Пересказ сюжета будет бессвязным - не моя вина. Подпольщика Ивана (Р.Адомайтис) заподозрили в предательстве. Чтобы доказать свою чистоту, он пытается застрелить настоящего предателя, но, не сумев этого сделать, невольно становится виновником ареста главы подполья. Без вины виноватый, как древнегреческий царь Эдип, Иван внутренне смиряется с тем, что теперь заслуживает только смерти, но решает напоследок поспорить с роком. Партизаны в лесу голодают, и он включается в почти безнадежную операцию по вывозу зерна с охраняемого немцами элеватора. Элеватор нужен Виноградову для оправдания эпизода, где мужик-коллаборационист пытается на громадной куче зерна изнасиловать придурковатую девушку. Из зерна торчит крест с  распятым Христом (элеватор расположен в бывшей церкви - бывшей таковою, ясно, не в предокупационные, а в предсоветские времена: одна из виноградовских фиг в кармане). Подпольщики налетают как раз вовремя, чтобы  спасти невинность девушки. Она сыплет зерно сквозь дыры в ладони Христа: кадр, уникальный по своей претенциозной безвкусице. (См. ролик 1).

Есть еще никак не связанная со всем предыдущим линия арестованного скульптора, который по заказу начальника тюрьмы лепит  его в полный рост. Пока немец позирует, они ведут  философский базар. Немец: «Сегодня ты узник, завтра я. Все мы, в конечном счете, узники. Но пока что я могу послать тебя в газовую камеру, а ты меня нет, ха-ха». Наконец творец вручает заказчику нечто несуразное - то ли рыбу глубоководную, то ли человеческий эмбрион. «Это что такое?» «Это ты». «Очень плохая работа. Искусство должно быть правдивым и понятным!» Ничего себе камешек в огород совковых чиновников от культуры - выходит, они не просто тупицы, а фашисты! (См. ролик 2)

Еще одна линия фильма: подпольщики похищают из концлагеря голландского ученого-еврея, великого изобретателя. Эта линия нужна Виноградову, чтобы дать грандиозный эпизод расстрела. Евреев убивают ночью в реке с  водопадом. Композиция кадров явно позаимствована у Босха. Голая еврейская девушка с фигурой фотомодели воздевает руки к небесам и посылает Богу укоризны на языке идиш. Услышал ли ее Господь, да и немногочисленные зрители картины... не отвлекло ли их небывалое зрелище совершенно голой советской артистки? Конечно, можно считать (и такое мнение существует), что Виноградов проявил необыкновенную смелость: показать такое, когда о Холокосте в СССР вообще не принято было говорить! Смелость смелостью, но эти изысканно красивые кадры опять поражают бестактностью и плохим вкусом.

("Иваново детство" – картина выдающаяся во всех отношениях,  куда там "Восточному коридору", но Тарковский постепенно стал  относиться к ней пренебрежительно и называть "вгиковским упражнением", потому что слишком уж выразительна была она для произведения, говорящего о человеческом страдании. Тарковский морально рос, поэтому совершил такую переоценку. Виноградов до конца жизни тихо негодовал на тех, кто зажал "Коридор", и тихо пожинал лавры в узком кругу "тех, кто понимает", хотя его маленькое лавровое дерево могло произрасти лишь на той же полке, где томился его фильм: так шампиньоны растут только в темноте). 

Виноградов не раз подчеркивал, что его фильм - философская притча. О чем же она? Ну как же, как же: жизнь и смерть, добро и зло, вера и безверие, искусство и реальность. Аллюзии. Метафоры. Философия. Пограничная ситуация. Экзистенциализм.

Ладно. Но это все общие слова. А конкретно, конкретно о чем ? Если держаться ближе к непосредственной, так сказать, данности фильма?

Конкретно, полагаю, ни о чем. Виноградов, думаю, считал, что философия есть именно высокий разговор ни о чем. О чем-то повествуют заурядные реалистические фильмы, с которыми «Восточный коридор» не желал иметь ничего общего. Те же Антониони или Рене – разве можно сказать, о чем их фильмы? 

Но Виноградов, кажется, перепутал высоту с пустотой. Как слуга Яша из «Вишневого сада», он старался перенять у дворян манеры, полагая, что только они делают господ не похожими на него. Следует, например, запоминать французские слова; всех, ясное дело, не упомнишь, но надо посильно стремиться. Что господа еще мысли какие-то выражают на нерусском языке, этого Яша даже не подозревал.

Но бог с ними, с мыслями. Яша и заимствованные слова произносил неправильно: иностранные языки надо учить с детства.

В документальном фильме о «Восточном коридоре», который прилагается, Виноградов вспоминает: во ВГИКе он дружил с Шукшиным, а вовсе не с Тарковским, тоже его однокурсником.

Вот и делал бы фильмы в духе друга Васи – может, это вышло бы у него органичнее? Так нет же, туда же.

К чему я клоню? С кувшинным рылом в калашный ряд? Ерунда, Шукшин был не меньше художник, чем какие-нибудь премированные-распремированные зарубежные знаменитости. Да и вообще советское кино было могучим.

Я о другом совсем. Одно дело, когда двоечник списывает диктант у отличника, совсем другое – когда русский двоечник списывает у французского отличника. Если взять Алена Рене и некоего среднего французского режиссера, у них, при всем различии в калибрах, было много общего: читали одни и те же стихи, слышали одни и те же шутки, пили одинаковые вина, молились, быть может, в соседних церквях. Подражание в этом случае терпимо и не так уж заметно. Но подражание Виноградова Рене кричаще, ошибки списывания в этом случае чудовищны.

Культуролог Ольга Гершензон, автор книги о то появляющейся, то исчезающей теме Холокоста в советском кино под названием «The Phantom Holocaust», недавно сказала в интервью: «Мой любимый фильм (о Холокосте – С.Б.) – «Восточный коридор» Виноградова. Просто он художественно очень сильный. И то, что мы Виноградова не знаем – это наша трагедия». Не говоря уже о том, что «любимый фильм о Холокосте» - это очень странно звучит, я думаю, что в незнании Виноградова нет никакой трагедии. Если «Восточный коридор» и маячит неким памятником в истории советского кино, то это унылый монумент самому отважному советскому эпигону модернизма.