Собираясь ставить этот фильм, Митта дал прочитать сценарий Володина Михаилу Ильичу Ромму, своему бывшему вгиковскому педагогу. Ромм прочитал и сказал: «Саша, это прекрасно, но я сомневаюсь, что это можно сделать. Слишком тонко для кино».

 

Но Митта все-таки отважился. Притом стал работать, не обходя володинские тонкости, а любя их и стараясь их бережно на экране сохранить, передать. И получился редкий фильм. Ясный, не задающий зрителю головоломок. Тонкий, требующий от зрителя внимательности, душевных усилий. В общем, всего в меру. Замечательный фильм. Конечно, такой кассы, как «Москва слезам не верит», он не имел. И Оскара не получил бы, американцы мало что поняли бы в нем. Впоследствии с Миттой случилась метаморфоза. Он разочаровался в таком кино, которое американцы могут недопонять. Разочаровался как режиссер, а не зритель; однажды он высказался примерно так: «Я смотрю фильмы для умных, а снимаю фильмы для всех». Действительно, он стал снимать фильмы для всех, и к тому же написал толстую книгу рецептов, следуя которым, можно сделать фильм с шансами на Оскар. Но что-то сам он так Оскара и не получил. Да что там, его фильмы попросту становились все скучнее. Что же, рецепты были неправильные? Правильные. Проанализировав почти любой оскароносный фильм, можно убедиться, что он скроен according to Mitta (или наоборот, Митта составлял свои рецепты, дегустируя американские блюда). Только он одного ингредиента не учел. Даже не ингредиента, а приправы. Чтобы поставить фильм, который полюбит народ, надо прежде самому любить любимые народом фильмы. А если любишь умное, а снимаешь для простаков, то... не так уж эти простаки просты, они чуют, что какой-то хитрый рыбак ловит их, и не клюют на его червячков. Представьте, что Окуджава, написав песню «Последний троллейбус», потом позавидовал автору песни «Последняя электричка» и стал сочинять шлягеры в таком же духе, для себя и своих продолжая сочинять в своем духе. Боюсь, ни в одном из духов он не преуспел бы.

 

Фильм «Звонят, откройте дверь» - как песня «Последний троллейбус». Американцу не понять весь глубокий смысл этого транспортного феномена, у них троллейбусов нет, а метро и автобусы работают круглые сутки. Не понять им и разницу между тимуровцами и красными следопытами, из которой проистекает немалая часть юмора фильма. Или нет, допустим, это они еще кое-как поймут - есть же у них бой-скауты. Но им не понять грустной, сокрушенной интонации вожака советских бой-скаутов, когда он говорит девочке-четверокласснице: «Неактивная ты какая-то, Нечаева. Все что-нибудь ищут, только ты одна у нас ничего не ищешь». Или, еще хуже, они всё поймут превратно: советская, мол, бюрократия на уровне начальной школы, красные пекут из детей роботов, Оруэлл, Хаксли, ха-ха.

 

Но дело в том, что Володин не относится к активности по-советски, к советскому акценту на общественном в ущерб личному – по крайней мере, насколько речь идет о детях, - не относится к этому с насмешкой. У него прекрасное чувство юмора, он замечает ерундистику всех этих речевок, донесений и рапортичек, и смешно обыгрывает ее. Но он человек советской формовки, умный, талантливый, интеллигентный, однако не готовый смотреть на родимую ерунду полностью отстраненно (да и нужна ли такая отстраненность художнику?) Он сформован детдомом, семью годами солдатчины, маетой госпиталей, редакций, присутственных мест. И помня и зная в с ё, подведя подо всем черту, он все-таки видит результат плюсовой. Он помнит время, когда в пионерской суматохе еще была душа, когда на комсомольских собраниях спорили истово и серьезно, когда понятие «родина» не было последним прибежищем негодяев. Злой глаз следил за каждым, всё тайком записывалось и аккуратно хранилось до худших времен, и те, кто слишком открылся, потом исчезли, может быть, раньше других, менее наивных и беспечных. Но зачеркивает ли это жар и искренность тех споров? Сейчас мы поражаемся: как люди, пробывшие лагерной пылью лучшую часть жизни, потом возвращались с неискорененным совком в голове? Тупицы они, что ли? Нет. Просто надо различать: как хорошие люди понимали советскую власть – это одно, а чем она была в реальном воплощении – совсем другое.

 

Сложно, сложно. Представим: люди живут впроголодь, вместо денег им выдают билеты на концерты Каллас, Рихтера, Караяна. До поры до времени, пока ты молод, пока душа склонна к вере, духовная жажда велика, а язва двенадцатиперстной кишки еще не нажита, ты можешь не только мириться с такой формой оплаты, но считать ее идеальной. Состарившись и охладев, одни закричат: «Наглый обман! Какие же мы были дураки!». Другие не перестанут любить Моцарта и Баха до гробовой доски. Приятно это слышать заклятым антисоветчикам или нет, советская власть, пусть в корыстных целях, растила людей с развитым музыкальным слухом. Хотя одновременно растила и тех, кто, пока простаки слушали Баха и изучали в политкружках Фейербаха, пировал на кровные, недоданные этим простакам.  Непростая была эта  коммунистическая страна, что ж поделаешь. Всякая она была. Одно только можно определенно сказать: фашистская страна, с которой ее в нынешние времена сравнивают и уравнивают, никаким своим боком не делала  людей лучше.  Destra -  по-латыни  "правая сторона",  правое, правильное; sisnistra - "левая сторона" и всё недоброе, зловещее, кривое. Советская  власть была Адамом, порождавшим из двух симметричных ребер противоположные породы людей. "Звонят, откройте дверь" - один из лучших советских фильмов именно потому, что он показывает, каких качественных детей и взрослых рождал советский Адам из своего правого ребра.   

 

Герои Володина – люди первых послевоенных десятилетий, когда советское не совсем еще испоганилось. Оно только затвердело, ороговело. Ну что ж, и скорлупа яйца тверда. Жизнь володинских людей серая, скудная, они живут как бы на вечном морозе, - и используют советские идеологические клише, натягивают на себя скорлупу официальщины как защиту и утешение. Цыпленок души дремлет под скорлупой в анабиозе, но все-таки он жив. Тамара из «Пяти вечеров» говорит бывшему любимому: «Я тоже неплохо живу. Работаю мастером. За все отвечать приходится: и за дисциплину, и за график, и за общественную работу... Ну конечно, я член партии. Коммунисту можно потребовать от партбюро. Словом, живу полной жизнью, не жалуюсь. Я с племянником живу. Учится в Технологическом. Активный мальчик, не ограничивается одними занятиями, у него и общественное лицо есть. Так что он тоже живет полной жизнью...» Тамара не притворяется, она даже не обманывает самое себя – так, не чувствуя себя обделенной, она могла бы, не появись вдруг возлюбленный из нетей, прожить всю жизнь. Повременим закатывать глаза, подумаем: был бы тогда ее жребий жалким? Как сказать, как сказать. Общественные дела, если ты убежден в их пользе, – не худшее и не самое пустячное, на что человек может потратить отмеренный ему срок. По роду моей работы я видел в Америке немало совершенно потерявших себя пожилых людей: слишком легко они поверили, что в их советском житье-бытье не было ничего, кроме стояния в очередях, промывания мозгов и антисемитизма. И что же у них осталось теперь? Супермаркеты, автомобиль и депрессия.

 

Итак, отношение Володина к пионерской суетне двояко: она пуста, но не как барабан.  а как чучело некогда живой птицы. Таня Нечаева (Лена Проклова) погружается в  эту суетню, чтобы быть на уровне ожиданий пионервожатого Пети Крючкова (Сергей Никоненко), в которого она влюблена. Он огорчен, что она «ничего не ищет» – ну вот она и включается в поиски «пионеров-пенсионеров», сперва без малейшего интереса. Но хождение по незнакомым человеческим жилищам идет ей на пользу. Она на глазах умнеет, взрослеет. И как-то так совпадает - наверное, не случайно, - что в то же самое время в ней просыпается женщина, проницательная, подвластная настроениям, изменчивая, как облака, коварная (так!). Благотворное смятение чувств одиннадцатилетней женщины, изображенное на фоне водоворота простых человеческих сложностей, пульсации людей на московских улицах, школьной суматохи, перемен погоды и калейдоскопа смешных и печальных маленьких событий, передается нам и заставляет судить о масштабе этой, в сущности, камерной картины соразмерно сдвигам в душе ее героини: измеренный таким образом, масштаб оказывается крупен.

 

На дворе год 65-й, еще не вечер, еще не было Чехословакии, судов над диссидентами, ссылки Сахарова. Сталин еще плох, Ленин еще хорош, еще кажется, что в ороговевшую советскую оболочку можно вдуть свежую жизнь.

В этом фильме вместо барабанщика трубач. И не больно веселый – заполошный, смешноватый, немолодой человек с лысиной и язвой желудка. Он и пионером-то в двадцатые годы не был, Петя Крючков допускает его на грандиозное чествование «пионеров-пенсионеров» с большим скрипом. И фамилия у него клоунская – Колпаков (Ролан Быков). Но вот, незваный, он вдруг поднимается – неловко вскарабкивается - на сцену и берет пионерский горн. «Когда трубач в трубу сыграет... Я все равно умру на той, на той единственной...». Довольно вы поиздевались над этой песней, господа. Кстати, на сколько тысяч обобрал вас «МММ»? Ах, вы вкладывали в «Чару». А в какую пирамиду вложили теперь? Секрет? Так что же вы смеетесь над Колпаковым, упрямо и  гордо трубящим побудку? Помните эту мелодию: та-та-та-'Ta/та-'Та! А потом: «Здравствуйте, ребята! Начинаем воскресный выпуск «Пионерской зорьки»!» У каждого свои иллюзии, господа!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Автор С. Бакис