Земную жизнь пройдя до половины,

                           Я очутился в сумрачном лесу,

                           Утратив правый путь во тьме долины.

                            .................................................................

                           Так горек он, что смерть едва не слаще.

                           Но, благо в нем обретши навсегда, 

                           Скажу про все, что видел в этой чаще.

                               Данте. «Божественная комедия». «Ад». Песнь первая.

        

Что они читают, эти сталинские пионеры? Да разве не видно – они читают свою дорогу в жизнь, то есть книгу судеб. Из нее им становится известно, что, когда пройдут они свою дорогу до половины, т.е., не будучи еще старыми, будут уже достаточно остекленевшими в своих земных формах, вдруг им весело объявят, что их мир всегда был типа городом, из которого нет выхода. Причем дело не в железном занавесе, это-то как раз просто и понятно, - дело в них самих. Что-то безысходно зациклилось в их головах, и от этого ни одна их мысль не доходит до ясности, ни одно намерение не соблюдается, ни один план не воплощается. Карусель в мозгах, карусель в делах. Так они закрутились-закружились, что потеряли всякое понятие, кто они и откуда: то ли я, положим, инженер Алексей Варакин, итээровец, сын итээровцев, то ли Николаев Махмуд, сын повара.  Сперва, как только представили мне доказательства, что, оказывается, Махмуд я, мне как-то не по себе и я резко отрицаю. Но после, когда на меня перестают давить этой ошеломительной информацией, а просто с укором говорят: «ну как же ты, Иван, Алексей то есть, не помнишь собственного родства?» - у меня начинаются угрызения совести, начинаются сомнения: а не Махмуд ли я, в самом деле? Может быть. Похоже, что да. Нет, определенно Махмуд. И живешь уже дальше забембанным Махмудом.

Нельзя вырваться из этого города, он приклеивает к себе, как магнит, втягивает, как воронка. Могучая в нем центростремительная силища! Каждый, конечно, бывает "молод, молод, молод, в животе чертовский голод", и хочется  «лопать пустоту, глубину и высоту, птиц, зверей, чудовищ, рыб, ветер, глины, соль и зыбь». И какой-то голос извне или изнутри зовет: «Так идите же за мной!» (стихи эти принадлежат футуристу Давиду Бурлюку). Но с самого начала вставлено в тебя же реле, которое заставит вовремя одуматься: а куда, собственно, идти? и зачем идти? может, там никакой глубины и высоты нет, а только пустота? зачем туда идти, если и тут всё, всё есть? Действительно, что там ловить и что там кушать, если можно сходить в ближайший ресторан и получить не только солянку или там щи суточные, а даже торт в виде собственной головы? А если ты и после этого не убедился, что всё абсолютно и здесь есть, так посети местный музей, и тебе там с помощью великолепных экспонатов убедительно докажут, что родной твой город – родина слонов, очаг мировой цивилизации,  колыбель всех этносов (оттого-то ты и путаешься - Иван или Махмуд?) и просто-напросто питательный бульон, из которого зародилась органическая жизнь. Если же ты и после этого,  томим дурью, именуемой иначе «духовной жаждою», пробормочешь: «Бульон-то бульон, да не кипит он давным-давно, жировой пленкой-болотной ряской покрылся...» -  упрямец, встань пораньше, встань пораньше, выйди из ворот  – ты увидишь, ты услышишь...! Или можешь даже встать попозже и зайти вечерком в ГКТИ - Городской клуб творческой интеллигенции – ты увидишь, ты услышишь, какие идейные битвы там кипят –  куда твоему чехословацкому «Клубу 231»... это если тебя так уж прельщает еврейская говорильня. Но если ты нормальный Иван-Махмуд, то, пробыв немного в ГКТИ, ты вспомнишь о других, более содержательных ристалищах - о спорах западников и славянофилов. Да, именно оттуда тянется ниточка к жарким стычкам писателя Чугунова с прокурором Смородиновым. Первый, современный Белинский-Герцен, задорно провозглашает: «Да здравствует рок-н-ролл! Мы, зеровцы, танцевали, танцуем и будем танцевать этот замечательный зажигательный танец! One, two, three o’clock, four o’clock, rock!» Второй, Грановский-Боткин  наших дней, заявляет: «Никогда! Ни-ко-гда глаза мои не увидят, как эта чужеземная чума падет на мой родной город! Уж лучше – смерть!» И действительно, только осечка табельного оружия мешает ему исполнить свою клятву.

А Варакин, он что? Он в трудном положении. Как Махмуд Николаев - внук лейтенанта Николаева, покойного, но так никем и не превзойденного исполнителя рок-н-ролла, он левой половинкой своей души на стороне этой славной молодежи, с таким кайфом лабающей "в стиле"; и ничего-то опасно-подрывного в этом нет – "быть можно нашим человеком и думать о длине штанов”. Но правая половинка чувствует иначе - Махмуд Николаев-сын-повара Николаева не может не учитывать информации того же прокурора Смородинова: вчерашнее самоубийство повара якобы в результате отказа сына Махмуда отведать торт в виде его, сына, головы – на самом-то деле подлое убийство, инспирированное Чугуновым и прочими гнилыми фанатиками рок-н-ролла! Вон она куда ниточка-то тянется!   

Трудно Махмуду Варакину. Зеро – поле вечной войны, и не отечественной, а гражданской. Добро бы друзья были на одной стороне, недруги – на противоположной, так нет же – все так переплелось в этом чертовом городе, зеровские Монтекки и Капулетти состоят в близком родстве, трещина, испокон веку раскалывающая город, прошла через сердце каждого зеровчанина!  

Главный абсурд города абсурдов состоит в том, что заклятые враги, в сущности, любят друг друга, не могут друг без дружки обойтись. Лучший и удивительный эпизод фильма Шахназарова тот, где рокнрольщики и антирокнрольщики в кои-то веки какими-то судьбами сошлись ночью на нейтральной полосе, в гостиничном номере Варакина,  и тихо беседуют, обращаясь к недавнему идейному оппоненту «Вася-Коля», не вспоминают о тяжелом, добродушно подшучивают друг над другом, мирно едят наскоро сваренные девчатами из соседнего номера пельмени. Девчата притащили не только пельмени, но и гитару – Смородинов затягивает, некоторые поддерживают: «Соколовский хор у яра был когда-то знаменит...» Маленький номер все тесней заполняется людьми: «Здрасьте, нельзя ли к вам присоединиться? – А вы кто такие? – Экспедиторы из Киевоблрема. Вот услышали, что вы тут поете, решили заглянуть. - Ну и молодцы.   - А у нас пиво. А вы откуда будете? – Да мы местные. Я председатель горисполкома, это наш городской прокурор, это директор ЗМЗ, а это Чугунов, председатель местной, как ее, да, писательской организации. Так что все свои». Смородинов пытается продолжать:

                        Всюду деньги, деньги, деньги,

                        Всюду деньги, господа,

                        А без денег...

 «Я не понимаю, вы слушать-то будете? –  немного обиженно спрашивает он. – Мы поем, а вы тут болтаете. – А потому что ты какую-то ерунду поешь <это директор ЗМЗ Джигрханян, тот самый, который в начале фильма не замечал, что его секретарша голая – С.Б.>. – А вы какую песню хотели бы послушать, Алексей Михалыч? – Я?...»

И Варакин затягивает: 

                        Ночь светла, над рекой тихо светит луна,

                        И блестит серебром голубая волна.

                        Темный лес... Там в тиши изумрудных ветвей

                        Звонких песен своих не поет соловей.

                        Милый друг, нежный друг, я, как прежде любя,

                        В эту ночь при луне вспоминаю тебя...

Слова Языкова, музыка неизвестно чья. Правда, Махмуд чуть отклоняется от Языкова, но неважно – песня-то давно народная. И набившийся в теплую варежку народ разом подхватывает. Смородинов и Чугунов, замшелый крокодил-директор ЗМЗ, девчата-туристочки, экспедиторы из Киевоблрема, пока не подозревающие, что ни в какой Киев им уже не вернуться... Все слились в старинном русском романсе.

Захват борцов в непримиримой схватке – ведь он тоже, если глубоко задуматься, объятие своего рода. Потому-то этот кафкианский фильм и не кафкианский вовсе, а веселый, сердечный под своей иронической оболочкой, что ни на есть русский фильм.

Понятно, что пока оснований для веселья вроде нет. Исторический опыт до сих пор показывал, что борцовский захват – это борцовский захват, в каковом поудушено этих ошалелых борцов в миллионных количествах душ. И киевским экспедиторам, чтобы съездить в город Зеро, нынче надо так заморочиться с визами, что и желание всякое ехать пропадет. И, действительно, всюду деньги, деньги, деньги. 

                            В эту ночь при луне, на чужой стороне,