Новый фрагмент
Главная » Новые фрагменты » Виктор ИВЧЕНКО |
«ЧП» («Чрезвычайное происшествие»)
В 2-х сериях. Режиссер Виктор Ивченко. Сценарий Григория Колтунова. Киностудия им. Довженко. 1958 1. В 1958-м году на экраны вышел фильм "Чрезвычайное происшествие" - "ЧП". Еще раньше я читал в журнале "Советский экран» о съемках этой картины на киностудии Довженко. В главных ролях: обожаемый мною Михаил Кузнецов и уже выходящий в звезды Тихонов. Сюжет: захват советского танкера «Полтава» (в реальности — танкера «Туапсе») чанкайшистами. Я даже читал отрывок из сценария фильма: чтобы наши поскорее подписали отказ от Родины, чанкайшист — нет, хуже: чанкайшист-белоэмигрант, Соколов, — соблазняет их китайскими проститутками. Расписывая прелести «подлинной» американо-тайваньской демократии, он одновременно оглаживает сидящую у него на коленях миндалеглазую блудню, а то и двух, по всем местам: вот, вот и вот. И все это роскошество станет твоим, стоит лишь поставить на этом листочке какую-то несчастную закорючку! Конечно, затея кончается полным крахом. Первый звонок: замполит Коваленко (Кузнецов), как только Соколов заводит свою песню про подлинную демократию, насмешливо замечает: «У вас странный акцент, господин Соколов: «подлинная» звучит у вас как "подленькая"». Звонок второй: хохмач Райский (Тихонов), сначала вроде бы дав Соколову некоторую надежду тем, что окинул конфетку оценивающим взглядом, в итоге произносит: «У нас в Одессе девчата получше». До Соколова и тут не доходит. И он дождется, дождется: в конце концов Грачик — могучий поммех Грачев (арт. Анатолий Соловьев) — просто-напросто вышвырнет его в окно, заодно с конфеткой, на головы двух стерегущих тайваньскую Лубянку болванчиков. Потрясающе! Но лучше бы в сценарии не было этого эпизода. Из-за него меня ждал тяжкий удар: фильм вышел с грифом «Дети до 16-ти лет не допускаются». Мне, тринадцатилетнему, оставалось только слушать рассказы счастливчиков повзрослей — из этих отрывочных восторгов я составил сюжет фильма почти во всех подробностях... Но это лишь распаляло жажду. Я ходил вдоль витрины кинотеатра имени Зои Космодемьянской с рекламными фото из «ЧП», как кот вокруг сметаны. Эти фотографии с каким-то темно-стальным колоритом я запомнил навсегда. Вообще фотографии из фильмов производили на меня в те времена болезненно сильное впечатление, поражали даже больше самих фильмов. Чанкайшистский генералитет, застывший над картой, где жирно прочерчен курс еще ни о чем не подозревающей «Полтавы» (вид сверху). Цементный пол застенка, картинно изрешеченный солнечным лучом. Чингисханские лица солдатни. Девушка со связанными за спиной руками и изорванным на груди и бедре платьем на фоне освещенных прожекторами пальм (как будто из американского комикса, но наша, советская радистка Рита). Тайваньский городок со всеми прелестями оккупационного режима: джипы, солдаты в короткоштанных тропических формах, население в конических шляпах, старики-водоносы, похожие на ласточек китайские девушки с косичками у нищенских тростниковых лачуг. Крупный план Кузнецова-замполита: страдальчески твердые глаза, знаменитая ямочка на подбородке не видна, так как заросла густой щетиной: нет уже сил бриться после второго месяца голодовки (требование: поместите вместе с командой, люди уже полгода без политико-воспитательной работы!) Сверкающая белизной вилла французского консула — единственная надежда, единственный мостик в большой мир; сюда, именно сюда принесет Грачик подписанное всеми членами экипажа письмо: «Чанкайшисты врут, что мы хотим остаться здесь! Требуем немедленного возвращения команды на Родину! Всех людей до единого!" (подписи самого Грачика и некоторых других смоет тропическим дождем, и они в конце фильма будут с тоской смотреть сквозь тюремные решетки вслед уходящей к родным берегам «Полтаве»). К тому времени наше кино, вслед за итальянским, уже догадалось, как красива может быть шершавая неподмалеванная натура. Но какой подлинности можно было ожидать от картины про Тайвань, к тому же снятой довженковцами, у которых и настоящее-то ялтинское море почему-то всегда казалось сделанным из папье-маше? Но мне не было никакого дела до подлинности (так сейчас американские дети любят отравные химические конфеты больше натурального шоколада). Весь этот картонный китч разил мне сердце больней стального ножа. Я подошел вечером к летнему залу того же кинотеатра Космодемьянской, надеясь подсмотреть через щель. Но стены были каменными. Я лишь услышал песню, перелетевшую через них: Волны грозно шумят, Мачты глухо скрипят, Где-то там затерялись огни маяка. Но и в этой дали Свет родимой земли Не погаснет в душе моряка. Вроде так... 2. Жить, не посмотрeв «ЧП», было невозможно. Но попасть на фильм в кинотеатре имени Космодемьянской нечего было и думать. В центральных кинотеатрах запрет на возраст соблюдался с садистической неукоснительностью. «ЧП» появилось в середине лета. Была уже осень, когда оно докатилось до окраин. Сбежав с последнего урока, я ехал в трамвае в кинотеатр «Привокзальный». Со мной был одноклассник, второгодник Сурков, который тоже страстно хотел посмотреть этот фильм. В общем-то я не числился в прогульщиках. Но на этот раз пришлось сбежать, чтобы успеть на первую серию к двум с чем-то — билеты на дневные сеансы стоили дешевле. За вторую серию придется платить по вечерним расценкам, но тут уж ничего не поделаешь. И вот — мы протягиваем контролерше синие билетики. Наши лица каменно спокойны и чуть-чуть рассеянны. Нам есть о чем подумать — о будущей зарплате, об оставленной дома любовнице, о предстоящей вечером попойке — да о чем угодно, но только не о том, что кому-то может прийти в голову не пропустить нас в кинотеатр. Поэтому дурацкая фраза «А вы куда?» вызывает у нас искреннее удивление. — Как куда? В кино. — А сколько вам лет? Фи, как пошло. — Сколько… Ну… шестнадцать. — А без ну? — Семнадцатый пошел, — говорит Сурков. Контролерша смеется. Отсмеявшись, говорит: — Так, быстро побежали домой. И без разговоров. — Но почему же нам тогда продали билеты? — с пафосом восклицаю я. При всей отчаянности нашего положения мне самому стыдно за такой дохлый номер. И дураку ясно, что билеты нам купил добрый дядя. Контролерша не отвечает на мой вопрос. Она вдруг истерически взвизгивает: — Ну-ка-в-сторону-отойдите-не-мешайте-работать-да-что-ж-это-такое-господи! Психованная какая-то. Работать ей не мешай. Нет у нее уже никакой работы — прозвенел третий звонок, все зрители в зале. Уже пошли «Новости дня» или «Советский спорт». В это время подошла еще одна контролерша. — Вот, стоят на нашу голову, — сказала первая, уступая второй место за бархатным барьерчиком в проходе. — Ну и пусть стоят, — ответила вторая. — До ночи так будут стоять. Но почему-то кажется, что вторая добрее, уступчивее. И терять нам уже нечего — вот-вот закончится киножурнал, двери в зал закроют, и тогда уж точно пиши пропало. И мы сбавляем тон. Наши каменные шерифские лица жалобно раскисают. — Ну, пустите, пустите нас, пожалуйста! — Уходите сейчас же, — механически произносит вторая. Но не твердо, не железно она произносит… — Ну, пустите нас, тетя! («Тетя!» Какой позор! Но ради «ЧП» пойдешь и не на такое) — Ну, что с ними делать? — говорит вторая и смотрит на первую, которая в это время снимает свой контролерский халат. Та сухо пожимает плечами. Как знаешь, мол. Смена твоя. Я бы не пустила. У-у, фашистка! Наступает довольно длинная пауза. Мы следим за лицом второй, как будто оно — колеблющийся над пропастью домик из «Золотой лихорадки»: куда, куда переклонится? И наконец… на меня обрушивается ошеломительный удар в челюсть! Контролерша наносит его пальцем, как в карате. Палец ее указывает на Суркова: — Ну, ладно, вот ты — проходи скорей. И Сурков, даже не взглянув на меня — что у него общего со всякой малышней? — моментально испаряется. — Я выше его! — кричу я. — Выше? А ты себя в зеркале видел? Можно было бы еще поспорить, но… я воздерживаюсь. Все-таки я не полностью потерял голову, что-то еще соображаю. Если пойти на принцип, то и она может пойти на принцип, и велит мне снять ботинки. И тогда обнаружатся два котурна, которые я выпилил лобзиком из кубиковой азбуки младшего брата. Не хватало еще, чтобы она увидела эти позорные А(рбуз) и Б(арабан). Я поворачиваюсь и бреду от «Привокзального» прочь. Горе мое безмерно, мое постижение неправедности мира ослепительно и тяжко, от него слезятся глаза и сутулятся плечи. Я оскорблен, я ущемлен не только как кинозритель. Эта тетка посмела взвешивать на своих стервозных ладонях мою мужественность! Да разве я виноват, что я не второгодник, что у меня не длинное лошадиное лицо? Не каждому так везет в жизни. И если бы в мире была хоть какая-то справедливость, то кто, Сурков или я, должен был попасть на «ЧП»? Он хотел увидеть китайских проституток — именно против таких, как он, и направлено «Дети до 16-ти лет…». Меня же притягивали вовсе не проститутки… ну, не только проститутки… а мужественная борьба наших моряков, интриги ЦРУ, тайны холодной войны, хитросплетения дипломатии, исполнение Кузнецова и Тихонова — и эти решетки света на цементных полах, эти освещенные прожекторами пальмы, весь гипнотический темно-стальной блеск этой картины! Так кто из нас должен был посмотреть «ЧП»? Кинотеатр «Привокзальный», по определению, находился возле вокзала. А вокзал в нашем городе расположен под высокой кручей, почти горой, отделяющей окраину от центра. Скрипучий трамвай взбирался на эту кручу, распихивая по сторонам нападавшие на колеи листья. Он полз вверх медленно, так медленно, как тянулось мое надоевшее детство. Шестнадцать лет казались далеки, как собор Параскевы-Пятницы высоко-высоко на гребне кручи… Когда взрослость наконец наступила, она оказалась такой же серой, как внутренности этого собора, который все советское время прослужил складом железо-скобяных изделий. Самое интересное осталось там, под горой, где меня не пускали на фильмы до шестнадцати лет. 3. Но и Сурков не досмотрел «ЧП» до конца! В те времена каждая серия двухсерийного фильма почему-то шла как отдельный фильм. После первой серии зрители выходили, предъявляли билетик на вторую серию и опять входили. Наверное, это делалось для охраны здоровья: телевизоры еще не вошли в быт, люди не привыкли к многочасовому сидению перед экраном — некоторые могли не выдержать двухсерийного аудиовизуального напора. Таким и давалась возможность посмотреть первую серию, отдохнуть пару дней, потом сходить на вторую. Как бы то ни было, когда Сурков хотел вернуться в зал, на контроле уже стояла какая-то третья билетерша, и она наотрез отказалась его впускать. Но Сурков, в общем-то, не очень огорчился: то, что его интеревало, было в первой серии. Виктор Илларионович Ивченко (1912-1972) Автор С. Бакис | |
Просмотров: 2018 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0 |
Всего комментариев: 2 | ||
| ||