Впрочем, не такие уж они и  скромные. Вот этот, с бородкой – доктор медицинских наук. А этот – подполковник. Воспользовавшись случаем, он спрашивает медика: «Слушай, а вот тут что, селезенка? Как вздохну, всегда колет».  «Раздевайся», - быстро приказывает друг.

Еще на этой незатейливой вечеринке прозвучал такой тост: «Выпьем за то прекрасное время, когда ни у кого не было телефонов. Выйдешь во двор, крикнешь «Борька!» - и все дела». Ах ты ж боже ж мой. Знал бы этот человек, до чего дойдет телефонизация населения через четверть века!

Вечеринка кончается, а наутро Б.Н. спешит на работу. Взбежал по традиционным широким ступеням  - и тотчас окунулся в нормальные школьные будни. 

Вот есть десятиклассник Кольцов. Завуч Валентина Федоровна, читающая в классе Кольцова химию, считает его «слишком умным», не умеющим себя вести,  заносчивым, индивидуалистом.  У В.Ф. с этим парнем постоянные конфликты. Борис же Николаевич видит, что  Кольцов не «слишком», а просто очень умный. Он действительно одиночка, но ведь это его личное дело. Но В.Ф. считает, что не личное: индивидуалистом быть нельзя! Эта завучиха, конечно, особа с плохо подавленной социальной завистью и половой неудовлетворенностью. С другой стороны, Кольцова действительно заносит. В.Ф. все-таки  старше, и она женщина… нельзя ее обижать. Б.Н. меж двух огней.

Проблем у Б.Н. много, но мы не видим его проверяющим с завхозом трубы в подвале или воюющим с завстоловой за лучшую провариваемость сосисок. Трудности директора сводятся, в общем, к одному: ученики теперь умные, нельзя с ними небрежно и свысока. Учитель имеет право потребовать, но настали времена, когда он должен каждое свое требование объяснить. Б.Н. такие времена по душе, а В.Ф. они явно не нравятся, она считает, что чиканье с учениками -  это гнилой либерализм; школа есть  в том числе и школа дисциплины, не научившись выполнять требования  учителя (которые не им же самим, в самом деле, придуманы!), дети не станут настоящими гражданами. 

«Дневник» не построен на интегральном остром конфликте Б.Н. с В.Ф. В картине все это мягко и пунктиром, да и В.Ф. не монстр, а человек как человек.  Б.Н. стал директором совсем недавно,  до этого был много лет учителем, его связывает с В.Ф. давняя дружба. (Фильм даже дает основания предполагать, что когда-то у них был роман… но это тоже намеком, пунктиром).  Б.Н. преподавал литературу, став директором, он продолжает учительствовать и старается делать это нестандартно, побуждая детей думать самостоятельно. Вот девочка оттараторила характеристику Раскольникова, в завершение отчеканив: «Достоевский осуждает своего героя». Б.Н. говорит: «А мне кажется, он ему сочувствует». «Да, сочувствует…» - соглашается девочка. Класс засмеялся, а Б.Н. сказал: «Садись, тебе придется перечитать роман, я вызову тебя еще раз». Молодец, нечего поощрять соглашалок без собственного мнения. (А с другой стороны: почему Достоевский не мог и осуждать, и сочувствовать?  Я, например, думаю, что так оно и есть в «Преступлении и наказании»).

Б.Н., в отличие от В.Ф., старается влиять на детей умом, а не давить авторитетом, и мы видим, как ему удается склонять их мягко к своей более зрелой и выверенной точке зрения. Но, если честно, легкость, с какой ему это удается, вызвала у меня сомнения. Я работал в школе и знаю, что, 1: иногда задается такой вопрос, что учителю трудно на него ответить, просто не хватает реакции или информации. Но это не очень частый случай, таких умных учеников мало. Куда чаще имеет место  2: задается вопрос, на который ответить невозможно. Однажды физик Паули, прочитав какую-то статью, сказал ее автору: «It’s not even wrong” («Это даже не неправильно»).   Т.е.  сказанное в статье находилось вне зоны смысла. Но то Паули! Когда ситуация 2 возникает на школьном уроке, класс с восторгом заключает, что дурак с задней парты срезал учителишку! 

Б.Н., однако, всегда  удается убедить-победить класс быстро и без большой крови. Вообще, если хорошо присмотреться, его директорская жизнь не так уж трудна. Проблемы есть, но они решаемы, и решать их, в сущности, приятно. Точно так же советским зрителям было интересно и приятно смотреть «Дневник», как и другие «проблемные» картины по сценариям Анатолия Гребнева.  Я имею в виду интеллигентных зрителей. Существовало понятие «социалистический реализм». Никто не  мог сколько-нибудь понятно объяснить этот термин  (и именно поэтому в СССР водилась уйма докторов наук, защитивших свои диссертации по теме «Что такое социалистический реализм и с чем его едят»), но, коротко говоря, под «соцреализмом» имелось в виду изображение действительности не такой, какова она есть, а какой она будет, должна стать в своем неуклонном порыве к коммунизму. Допустим, снятый   Пырьевым в голодном 49-м году фильм «Кубанские казаки», где колхозники объедаются салом и галушками, являлся предельным примером соцреализма. Гребнева можно было бы назвать представителем течения «интельреализм» (т.е. «интеллигентский реализм»), тоже выдававшего желаемое за действительное, только это было желаемое не "партийных" людей, а "приличных". 

«Кубанские казаки» были лживы, но имели у народа большой успех: казакам и другим мужикам хотелось верить, что "прекрасное далёко" по Пырьеву выпадет, может быть, на долю их внуков. А интеллигенты мечтали о "прекрасном далёко" по Гребневу. Причем Гребнев загребал в направлении "интель-" гораздо менее грубо и круто, чем Пырьев пёр в направлении "соц-». Такой жизни, как в «Кубанских казаках», не было и быть не могло; но те, кого можно было назвать советским «средним классом», жили, особенно в крупных городах, почти прилично…  а Гребнев позволял им вообразить, что совсем прилично. Ну конечно, приходилось постоянно сталкиваться с хамами, но немало же было и людей благородных.* Надо только держаться вместе. «Возьмемся за руки, друзья, чтоб…» (Не поэтому ли Гребнев любил давать в своих сценариях встречи бывших одноклассников?)  

Не подумайте, что я стебаюсь над Гребневым или над фильмом Фрумина. Увы, нет. Гребнев был талантливым человеком с даром социальной наблюдательности и легким пером. Борис Фрумин, для которого «Дневник» стал дебютом в режиссуре, тоже талантливый. Фильм точен в деталях, в интонациях актеров, в типажах. (Удивительно, но чернявый очкастый старшеклассник, секретарь школьного комитета комсомола, как близнец похож на юного Ходорковского – причем у Фрумина это персонаж несколько неприятный).  Сейчас, когда я пересмотрел «Дневник» перед тем, как сесть писать, он мне, к сожалению, опять понравился.

Почему «увы»? Почему «к сожалению»? 

Да потому что меня, человека с богатым жизненным опытом и осенью в сердце, должно, казалось бы, тошнить от этого красивого вранья. Я  ведь все понимаю. Вот этот подполковник пожаловался на колики в селезенке, а я думаю: «Рак, наверное, у него». Вот приходит к Б.Н. его бывший ученик, ныне директор гостиницы «Интурист», и начинает сыпать смешными россказнями про американцев, а я думаю: «Он майор ГБ или капитан?» Сын Б.Н. вдруг надумал бросить институт и жениться, хотя сразу же после свадьбы его загребут в армию. Жена накрутила Б.Н. пойти к другу, обкомовскому VIP'у (кстати, тот  самый Визбор!) – Б.Н. вздохнул, подчинился, но, встретившись с ним, так о сыне и не заикнулся: ну не привык он просить, и стыдно ему, ветерану войны и наверняка члену партии, отмазывать здорового парня от священного долга. Тут я с обидой вспомнил другого ветерана войны и члена партии, моего папу, который тоже, наверное, мог бы, поднатужившись, откосить меня от армии, но пальцем не пошевелил, и загремел я на три года в танковые войска.

Все я помню, все понимаю, но… не тошнит. Не разлюбил я, значит, «интельреализм». Как-то мне уже приходилось писать о психологическом феномене импринтинга: если утенок, проклюнувшись из яйца, сразу видит не маму-утку, а какого-нибудь толстого дядю, то он этого дядю и считает мамой, ходит за ним и т.д. Что накрутишь в молодости на душу, то и любишь потом всю жизнь.

Хотя она, жизнь, уже совсем, совсем не та. Я давным-давно живу в Нью-Йорке. И Борис Фрумин давным-давно живет в Нью-Йорке, он профессор кино в университете. Наезжая периодически в Москву, он снял несколько жутковатых фильмов из российской жизни. Гребнева сбила насмерть машина, когда он переходил улицу.  Это, впрочем, случайность. Хотя водитель, кажется, был бухой. 

Но я думаю о другом. Фильм снят в 75-м году - значит, те юноши с умными глазами, обдумывавшие, «делать жизнь с кого», им сегодня за пятьдесят. Где они, что они? Оглядываясь назад, не чувствуют ли они неловкости… нет, не за то, что портили несчастным училкам нервную систему своими вопросами, а за другое совсем: зачем было спрашивать, если жизнь, как выяснилось, так вульгарно проста, так элементарно трудна?

И вот еще что. Нет для меня ничего печальнее, чем память о выпускных школьных вечерах с их лихорадочно пьющими в туалетах мальчиками при галстуках и кукольно раскрашенными девочками в платьях мини и туфлях на высоких каблуках, с их атмосферой возбуждения и отчаяния, с душераздирающей песней «Когда уйдем со школьного двора».

Но это, может быть, не специфически совковое явление, это просто жизнь, черт бы ее побрал.

* Мир этого фильма комфортен еще и потому, что у многих, почти у всех населяющих его обыкновенных, как мы с вами, людей - приятные, благородные лица. Борисов, конечно, внешне простоватее Тихонова (простой советский учитель Мельников из "Доживем до понедельника"), зато он из товстоноговского БДТ, а там все артисты интеллигентные. Я уже назвал Визбора. Кроме того, душа отдыхает на лицах Аллы Покровской (дочери художественного руководителя Большого театра) в роли жены Свешникова, Елены Соловей (звезды немого кино из "Рабы любви" Михалкова) в роли молоденькой учительницы английского. Даже не очень симпатичную В.Ф. играет Ия Саввина, которая, конечно, в позднем своем периоде часто играла советских стерв, но все-таки дебютировала в кино чеховской дамой с собачкой.