В последней трети 50-х–начале 60-х годов польское кино в мире славилось, и в первую очередь - тремя именами: Вайда, Кавалерович, Мунк. Первые двое много чего еще в течение последующих десятилетий сделают, сорокалетний Мунк разбился на автомобиле в 61-м. На наши экраны «Пищик», последний фильм Мунка  («Пассажирка» по роману Зофьи Посмыш осталась недоснятой),  залетел чудом (наверное, цензор смотрел его последним за день, и его клонило ко сну; иначе как могло просочиться к нам это ехидное какое-то, идеологически какое-то хитрожопое произведение?) и с чудесной быстротой, в том же 61-м. «Шесть превращений» - название, данное фильму нашими прокатчиками; настоящее название – «Zezowate szczescie», «Косоглазое счастье». Что же за счастье такое косоглазое? Бедному Яну Пищику (Богумил Кобеля) – мальчику – юноше – взрослому – вечно не везет. На какое поприще он ни ступит: школа, любовь, политика, война, дружба, служба... что там еще? прокатчики  насчитали шесть превращений, но я не уверен: способны  ли были наши прокатчики хоть что-то правильно просчитать? - короче, куда  этот Янек ни кинется, куда ни подастся – ну всюду bad luck. И сам он такой щупленький, невидный, несчастный, один нос торчит на худом лице (кстати, этот торчащий нос тоже внес существенный вклад в  его злосчастья: антисемиты тотчас принимали его  сами понимаете за кого). "Косоглазое счастье" начинается в 20-е годы, на заре  эпохи Пилсудского, когда Пищик - еще прыщавый бой-скаут (или харцер?), никак не попадающий в ногу/в строй со своими более ловкими товарищами. И потом фильм в быстром, легком своем полете – через бурные поздние 30-е:  тут Пищика угораздило встрять меж двух демонстраций, одна вопит: «Польска од можа до можа! Нех  жые маршал Рыдз-Смиглы! Все на Ковно!» ,  другая: «Ганьба! Ганьба! Нех жые Звйонзек Радзецки!», и бедолага, не зная, к какой примкнуть, получает тумаков от обеих, - через войну, когда он, намерившись поучаствовать в Сопротивленни,  мечется между Армиями Людовой и  Крайовой,  - доводит нас до скучной раннепослевоенной сталинской ПНР, когда Пищик уже солидный муж (да не супруг, не супруг: з р е л ы й  муж; на любовном фронте у него без перемен). Так проносятся тридцать лет, а  у нашего героя  все одно и то же: облом, нефарт, невезуха, непруха: косоглазое счастье. Прямо по Пушкину: «уродился юноша под звездой безвестною, под звездой падучею, миг один блеснувшею в тишине небес». Впрочем, не совсем по Пушкину: в том-то и штука – и  из этого как раз складывается фильм, - что Пищику не то чтобы всегда глухо не везет, нет: звезда удачи ему то и дело подмигивает, еще вот-вот, и наконец-то... но нет, в самый последний момент непременно случается какая-то пакость.  Тут уместно воспользоваться краткой аннотацией к фильму с моего любимого сайта Kinoexpert.ru.

Краткое содержание:
Герой фильма - неудачник, везде и всегда попадающий не вовремя и некстати. Фильм противопоставляет бытовавшему в обществе мифу военного героизма и отваги эгоизм, трусость, нерешительность и безволие антигероя.
Вот так: трусливый, нерешительный, безвольный неудачник.  С таким пониманием и я, 15-летний девятиклассник, смотрел этот фильм примерно до его середины, пока меня внезапно не ударило:  а в самом ли деле этот Янек такой шлимазл? Так ли ему, действительно, не везет? И далее уже я следил за его несчастьями со всё возрастающим подозрением, все более утверждаясь в своей догадке: нет, не не везет ему, а он это все заслужил! Потому что, если хорошенько присмотреться к «паттерну» его  неудач, то оказывается: он же все время что-то выгадывает, все время хочет поставить на верную лошадку, все время хочет встроиться в нужную шеренгу. А поди встройся, если в этом чертовом двадцатом веке шеренги так часто меняют  свою конфигурацию! И это же понятно, почему ему так «не везет», это же чистая математика! Когда человек выбирает по любви, по душе, по интуиции, то ему может повезти, а может нет: фифти, в общем, фифти. Причем такая важная вещь: если даже та волна, на которой человек  поехал, разобьется вдрызг о камни, можно ли считать это неудачей? Вдрызг-не вдрызг, а человек выбрал то, что хотел, выбрал и заплатил за это: тут высокий жанр, трагедия, а не неудача. Но если  ты делаешь свои выборы  чисто из соображений выгоды,  если постоянно гадаешь на кофейной гуще конъюнктуры, если маракуешь своим  умишком без всякой подсказки сердца, которое бывает умишка умней, особенно если ты глуповат, как этот Пищик,  -  удивительно ли, что ты  вечно в пролете? И тут вот еще что, для  точной математики: Пищик, как и гласит наша аннотация, трус. Это играет роковую роль, ибо если и срабатывает у него иногда верная интуиция, так он же ей, из своей дерганой трусости, никогда не доверяет и непременно поступает наоборот (не в этом ли, кстати, секрет любого лузерства?)
Теперь второе: почему у Пищика, как я уже говорил, все время срывается: вот уже, кажется, рыбка на крючке, подсечь только осталось... ан нет? А дело в том, что Пищик – не только конформист и конъюнктурщик, не только трус. Он, на самом-то деле, еще и большая свинья. Как только у него начинает что-то наклевываться-вырисовываться, он тут же борзеет, начинает нетерпеливо, нервно хамить, заноситься, идет ва-банк и обязательно допускает какую-нибудь бестактность, глупость или непоправимый просчет; как только замаячит призрак удачи, его комплексы вылазят и превращают его из невротика в хама. Например, в «радзецкие» уже времена: его повышают, он делает карьеру, вот-вот пан-товарищ Пищик получит большой служебный кабинет. И что же? А вот что. Фамилия начальника Пищика – Дуб. Вдруг на стене коридора учреждения появляется надпись: «Дом-Домна-Дубина-Дуб». Начинается расследование: в сталинские времена такая надпись – не шутка. Оказывается, это Пищик написал. Зачем? Почему? А просто так. Оборзел. Перепил немножко на корпоративной пьянке «панов-руководителей» - и навалял это на свою - очередную - погибель. Очередную – ибо при всей своей невезухе Пищик бессмертен, бесконечно возрождаясь из пепла.
Сатирический, выходит, фильм. Сатира на конформиста, неудачливого хамелеона, у которого с переключением цветов что-то не в порядке. Но прелесть картины, прелесть стиля Мунка в том, что, странным образом, это еще  лирический, поэтический фильм. Меняющееся, летящее время показано с этой знаменитой, пронзительной польской иронией. Не просто, скажем, война и Пищик жалко мечется между двух огней, а вдобавок  - попутно, легко, но и так отчего-то уместно, так  н у ж н о для этого фильма – медленная весенняя Висла, сырые дворы, наклонные улочки, пошарпанная штукатурка варшавских пригородов... городские пейзажи, так напоминавшие мой родной город, что щемило в сердце. Анджей Мунк. Ирония и лирика – trade mark польского кино времен его величия.
Что же касается до меня, то этот фильм сыграл ту роль, что я, благодаря ему, скумекал:  в кино, вообще в искусстве, то, что лежит на поверхности, что говорится-показывается-рассказывается, это еще не все, а иногда – это даже противоположно тому, что   там  на самом деле.  То есть я вдруг допер, что у искусства есть второй план. И это произошло  благодаря счастливо разгаданной мною не центральной ли составляющей шляхетской  души – ироничности. С тех пор полюбил и Польшу, и кино польское - навек.