Режиссер и сценарист Иосиф Хейфиц, по рассказу Чехова. «Ленфильм». 1960.
Ролик и одновременно как бы видеосинопсис фильма
Как ни странно, я раньше не смотрел этого фильма. Когда он вышел, я был мальчишкой, и мне отчего-то не хотелось смотреть - видимо, казалось, что фильм окажется скучным. Потом я его так и не посмотрел, но мне уже казалось, что я его вроде смотрел: ну как же, "Дама с собачкой", такой знаменитый фильм, как я мог пропустить? Так многим людям кажется, что они читали "Обломова" или "Войну и мир", хотя на самом деле они не читали.
Ну вот, посмотрел. Какой плохой фильм! Нет, я понимаю: надо смотреть на все, в т.ч. старые фильмы смотреть - исторически. Для того времени это было хоть что-то, немного солнца в холодной воде и т.п. Но все же. Как Хейфиц нечуток к Чехову, как он находится в плену советских трюизмов насчет Антона Павловича. Пошлость жизни, мечта о чем-то светлом впереди, бла-бла... И в итоге: из этого тончайшего, ах-ах, интеллигентнейшего из советских фильмов напрашивается вывод: светлое наступит после Великой Октябрьской Социалистической Революции. Говорят (Мейерхольд, Товстоногов это говорили): ставя какую-то вещь классика, надо ставить его всего. Может быть, в общем случае это верно, но в случае Хейфица это скверно. Он не обращает внимания на конкретность данного рассказа, превращает Гурова в Вершинина-Войницкого-Астрова. Но ведь Гуров недаром Гуров, почти Огурцов, Огурцов - это обыкновенный, ничуть не "астральный" человек.* Те, из пьес, были обыкновенно-необыкновенные, "духовные", а он обыкновенно-обыкновенный. Обыкновенный бабник, относившийся к женщинам потребительски и так же к жизни относившийся. И вдруг, бац! - он полюбил. После первого полового акта с Анной Сергеевной он размышляет: "Что-то в ней есть жалкое"... а потом это странное чувство жалости обернулось зерном, из которого проросла его человечность. Можно сказать. что Гуров полюбил Анну Сергеевну той любовью, которой любил женщин Пастернак: страсть и желание как сублимация жалости. Ну это я, в некоторой степени, фантазирую, но нельзя отрицать, что чувство к Анне Сергеевне оказалось тем, что сдернуло для Гурова с жизни покрывало Майи:
Майя (санскр. माया, māyā IAST, букв. «иллюзия», «видимость») — в индийской религиозно-философской традиции особая сила (шакти), или энергия, которая одновременно скрывает истинную природу мира и обеспечивает многообразие его проявлений. Майя является иллюзией не от того, что она лишена бытия, а оттого что она — преходяща. Человек из-за своего неведения (авидья) строит в уме ложное представление о существующем мире, такое представление о мире является майей. Человек часто пытается такое представление о мире натянуть на реальный мир, предаётся иллюзиям, майе. Для индуизма (как и буддизма) характерно сравнение майи с постоянно меняющимися очертаниями облаков, пузырями на воде и т. п. Майя — созданная творцом иллюзия, череда перемен, цепь страданий, и цель адепта путем отречения от соблазнов, постижения высшего начала преодолеть цепи майи, выйти из бесконечного круговорота сансары.
А короче, Гуров в результате своей любви становится из пустышки содержательным, его жизнь превращается из пыльного фарса в постановке уездного театра - в драму.
Раз так, то, экранизируя этот рассказ, необходимо показать текучую банальность жизни, ее беглую обыкновенную пошлость. Вот есть обыкновенный фашизм. А жизнь, как не-эйнштейнианский космос эфиром, заполнена до краев, как частичками пыли, обыкновенной пошлостью. Обыкновенной, а не той гротескной в духе фильма "Свадьба" Анненского, которая и у Хейфица! Такую, как у него, нос любого нормального человека уловит сразу, и человек расчихается. А та пошлость, среди которой жил-поживал Гуров, неаллергична, это он сам, я, ты, каждый, всё. Большинство людей умирает, так и не догадавшись, какой пылью всю жизнь... А Гурову вот случайно выпало. В рассказе несколько раз повторяется: "они понимали, что все только начинается". Что же начинается? На простом уровне: всякие сложности и заморочки, связанные с их тайной любовью. А на смысловом уровне: только начинается постижение того, как тяжела, сложна, мучительна и, может быть, удивительна жизнь. У Хейфица же пошлость жизни воплощена в приятеле Гурова, богаче, который в ресторане бросает на пол вилки, чтобы официант подбирал (господи, какая глупость! можно ли вообразить, чтобы у Чехова - не Чехонте - некий нормальный человек, товарищ Гурова, бросал на пол вилки с целью унизить официанта?), и в жене Гурова, изображенной как чопорно-манерная кукла. Не то, не то! И Баталов не то, и Саввина (ужас, что я говорю!) - слишком красивые они и слишком интеллигентные. Анна Сергеевна должна ведь тоже быть в меру пошлой: ее слезы после "греха", причитания, что Гуров, наверное, теперь считает ее "дурной женщиной" - так многие дамы, «согрешив», говорят (даже у самого Чехова можно найти другие рассказы, где они то же самое говорят). Поэтому Гурову скучно, он ест арбуз. Но отличие в том, что Анна Сергеевна говорит это не по "ролевой модели", а от себя, ей действительно стыдно и т.д. Гуров сквозь обыкновенность Анны Сергеевны пробивается к ее человечности, он - не сразу, а когда уже расстался с нею - вдруг прозревает (как будто иголочкой в сердце кольнуло) за ее банальными причитаниями человеческую феноменальность (в строгом смысле этого понятия, то есть не как исключительность, а просто как особость, отличность от прочих) -- и оказалось, он полюбил ее, вот о чем рассказ Чехова!
А этот фильм…Конечно, надо учитывать: даже в таких Гурове и Анне Сергеевне, какими их представил режиссер, было для того времени что-то интересное и свежее, на фоне каменных постановок позднего МХАТа и вообще каменной советской жизни. Интеллигентные зрители могли радоваться уже тому, что герои фильма – не матрос Железняк с рабочим Василием, не колхозник и колхозница, а люди благородные и, вроде, даже дворяне (из ямы 1960-го года трудно было уже разобраться, дворяне или нет, но, во всяком случае, не хамье). Понимаю. Но, во-первых, как я уже заметил, Хейфиц представляет дело как-то так, будто драма героев «Дамы с собачкой» – не экзистенциальная, а социальная: вот наступит другое, правильное, «не пошлое» время, когда ничто не будет мешать счастью Гурова и Анны Сергеевны или таких, как они. Ну да, ну да. При социализме женатый мужчина не станет влюбляться в чужую жену, зачем ему, если он сразу найдет ту единственную, которая... Ведь смотрите, Чехов пишет, что Гурова «женили рано, когда, когда он был еще студентом второго курса». Женили! Значит, он сделал это не по своей воле; может быть, его женили «на деньгах»? А при социализме деньги потеряют свою роль, и все будут жениться исключительно по любви. Я дурачусь, но все-таки… неужели в 1960 году люди были настолько глупее, чем сейчас, и им так мало правды надо было от искусства? Неужели всего полвека назад зрителей вполне устраивал хейфицевский Чехов для бедных? Ну да, ну да, время было бедное и кино бедное.**
От таких мыслей, с одной стороны, испытываешь невольно-самодовольное чувство гордости: насколько я богаче и продвинутее, чем те! Но, с другой стороны, приходит в голову мысль, гасящая этот приступ гордыни: каким, наверное, дураком и бедняком я ретроспективно окажусь через пятьдесят лет!
* Кстати. Соня в финале "Дяди Вани" говорит: "Мы увидим небо в алмазах". Ха, да она же при этом ни о каком не о будущем, а об Астрове своем думает! "Астра" - значит звезда!
** Хейфиц действует наверняка. Если бы он показал героев менее «тонкими», такими примерно, как мы с вами, тогда, чтобы фильм состоялся, надо было его делать стилистически, сценарно, в плане актерского исполнения и проч. - одним словом, интегрально - по-чеховски тонким. Это сложно, а, пожалуй, и невозможно. Чехова, например, пишет: «они долго гуляли и разговаривали». Однако самого диалога героев он не дает, экранизатору надо сочинить разговор за писателя, но Хейфиц – не Чехов. Если же сделать Гурова и Анну Сергеевну «тонкими», то даже примитивный фильм будет иметь успех: «тонкость» героев сбалансирует нетонкость постановки, общее необходимое кол-во тонкости будет достигнуто В этом случае уже допустимо и диалоги досочинять, и вставлять в уста героев текст «от автора». Чехов, допустим, пишет: «Гуров думал то-то и то-то». В фильме Гуров произносит: «Я думаю, что то-то и то-то». Такая сценарная методика широко применяется Хейфицем. Но ведь это неправильно! Во-первых, автор – бог, он может ведать, что герои нечто такое думают, чего они сами не осознают, потому что эти мысли не в голове у них, а в душе. Во-вторых, человек не всегда выскажет то, что думает. В-третьих, если он и выскажет, то не так, не теми словами, какими описал его мысли автор. Но Хейфиц смело конвертирует чеховские замечания по поводу героев в их базары и добивается большого успеха: герои начинают говорить несколько выспренно и ходульно (Чехов пишет просто, но авторская речь всегда «литературнее», чем разговорная) и от этого кажутся зрителям еще интеллигентнее! (Читатель может проделать такой тест на чувство стиля: не перечитывая рассказа, посмотреть фильм и постараться определить, какие диалоги иначально были у Чехова, а какие переделаны в прямую речь из авторской).
Трудности, которые так лихо преодолел Хейфиц, на самом-то деле являются вечными преградами на пути экранизации. Проблема А: в кино нельзя показать того, что герои думают и что автор о них думает. Проблема Б: в кино, просто в силу визуального характера этого вида искусства, приходится показывать то, чего автор не упоминал. Допустим, позади героев видно стену, которая писателю не нужна, он не хотел бы, чтобы читатель во время объяснения Яши с Дашей воображал что-либо, кроме них самих. При экранизациях произведений посредственных А и Б не так уж серьезны: автор сказал, но мог бы не сказать; автор не сказал, но мог бы сказать; можно добавлять, убавлять, подумаешь. Но вот режиссер берется за произведение совершенное, т.е. такое, где автор пишет и не пишет ровно то и столько, что и сколько необходимо, как будто он лекарство в аптеке готовит. В этом случае малейший режиссерский произвол ядовит. Привередливый Набоков назвал «Даму с собачкой» одним из величайших произведений мировой литературы. Следовательно… не трогал бы лучше Хейфиц этого рассказа.
Так может, кино вообще не должно "трогать" литературных шедевров? Что ж, есть такая точка зрения. Тарковский именно и считал, что лишь несовершенные произведения поддаются экранизации. Но, с другой стороны, так хочется, так манит… Надо, надо пробовать. Да как же пробовать, если А и Б? Ясный ответ: экранизатор шедевра должен нарушать А и Б не воровато и по-мелкому, а лихо и наотмашь; при всем почтении к классику, он должен подходить к его творению без комплексов. Выйдет нечто "по мотивам", но, может быть, по-своему удачное. (Таковы, если на музыку перескочить, некоторые модернистские постановки классических опер). Туманный ответ: да, А и Б, но талант – исключение, и потому никакие А и Б для него не писаны. Можно сказать и наоборот: талант точнее всех соблюдает А и Б через нарушение их единственным неразрушительным способом, который зрим только для него. Так великий альпинист сокращает путь к вершине, поднимаясь к ней трассой, по которой может пройти только он.
Приложение: Обсуждение рассказа Чехова в передаче Игоря Волгина «Игра в бисер». Если хотите знать мое мнение, то обсуждальщики, которых вы увидите, – пошляки еще те (кроме Валерии Пустовой и пожилого чеховеда Катаева). Но, посмотрите, посмотрите. Поучительно посмотреть, до каких смешных и глупых выдумок могут доходить люди, которым по долгу службы положено непременно плести что-то оригинальное и высокоинтеллектуальное.
Авторы фильма:
(1905-1995)
Смотреть фильм он-лайн
Автор С. Бакис
Уважаемые посетители сайта!
Чтобы оставить комментарий (вместо того, чтобы тщетно пытаться это сделать немедленно по прочтении текста: тщетно, потому что, пока вы читаете, проклятый «антироботный» код успевает устареть), надо закрыть страницу с текстом, т.е. выйти на главную страницу, а затем опять вернуться на страницу с текстом (или нажать F5).
Тогда комментарий поставится! Надеюсь, что после этого разъяснения у меня, автора, наконец-то установится с вами, читателями, обратная связь – писать без нее мне тоскливо.
С.Бакис
|