В детстве я очень любил этот фильм. Он нравился мне своей напряженностью, динамизмом и еще тем, что жизнь героев показывалась на большом отрезке времени – от их совпавшего с революцией детства до начала 30-х годов, когда эти три мальчика и одна девчонка становятся уже совсем взрослыми. Фильм так и заканчивается: Василь, Петька, Яшка и Галя возвращаются из дальних краев к своей старой крепости и кричат: «Мы уже взрослые!» - а вместо эха им отзывается новое поколение, другие три мальчика и девчонка, сидящие на верхотуре крепости. Красиво... Я вообще обожал фильмы, где всего м н о г о – много исторических периодов, много эпизодов, много сюжетных поворотов, исполнителей: объевшись зрелищем, как сладким, сытным пирогом, с такой киношки выходишь, блаженно пошатываясь – только не живот побаливает, а голова! Поэтому я любил еще фильм «Добровольцы»: там Ульянов, Л.Быков, П.Щербаков и Быстрицкая (опять четверка!) в начале фильма – молодые метростроевцы, а в конце – уже ветераны с поседевшими висками и лучиками от краешков глаз (но кроме Быкова – героический подводник, он не возвратился с войны). Финал «Добровольцев» тоже копия «Тревожной молодости» - Ульянов с Быстрицкой приходят в ЦПКиО, где когда-то они легконого бегали (Ни Ульянов, ни Быстрицкая, впрочем, никогда не были слишком легконоги), - а тут уже бегают совсем другие (но так же преданные советской власти!) влюбленные. И диктор А.Консовский читает стихи Долматовского: «Они заблудились в аллеях зеленых, где мамы и папы их... там-там-там-там». Прелесть. Помнится, я как-то очень четко просекал все эти архетипы и обычно через несколько минут после начальных титров уже предугадывал, и о чем будет фильм, и захватит ли он меня.                                                                                         

Но возвращусь к «Тревожной молодости». Магическое действие на меня этого фильма объяснялось еще и тем, что старая крепость в нем – каменец-подольская! С моей киноманией и мечтами о кинобудущности, у меня просто сердце обмирало от мысли, что такой замечательный фильм снимался – и притом совсем недавно! –  так близко от моего родного города! Это ж вообразить только: я кисну за партой, а в это самое время, совсем рядом – «Мотор!» - и на обгороженной веревками улочке Каменца-Подольского, в котором я двадцать раз бывал, возникает Сергей Гурзо! Боже, боже,  когда уже кончится эта проклятая школьная каторга, чтобы я мог связать  свою судьбу с важнейшим из искусств!
Недавно "Тревожную молодость" показали по ТВ. Сейчас этот фильм, конечно, никому не нужен – показ таких картин просто говорит о наплевательском отношении телевизионщиков к своему зрителю. Наверно, ни один человек его не посмотрел, кроме меня. Да и я бы не смотрел, я достаточно мудр, чтобы не питать никаких иллюзий: «Тревожная молодость» через пятьдесят восемь лет чревата одними лишь разочарованиями. Но... старая крепость!

И я пересмотрел фильм с начала до конца. Действительно, элементарная агитка. Но что меня поразило: какие массовки, какие трудные ракурсы, какие сложнейшие съемки! Сколько энергии было вложено в картину! Теперь ни такой энергии, ни таких средств на кино никто не тратит, особенно в России. И ведь это не суперфильм Бондарчука, а совершенно рядовая картина никому еще не известных дебютантов Алова и Наумова.

И вот вся эта мощь – на фоне совершеннейшей абсурдности и примитивности содержания. Взять хотя бы предфинальную сцену (финальная, как я уже сказал, - возвращение героев домой). Демон жизни славных ребят – подлый Котька Григоренко (кстати, Н.Рыбников; режиссура еще не разгадала в нем социального героя номер один советского кинематографа!) возвращается из-за кордона с  задачей – взорвать металлургический завод. С этим скромным намерением он примазывается рабочим в мартеновский цех (скоро, скоро Рыбников сыграет совсем другого рабочего мартеновского цеха в «Весне на Заречной улице»!) И тут  он сталкивается с нашей четверкой. Широкая улыбка – привет, ребята, а я, как видите, перековался! (Протяг мозолистой руки). Разумеется, они ему ничуточки не верят и рук не подают. Ну что ж, кривовато улыбается Котька, нет так нет – и враскачку удаляется по заводской аллее, напевая «Наш паровоз, вперед лети!» (умереть не встать, напевая!)  Поправка: не верят Котьке только трое из четырех: разгильдяистый и небдительный Яшка (Сергей Гурзо!) отчего-то воспылал к Котьке симпатией и в дальнейшем едва не сгинет в его коварных сетях, - да к счастью, в последний момент сработает все же пролетарский инстинкт, и он с ужасом и омерзением ответит «Нет!» на  недвусмысленный приказ Котьки пойти и сунуть динамитную шашку в домну. За это он получает финкой в печень, и Котька, прошипев злобное проклятье, вынужден протыриваться к домне сам. Опять-таки к счастью, Яшкина рана не смертельна – прежде чем надолго впасть в забытье (он выйдет из него лишь после счастливой развязки, когда злодей Котька будет полностью выведен на чистую воду: еще один архетип!), он успевает прошептать друзьям: «Котька... мартен... динамит!» Загадочно, очень загадочно... Петька и Галя с надеждой смотрят на Василя, интеллектуала среди них (Александр Суснин). И не напрасно – мгновенья через три тот восклицает: «Котька хочет взорвать мартен динамитом!» Вперед! Но пока Яшка кроваво полз к друзьям, у Котьки образовалась большая фора (да плюс еще эти три мгновения на размышление!)

И тут следует поистине колоссальная сцена параллельного спеха Котьки и комсомольцев к печи. Что за прыжки через циклопическую мартеновскую аппаратуру! Какие панорамы сверху по цеху! Какое карабканье по печным и пожарным лестницам (ракурсы то снизу, то сверху!) Сколько людей занято в сцене (по мере бега наших героев к цели к ним присоединяются все новые комсомольцы – мощнейшая метафора ручейка, переходящего в реку!) А какая симфоническая музыка! Шостакович? Шамо? К сожалению, пропустил начальные кадры.

И все это – яйца выеденного не стоит. Даже чисто сюжетно этого паршивого Котьку уже двадцать раз можно было преспокойно разоблачить, при параноидальной-то подозрительности и образцовом стукачестве Василя и его друзей, - но нет же, чекист, которого они регулярно навещают (Григорий Гай, будущий артист театра Товстоногова) лишь бдительно щурит глаза и дебилически наказывает: «Не спускайте с Григоренко глаз! И если что – мигом ко мне!» (Много же приходилось бегать стукачам в дотелефонную эпоху!)

Успели все же. Окружают подлеца (грандиозный план сверху, откуда-то с потолка цеха! Впрочем, плагиат, плагиат – это уже было у Ромма в сцене покушения на Ленина). Схватили. «Ненавижу, ненавижу!» (это, конечно, Котька; наши тоже ненавидят, но не опускаются до базарного обмена репликами. Г.Гай, кстати, тоже откуда-то вынырнул из-под колосника – чтоб у зрителей не зародилась мысль, будто ЧК не контролирует ситуацию!)                 

Какая мощь и какой идиотизм! Мне подумалось – да это же прямо метафора Советской власти. Такие человеческие, материальные затраты – и на что, ради чего?

Но все не так просто. Когда затея/идея абсурдна, логически несостоятельна – спасти ее можно лишь одним способом: именно затратой на ее обслуживание таких невероятных средств, чтоб уж совершенно невозможно было вообразить, что все это – понапрасну, пшик.

Примечание. Помню, году в 1974-м в квартире моих папы и мамы собрались гости. Человек пятнадцать беспримесных евреев с радостными возгласами отмечали ...летие великого Октября. Я выпил 50 и закусил салатом оливье. Слегка ударило в голову, и этот удар несколько усилил эстетическое воздействие новой экранизации «Старой крепости» (режиссеры М.Беликов и А.Муратов), которая в это время шла по ТВ. Размазанная на семь серий, она, конечно, не обладала нашатырной силой «Тревожной молодости». 

Чтобы оставить комментарий (вместо того, чтобы тщетно пытаться

это сделать немедленно по прочтении текста: тщетно, потому что,

пока вы читаете, проклятый "антироботный" код успевает устареть),

надо закрыть страницу с текстом, т.е. выйти на главную страницу, а 

затем опять вернуться на страницу с текстом.Тогда комментарий

поставится! Надеюсь, что после этого разъяснения у меня, автора, 

наконец-то установится с вами, читателями, обратная связь - писать

без нее мне тоскливо.     С.Бакис