Роман «Поднятая целина» состоит из двух книг. Книга 1-я вышла в том же 1932 году. (2-ю Шолохов выпустил в 1959-м).

Странно не то, как писатель, трудившийся с невероятным напряжением над «Тихим Доном», успел одновременно написать еще один толстенный роман. Шолохов – гигант, может быть, он как-то умудрился. Странное см. в конце N2.

N2). 3-я книга «Тихого Дона» повествует о процессе, который вошел в историю как «расказачивание». Советская власть ликвидировала донское (и кубанское, и уральское – но об этих в «Тихом Доне» речь не идет) казачество как слишком вольную, независимую и зажиточную прослойку русского крестьянства. Согласно демографическим данным, при этом на Дону было расстреляно 3442 казака. Шолохов воспринимал расказачивание как величайшую трагедию, и как таковую он изобразил его в «Тихом Доне». Вот что писал он своей знакомой, литературному редактору Е.Левицкой, 2 апреля 1930 года:

 

«Фадеев предлагает мне сделать такие изменения, которые для меня неприемлемы никак. Он говорит, ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан. А Вы знаете, как я мыслил конец III кн<иги>? Делать Григория окончательно большевиком я не могу. <...> Об этом я написал и Фадееву. Что касается других исправлений (по 6 ч<асти>), — я не возражаю, но делать всю вещь — и главное, конец — так, как кому-то хочется, я не стану. Заявляю это категорически. Я предпочту лучше совсем не печатать, нежели делать это помимо своего желания, в ущерб и роману, и себе. Вот так я ставлю вопрос. И пусть Фадеев (он же „вождь" теперь...) не доказывает мне, что „закон художеств<енного> произведения требует такого конца, иначе роман будет объективно реакционным". Это — не закон. Тон его письма — безапелляционен. А я не хочу, чтобы со мной говорили таким тоном, и ежели все они (актив РАППа) будут в этаком духе обсуждать вопросы, связанные с концом книги, то не лучше ли вообще не обсуждать. Я предпочитаю последнее. Вы поймите, дорогая Евг<ения> Григорьевна, что рот зажать мне легче всего. Только тогда нужно по-честному сказать: „Брось, Шолохов, не пиши. Твое творчество нам не только не нужно, но и вредно". <...> Ну, черт с ними! А я все ж таки допишу „Тихий Дон"! И допишу так, как я его задумал».

Чтобы стало ясно , как же именно Шолохов «задумал», приведу несколько выдержек из статьи литературоведа Петра Палиевского «Мировое значение М.Шолохова»:

В романе происходит «одергивание, обламывание, обкатывание ее (т.е. человеческой личности – С.Б.) в колоссальных смещениях целого. Среди раздвигающихся таким образом противоречий, ни одну сторону которых мы не в состоянии отбросить, открывается гуманизм непривычного масштаба». И далее: «Неустранимая линия его (т.е. Григория – С.Б.) характера - искание правды. В каждом данном движении его жизни есть разное: приближения, и провалы, и совпадение. Он или на одной стороне или на другой. <…> Судьба Мелехова показывает, что народ воевал и на стороне красных и на стороне белых. <…> Шолохов дал развернуться всей силе аргументов каждой правды». 

Конечно, Палиевский, написавший эту статью в 1972 году, заключает, что «точку народа как целого вынесли, доказали и объединили собой красные». Что ж, он мог писать это и вполне искренне: Октябрь не смог бы победить, если бы большинство народа не приняло «красную» правду. В данном контексте, однако, важно другое: Палиевский выделяет как отличительную черту романа противоречивую многомерность представленной Шолоховым исторической картины.

Переходим к «Поднятой целине». Тема книги – раскулачивание/коллективизация/голодомор (далее я буду обозначать этот единый трехступенчатый процесс как РКГ). Есть знаменитое историческое исследование, посвященное РКГ - книга Роберта Конквеста «Жатва скорби» ("The Harvest of Sorrow”). В издании этой книги, которое сейчас лежит передо мной, 345 страниц. На каждой странице 40 строк. В каждой строке примерно 70 букв. В предисловии к "Жатве скорби" Конквест дает поразительный подсчет: на каждую букву его книги приходится 20 граждан СССР, погибших в ходе РКГ. Это больше, чем общее число погибших в 1-ю мировую войну. Разница в том, что в мясорубке 1914-1918 исчезли воевавшие по обе стороны фронта, а мясорубка 1929-1933 поглотила только одну сторону – народ, в основном крестьянский, против которого вел войну Сталин. Конквест авторитетный историк, к его статистике следует относиться серьезно. 

При этом значительный доля от миллионов жертв РКГ приходится на Дон – богатую крестьянскую область России. Наконец-то мы дошли до странного и удивительного. Шолохов, описавший в своем романе «Тихий Дон» расказачивание (в ходе которого, как помнит читатель, на Дону погибло около трех тысяч человек) как великую трагедию, описал РКГ как великий и радостный триумф! Это еще можно было бы как-то понять, если бы он написал «Поднятую целину» лет через 30 после «Тихого Дона», когда он скурвился и спился. Но читатель помнит, что книги написаны одновременно. Вообразим: Григорий Мелехов сумел психологически преодолеть потерю близких и вообще своего мира, дни «черного солнца» (которое повисает над ним в трагическом финале романа) остались позади, он завел новую семью, хозяйство и т.д.  Стал бы такой витальный человек, как Мелехов, зажиточным крестьянином или бедняком? Ответ вполне ясен. Это означает, что в ходе РКГ он попал бы в категорию кулаков. 

В плане идейного содержания «Поднятая целина» отличается от «Тихого Дона» тем, что РКГ представлена Шолоховым как процесс событийно острый и напряженный, но внутренне нисколько не противоречивый: правота «раскулачивателей» (Давыдов, Нагульнов и их бесштанная команда) не обсуждается, она вынесена за скобки, а «кулаки» представлены как звери. Так что же получается? Шолохов в одной книге описывает Григория с огромным сочувствием и состраданием – и в то же самое время он в другой книге описывает его же - ну пусть людей того же типа, что он, только носящих другие имена – как зверя. Непостижимо. Необъяснимо. Шолохов-автор «Поднятой целины» не мог написать «Тихий Дон». (Возможен, впрочем, и другой вариант, который, кажется, не обсуждался: кто-то написал «Поднятую целину» за Шолохова. А почему бы нет? Видя, что происходит вокруг, испугался великий писатель за свою жизнь, решил срочно исправить свою «кулацкую» репутацию, да только сам не в силах был сварганить такую лживую муру, как «Поднятая целина» - вот и нанял «негра»).

Что касается фильма, то, честно говоря, я использовал его существование как повод поговорить о загадке по имени Шолохов. В фильме все правильно и хорошо: большевики и бедняки честные и красивые, кулаки и подкулачники – жадные морды. И есть в этом фильме один смешной момент, который можно приписать только глупости режиссера Иванова. Зачем-то он взял на роль белогвардейца Половцева, руководящего из подвала избы кулака Островнова будущим (провалившимся) мятежом в станице Гремячий Лог… взял на эту роль  исполнителя роли Григория в герасимовской экранизации «Тихого Дона» Петра Глебова! 

В 59-м году, когда «Поднятая целина» вышла на экраны, я не мог посмотреть этот фильм: из-за блядства Лушки (Л.Хитяева), которое мощным магнитом и тянуло меня на эту картину, дети на него не допускались. Но если бы я и прорвался в кинозал, мне, 13-летнему, конечно, не пришло бы в голову проводить параллели между Половцевым и Мелеховым. Неужели, однако, все зрители были такие ослы, что им не приходило в голову: Григорий Мелехов предстает в "Поднятой целине" заклятым врагом коллективизации и советской власти?  

Глупее выбора Глебова на роль Половцева могло быть только одно: дать ему роль Давыдова.

А самым точным и правильным было бы дать ему роль кулака. Но если бы Александр Гаврилович Иванов как-то незаметно протащил Глебова на роль Титки Бородина, Тимофея Рваного или какого-нибудь другого антинародного урода, "Поднятая целина" стала бы последним фильмом этого режиссера. Нечувствительность цензоров к актерским шлейфам (а Григорий Мелехов был единственным шлейфом Глебова, до "Тихого Дона" в кино не снимавшегося) все-таки имела предел.