Поначалу фильм кажется хаотичным и как бы любительским. Какие-то неаккуратные съемки улиц и захламленных квартир, слишком много действующих лиц, говорящих кто на иврите, кто на русском (субтитры то появляются, то исчезают). Общая атмосфера возвратила меня в молодые годы, когда мы с женой и детьми ездили дикарями в Крым: жара, на улицах толпы полуголого озабоченного народа (советский отдых был делом, требующим выкладки всех сил), живешь в халупе, все время хочется есть, а деньги на исходе, как почти у всех персонажей этой картины. Которых, как я уже сказал, несколько  чрезмерное количество. Это русская девушка Яна (Эвелин Каплан) – похоже, не только русская - только что перекочевавшая в Израиль из России эмигрантка, но русская в прямом смысле слова, не-еврейка.  Израильский парень Эли, снимающий вторую комнату в квартире пожилой женщины Розы. Сама Роза, которая живет в другом месте и наведывается, чтобы получить квартплату и проверить, не засрали ли жильцы окончательно ее владения. В другую квартиру этого же дома на наших глазах вселяется семья олим хадашим - Алик и Мила с ее отцом, парализованным немым стариком. Пока вносили вещи, старик в инвалидной коляске оставался на улице. В суматохе молодые даже не позаботились снять с него пиджак, чтобы бедняга не потел под палящим солнцем новой родины, – так он и просидел добрый час с перманентной инсультной улыбкой на небритом лице.  Вернувшись наконец, чтобы поднять тестя в квартиру, Алик обнаружил в его шляпе порядочное количество мелочи: пиджак был обвешен орденами почти как брежневский, и прохожие не поскупились. С этого момента шляпа старика становится основным источником семейного дохода. Еще один персонаж – уличный музыкант, по виду бухарский еврей. Сообразительный Алик все время усаживает тестя рядом с ним: грустные песни под аккордеон служат прекрасным сопровождением к аттракциону «нищий и парализованный ветеран ВОВ»: под музыку заполняемость шляпы заметно ускоряется. Заполняемость же футляра от аккордеона теперь упала до нуля: прохожие принимают бухарца за аккомпаниатора героического инвалида. В конце концов бухарец теряет терпение и отгоняет инвалидную коляску куда-то к чертовой матери на морскую набережную, а весь дневной улов шляпы пересыпает в свой карман. Алик еле находит тестя... потом, естественно, между ним и музыкантом происходит объяснение с элементами рукоприкладства, причем поверженным на грязный тротуар оказывается не пожилой музыкант, а молодой плотный Алик: с бухарцами лучше не связываться.

Но вернемся к Яне, все-таки она главное стеклышко в калейдоскопе фильма. Муж Яны Фима, покрутившись с часок в только что снятой квартире, прощается с женой надолго, а фактически навсегда: на самом-то деле, он приехал с молодой женой в Израиль только для того, чтобы получить на двоих подъемные, которые нужны ему, чтобы закрутить в Москве бизнес. «Пока, буду звонить». «Но ты же телефон не взял». «Ах да». Фиме по барабану, что он не только бросает беременную жену, но и оставляет ее в чужой стране заложницей: не выплатив подъемные, она не сможет вернуться в Россию.

Не стану дальше пересказывать сюжет. Стеклышки калейдоскопа вертятся, отражая жизнь в смешении комедии и драмы, людской низости и доброты. Самым верным другом Яны становится Эли – веселый, красивый и душевно широкий человек. Она сразу понравилась ему, но, хотя они живут через коридор, и хотя Яна полна симпатии к Эли за то, что он раз за разом выручает ее из беды, он не делает попыток сближения. Не из робости – Эли ухарь еще тот, к нему без конца ходят девки, - а вот именно из благородства душевного, не желая взять то, в чем Яна вряд ли решилась бы ему отказать. (Яна, наверное, уступила бы ему не из одной благодарности: она не ледяная, Эли нравится ей, и кому бы такой не понравился?) Но чему быть, тому не миновать. Их соитие показано смешно, почти по-чаплински. Фильм вышел в 99-м году, но его действие происходит в 90-м, во время войны США с Ираком. Когда объявляют тревогу, Яна и Эли надевают противогазы... не снимая которых, под рев сирен и разрывы СКАДов, они любят друг друга в первый раз. Ирак выпустил по Израилю много СКАДов – Эли и Яна made love в противогазах неоднократно. Парадоксальность ситуации, опять заставляющая вспомнить Чаплина, состоит в том, что, сняв противогазы, двое ведут себя так, будто ничего между ними не было. В конце фильма, лежа с Эли во время очередной тревоги, Яна снимает противогаз, что означает: «Я люблю тебя!»

Война катализирует не только чувства Яны и Эли. Хитрый Алик, насидевшись в противогазе, приходит к выводу, что историческая родина – не самое лучшее место для кайфовой жизни, и начинает хлопотать об американских визах: авось шляпа тестя будет заполняться американской мелочью не хуже, чем тутэшней, и вообще баксы  надежнее.

Да, баксы - это круто, но и они не гарантируют от финансовых катастроф. Разорившийся дотла Фима в один прекрасный день возникает у подъезда, где несколько месяцев назад подумал, что видит Яну в последний раз. «Прости, я все понял, я люблю тебя». Но Яна холодна – не потому, что не верит ему, просто она уже любит Эли.

Под влиянием магнитного поля этой картины и мы, циничные тертые зрители «Друзей Яны», не можем полностью исключить, что Фима говорит правду. В конечном счете, все персонажи фильма, - даже жесткая домовладелица Роза, даже Алик, даже бухарский аккордеонист – оказываются, в сущности, неплохими людьми. 

Это не внезапный happy end: силовые линии фильма с самого начала вели к такому открытию. Тут можно высказать некую мысль, касающуюся не только этой картины. Кто живет благополучно - не соприкасается с грубой изнаночной стороной жизни, но не ведает и счастливых совпадений, нечаянных подарков и благодарений судьбы, которые посылаются людям только на пределе, на последней грани их существования. Иными словами, благополучный живет в неведении диккенсовских, чаплиновских сюрпризов бытия. Можно считать фильм Арика Каплуна сказкой – но если так, то это сказка, убедительно вырастающая из смешных и печальных неожиданностей повседневности. Когда все линии этой поначалу кажущейся нескладной картины счастливо, гармонично сходятся (Эли полюбил Яну; Роза узнала в парализованном старике любимого, с которым пятьдесят лет назад ее разлучила война; инвалидная коляска, небрежно выпущенное кем-то из рук, катится под откос, как детская коляска в  «Броненосце "Потемкин”»... старик вываливается из нее... но от ушиба головы к нему возвращаются речь и способность ходить!) –  когда все стеклышки калейдоскопа соединяются в умиляющую сердце картинку, это не кажется чересчур сентиментальным: здесь правда искусства, правда «алых парусов». 

Я провел параллель с Диккенсом и Чаплином, но небрежная, как бы расфокусированная структура «Друзей Яны» заставляет также вспомнить итальянское неореалистическое кино, а «сказочность» фильма - подумать о таких, в частности, неореалистических картинах, как «Два гроша надежды», «Страшный суд», «Чудо в Милане». Интересно, что трезвый, тяготеющий к документальности неореализм дал немало картин в жанре сказки или к сказке тяготеющих: жизнь «на грани» напрягает не только способность выживания, но и способность надеяться и мечтать.

В фильме есть такой эпизод. Уличный музыкант, тот самый бухарец, играет на терменвоксе. «Во время игры на терменвоксе музыкант не касается инструмента и поэтому может фиксировать положение рук относительно него, только полагаясь на свой слух». (Википедия). Вздымания человеческих рук в мольбе или уповании - они тоже бывают услышаны: надо только быть чистым сердцем.