Алексей Федорченко несколько лет назад снял причудливый mocumentary movie (псевдодокументальный фильм) «Первые на Луне» - о тайной высадке советского космонавта на указанном спутнике Земли. Там такого понаворочено! Я ожидал, что «Овсянки» будут чем-то в том же духе. И был очень удивлен, посмотрев этот фильм: ну совершенно другое кино!

Первое отличительно его качество –  он очень тихий. Обычно моя собака Роська начинает смотреть со мной картину, но минут через десять уходит, не выдержав шума и гвалта. На этот раз она с удовольствием досмотрела до конца. Как и я.

О чем фильм? Действие начинается в городке Нея, что между Вологдой и Вяткой. Городок назван по протекающей через него реке. Если посмотреть на карте, река Нея впадает в более крупную Унжу. Недалеко от города Нея расположен более крупный, но также районный город Галич-Мерьский - название знаменательное! Дело в том, что край, в котором происходит действие фильма, - единственный ареал на свете, где сосредоточенно проживают остатки некогда довольно многочисленной народности угро-финской группы мери. Жителям Неи, Галича-Мерьского и прилегающих к ним местностей удалось во многом сохранить образ жизни и традиции своих предков. Это, впрочем, не значит, что современные мери – некто наподобие австралийских аборигенов. Они вполне цивилизованные люди (насколько вообще цивилизован народ российских захолустий). В Нее есть большой бумажный комбинат, на котором задействовано большинство населения города, в том числе и главный герой фильма, Аист Сергеев (Аист – не птица, а мерьское слово). Между прочим, автор повести и сценария «Овсянки» Денис Осокин иногда пишет под псевдонимом Аист Сергеев: можно предположить, что в герое фильма  много автобиографического. Аист работает на комбинате фотографом, он холост, в свободное от работы время пробует писать. Он не первый в роду Сергеевых сочинитель: его отец, Всеволод (Веса) Сергеев был поэтом-самоучкой, автором многочисленных стихов в примитивном стиле. В истории, о которой пойдет речь, Аист является не только одним из двух действующих лиц, но и рассказчиком. Интересно, что роль Аиста Сергеева исполняет артист Игорь Сергеев – не реальный ли родственник киногероя?

Сюжет фильма прост. У начальника бумкомбината Мирона Алексеевича Козлова (Юрий Цурило) умерла тридцатишестилетняя жена Таня, на девятнадцать лет моложе его: просто легла вечером спать и не проснулась. Козлов хочет похоронить ее по древнему мерьскому обычаю: отвезти на место их медового месяца, там сжечь тело и пустить прах по реке. (Это обычный способ, которым неяне распоряжаются останками близких: оттого нейские кладбища почти пусты, хоронят на них в основном приезжих). В помощь себе, да и чтоб не было так тоскливо много часов везти тело Тани в автомобиле-геленвагене, Мирон Алексеевич приглашает в спутники Аиста. Путь не такой уж близкий: предстоит ехать аж за Мещерскую Поросль - так меряне называют Горбатов, городок на Оке в сорока километрах от Нижнего Новгорода.

Фильм можно определить по жанру как road movie: почти все действие происходит в дороге. Незадолго до этого грустного путешествия Аист купил на базаре пару редких птичек-овсянок. Теперь, не имея кому препоручить их на время отлучки, он захватывает клетку с овсянками с собой (через некоторое время он выпустит птичек из клетки, и они будут вольно порхать по салону геленвагена). В пути, между прочим, выясняется, что по странному совпадению девичья фамилия Тани была Овсянкина. В дороге Мирон Алексеевич начинает дымить, что у мери означает рассказывать интимные вещи о своей жене: о живых женах дымить нельзя, о покойнице можно и даже нужно – это выражение нежной памяти о ней. Мирон Алексеевич необыкновенно любил свою красавицу-жену. Юрий Цурило исполнял главную роль в фильме «Хрусталев, машину!», и первое, что позже вспомнил о нем Герман – «это человек невероятной физической силы!» Можно предположить, что Мирон Алексеевич – человек также большой мужской силы, и, как можно понять из его воспоминаний,  он всю ее отдавал Тане. При этом, будучи значительно старше ее, он видел в ней не только любовницу, но и дочь. Он рассказывает, как стриг жене волосы, брил ей ноги – и это еще не самые откровенные подробности. Часть «дыма» Мирона Алексеевича визуализирована – мы наблюдаем, как он бережно моет голую Таню водкой. Хотя Таня тоже работала на комбинате, Аист был знаком с нею не очень хорошо. Однако то, что он запомнил о ней, немаловажно: был такой момент, когда между ними возникло нечто вроде взаимопритяжения – впрочем, Аисту могло показаться, что Таня испытала к нему то же, что он к ней. Так или иначе, это осталось на уровне невысказанных чувств: «вспыхнуло, промелькнуло и улетело». Рассказчик также сообщает нам нечто, о чем знали все горожане: Таня не любила Мирона Алексеевича. То есть была, безусловно, верна ему, но не любила. Как-то это стало всем ясно, и вряд ли люди ошибались. Этот нюанс, выясняющийся довольно рано по ходу фильма, был первым, что «зацепило» меня и заставило смотреть дальше с напряженным вниманием. Я подумал: а ведь простая жизнь, жизнь вдали от цивилизации, не только проще, но и сложнее, драматичнее городской. Горожанке  легче изменить мужу, но, если она не любит его, ей и легче постепенно кое-как сблизиться с ним: давление города, необходимость постоянно появляться вместе на людях, множество урбанистических проблем, которые приходится решать сообща, могут сблизить супругов: так срастаются две тесно прижатые друг к другу металлические пластины. «Простая» жизнь -  иное дело: тут браки прочнее, но ничто и не помогает жене «слюбиться» с мужем, никакие посторонние шумы не заглушат среди первозданной тишины той жестокой правды, что нет в ее сердце любви (выходит, пословица «стерпится – слюбится» относится скорее к городской, чем к деревенской жизни...)
Но возвратимся к сюжету. В городке Юрьевец Мирон Алексеевич покупает в хозмаге несколько бутылок керосина. (Кстати, не тот ли это самый Юрьевец, близ которого родился Андрей Тарковский?) В следующей за Юрьевцем Балахне он приобретает восемьдесят штук топорищ. Когда двое (трое?), миновав Мещерскую Поросль, подъезжают наконец к Оке, Мирон Алексеевич сооружает из топорищ нечто вроде пьедестала, кладет на него завернутую в красно-зеленое шерстяное одеяло Таню, кладет на ее тело мед и хлеб, долго, как когда-то поливал ее живое тело водкой, поливает труп керосином и поджигает. Костер горит долго. Овсянки, вылетевшие из машины, летают над горящей Таней Овсянкиной. Когда костер погас, Мирон Алексеевич и Аист Всеволодович тщательно собирают пепел и уголья в плотный бумажный мешок. Мирон Алексеевич высоко закатывает брючины, заходит далеко в реку и высыпает пепел в воду. Идя к берегу он снимает с пальца кольцо и тоже бросает его в Оку.

Умные овсянки сами возвратились в машину. Прощай, жена, прощай, Ока! Остановились переночевать в Богородске. Поужинав, вышли покурить на дамбу. К ним подошли две девушки: «Хотите нас?» (Девушки очень милые, с простоватыми, но симпатичными лицами: представьте, что к мужчинам подошли молодые Евгения Глушенко и Ирина Купченко. По не-мерьским понятиям это, конечно, проститутки – но не надо забывать, что мери смотрят на половые отношения совсем иначе, чем мы). «Конечно, хотим. Как хорошо, что вы подошли!» - отвечает Мирон Алексеевич. Оказывается, переспать с женщиной после сожжения жены – еще один акт поминовения. Мужчины ведут девушек в гостиницу «Волжский откос». Любовь не показана, мы лишь видим обнаженные тела женщин: Юля – маленькая и пышная, Римма – подлинней и почти безгрудая. Они лежат на кровати с умиротворенными, тихими лицами.

Наутро едут дальше. Рассказчик вспоминает, как отец (Виктор Сухоруков), решив, что жизнь подошла к концу и ему больше не о чем писать, утопил печатную машинку в проруби: тоже своего рода ритуал. Аист сообщает нам: утонуть – нет лучшей участи для мери (но самому топиться нельзя!) Мирон Алексеевич больше не дымит – а чего дымить, если салон и так пропах дымом? Едут они и едут, пока снова не оказываются там, где чернеет на берегу реки круг от кострища. Откровенно говоря, это мне не понравилось: неужели опять мотив временной и пространственной петли («День сурка», «Зеркало для героя», «Город Зеро», «Шоу Трумена» ... и несть этому числа)? К счастью (т.е. не к «Моему счастью» Сергея Лозницы, которое - еще один пример зацикленного хронотопа), авторы не соблазнились этим красивым, но навязшим в зубах архетипом, у «Овсянок» совсем иной, простой, свежий и потрясающий финал.

Какой – не скажу! Достаточно того, что сейчас я раскрою вам другой секрет этого фильма (если, конечно, мои умные читатели без меня уже его не раскусили). «Овсянки» - обманка. Ее авторы развели зрителей, как я развел читателей, сказав, что Нею или Галич-Мерьский можно найти на карте, и вообще с серьезным видом перечисляя все эти гидронимы, ойконимы, урбонимы и прочие топонимы.  Напрасно станете искать! Нет таких мест, и мери никаких нет – а если и есть, то соответствующие топонимы и антропоним из фильма параллельны им, как Иллирия в «Двенадцатой ночи» Шекспира параллельна исторической Иллирии или перрон N9 3/4 лондонского вокзала Кингз Кросс в "Гарри Поттере" параллелен перронам NN 9 и 10. Чистая фантазия, короче говоря!

Я выговорил секрет, но еще не договорил. Фантазии, они разные бывают. Если искать аналогии в сфере психиатрии и сравнивать художественные выдумки с бредами сумасшедших, то дело обстоит так. Есть бред громкий, несусветный, несерьезный и нестрашный. Таков обычно бред буйных сумасшедших. И есть бред тихий и похожий на правду. У меня была пациентка, которая ходила ко мне года два, постоянно жалуясь на отвергнутого ею любовника, который, чтобы отомстить ей, в ее отсутствие открывал оставшимся у него ключом квартиру и делал всякие гадости: писал там ей угрозы какашками и проч. Все звучало так правдоподобно, что я не понимал, зачем она ходит ко мне – лучше бы обратилась в полицию. Однажды она явилась и с торжеством сообщила мне, что, наконец, застала его с поличным – но «он выскочил в окно, два горшка мои с кактусами, что на подоконнике стояли, разбил, сволочь, я их как раз полила с утра, пришлось еще лужу громадную на паркете вытирать, с моим ревматизмом!» Я бы и этому поверил, если бы случайно не знал, что она живет на седьмом этаже. Наконец до меня дошло: все, все, что она рассказывала два года,  - ложь. То есть, бред. Стало очень страшно.

Постмодернистские кино и проза изобилуют мифическими топосами. Если брать  не чистую фантастику, а «серьезную» литературу, то приходят в голову Маркес с его Макондо или русские Владимир Сорокин с трилогией о льде и Хольм фон Зайчик (предположительно В.Рыбаков и И.Алимов) с  романами об Ордуси. В кино самый крупный, пожалуй, режиссер такого направления – Дэвид Линч. Известный в узких кругах фильм о «затерянном мире» поставил Илья Хржановский: «Четыре» по сценарию того же Сорокина. Такие опусы аналогичны бреду буйных сумасшедших: на них затрачивается чрезвычайно много причудливой фантазии, энергии и выразительных средств.  

Вопреки утверждению героя известной песни Высоцкого, настоящих буйных  как раз достаточно много; куда более редки «тихие» - их опусы более ценны, серьезны и обычно сильнее впечатляют. Главным из «тихих» был, конечно, Кафка. «Овсянки» тоже принадлежат к этой категории. Странный писатель Денис Осокин пишет тихую, короткую, медитативную прозу о неких мери. Федорченко сделал фильм если не уникальный по художественным качествам, то уникальный по уважению к первоисточнику. Режиссер ничего не прибавил от себя как киношник, он отнесся к простому и таинственно спокойному миру Осокина как   собственной духовной родине. И сделал очень хороший фильм. Дело не в том, что Федорченко получили призы на нескольких международных кинофестивалях - он доказал, что, когда снимаешь «мифологический» фильм, дело не в масштабах и не в буйстве фантазии, а в сосредоточенности и вере. Громкий голос может остаться «кимвалом бряцающим» (по-моему, неистовые, сенсационные, снимавшиеся пять лет и отнявшие уйму денег «Четыре» являются как раз таковым), а тихий, на грани шепота (так разговаривала моя пациентка) может быть громоподобным. «Овсянки» - фильм минималистический, но очень сильный и выразительный.
Вот один пример его страшной и простой выразительной силы. На обратном пути Мирон Алексеевич вдруг говорит Аисту: «Я знал, что вы ей нравитесь... Наверное, я должен был ее отпустить». Не подумайте, что это такое, знаете, мелодраматическое место: вот, мол, Таня всегда тайно любила Аиста, «Гранатовый браслет» наоборот. Да нет, слова Мирона Алексеевича просто означают, что Тане всегда кто-нибудь нравился... только не он. Потом М.А. выходит из машины и идет в недалекий редкий лесок. Камера за ним не следует, оставаясь у машины. Он стоит к нам спиной, виден довольно мелко. Вдруг впереди него падает тонкое деревце – это видно еще мельче и показано как бы невзначай, без всякого акцента на этом чудесном происшествии. Но может ли быть более потрясающий образ задавленного, непередаваемого мужского горя?  Флегматичные «Овсянки» - картина поэтическая и смысловая, но смысл ее передать нелегко. Не отмеченный ни одним сейсмографом, соскользнул где-то оползень в ночную реку. Неведомо для мира вдруг обрушилось что-то в одном человеческом сердце. Фильм о любви и тоске, о тяге к смерти и сопротивлении забвению, наползающему, как песок пустыни, покрывающему всё, как разлившаяся река. Аист сказал: «Кроме воды и любви друг к другу, ничего нет». Разговоры на такие темы рискуют оказаться тем пустопорожнее, чем они громче. «Овсянки» завораживают прежде всего своей интонацией, тем, что это невероятно тихий, тихий фильм... Роська недаром досмотрела его до конца.