«Охотник». Режиссер Бакур Бакурадзе. Сценарий Бакура Бакурадзе и Ильи Малахова. Россия. 2011

Обсуждение фильма в программе А. Гордона "Закрытый показ"

«Охотник» - тяжелый фильм. Не в смысле, что в нем показывают что-то невыносимое, а он тяжелый, как свинец. У главного героя Ивана (Михаил Барскович, непрофессиональный артист. Вообще все исполнители, наверное, непрофессиональные) скорбный, почти трагический взгляд. Но на самом деле, взгляд не трагический, а предельно серьезный и внимательный. Если из жизни человека вычесть элемент игры, как с пива сдувают пену, то получится такой взгляд. А Иван с жизнью играть не может, это для него непозволительная роскошь. Игра, веселость – сущностные, экзистенциальные состояния человека, пока он молод  или (говоря только о веселости) если он верит в бога – в других случаях они просто увертки от смертельной серьезности бытия. Иван уже не очень молод, и я не знаю, верит ли он в бога: во всяком случае, в этом крайне подробном фильме не показано, как он молится, и нет никаких намеков на его религиозность. Нет, я даже уверен, что Иван не верующий, не должен им быть, это было бы поперек смысла фильма, который в том, что человек делает свое дело и старается жить правильно не потому, что так бог велел, а в отсутствии веры, в отсутствии какого-то ясного мировоззрения, в отсутствии высшего смысла. Человек со всеми этими отсутствиями вполне мог бы быть и плохим, и злым, но Иван не таков. Почему? По кочану. В нем есть трагический стоицизм героев Хемингуэя, упрямо остающихся мужчинами и приличными людьми на фоне и вопреки своей внутренней опустошенности, чуть ли не из эстетических соображений. Читателю следует принять это сравнение к сведению и тут же его забыть, потому что Ивану не до эстетики, и вообще он мало похож на несколько пижонистых героев «Недолгого счастья Фрэнсиса Макомбера» или «Снегов Килиманджаро». Правда, фильм называется «Охотник», что опять склоняет в сторону папы Хэма. Но, во-первых, Иван охотится не для развлечения, а чисто для провианта. Во-вторых, хемингуэевские охотники, вернувшись с сафари, дурью маются, а Иван, вернувшись из леса, приступает к своему основному и крайне трудоемкому бизнесу. И в-третьих, я думаю, что Бакурадзе, назвав так фильм, имел в виду, что Иван охотник в том смысле, в каком охотник волк: его тоже ноги кормят, ну и конечно, руки. Но Иван не волк, потому что «охотится» не для себя, а для семьи, и притом он не хищник. Хотя… как сказать, как сказать. Он фермер-свиновод, и весь фильм нам с документальной дотошностью показывают его труд с рассвета до заката, ту реальность его жизни, от которой не отвертеться, которая сделала его глаза такими серьезными. Свиней кормят, за ними чистят,  их спаривают, их режут (это не показано, только слышен их страшный предсмертный визг), их туши рубят, тут же сразу делают колбасу, туши и колбасу развозят по торговым точкам. (Заболевшую свинью закалывают и, полив хлоркой, хоронят в яме). Такая технологическая цепочка. Опять же, волка ноги кормят: добрую половину фильма мы видим Ивана со спины за рулем внедорожника, он мотается между свинарником, потребителями и базами, где покупает стройматериалы и всякие приспособления, чтоб можно было выращивать и убивать свиней в большем количестве и с меньшими трудозатратами; Иван, разумеется, экономен, но на полезные для дела вещи не скупится, надо так надо. А скупится Иван больше всего на слова, за весь фильм он произносит их, может быть, не больше сотни. Но тут, опять же, не знаменитый хемингуэевский подтекст, а просто, да о чем говорить-то, дело есть дело, чем меньше слов, тем быстрее его сделаешь.   

Так-то оно так, но подтекст в фильме все равно есть, только он как бы не психологический, а технологический. Не вполне даже понимая прагматический смысл и цели действий Ивана и его подручных, за действиями этими следишь, как завороженный, от экрана невозможно оторваться.
От Хемингуэя все-таки не уйти: помню, в таком же трансе я читал, лет пятьдесят с чем-то назад, подробнейшие описания рыбалки в рассказах из цикла о Нике Адамсе. Это не поверхностная аналогия. Ник вернулся с 1-й мировой, если пользоваться современными психиатрическими терминами, он, видимо, страдает посттравматическим синдромом, и рыбалка для него – способ забыться. Так же и для Ивана свиноводство – если говорить высоким стилем, который, конечно, ему глубоко чужд, - способ столько же выживания, сколько отвлечения от травмы, драмы существования, обретения смысла существования через серии необходимых, неизбежных действий: раз они необходимы, значит, осмысленны; осмысленны в силу необходимости. «Бог есть необходимое существование как таковое»  (Спиноза). Неверующий Иван заменяет бога необходимостями. (В свете этого и его немногословие обретает новое, небытовое измерение: в мире, где все действия обязательны, как шахматный цугцванг, говорить не о чем).

Молчаливый, свинцово тяжелый, простой, цедящий свое послание сквозь зубы  фильм. Какое послание? Надеюсь, читатель уже уловил его: надо жить по-человечески при таком раскладе мира, который, в принципе, не возбраняет тебе жить, ну, иначе, не шлет никаких символических сигналов: живи, мол, как человек. Говорят, в цивилизованных странах  забойщиков скота на скотобойнях через столько-то лет увольняют, чтобы они не превратились в отморозков. Иван обретается среди предсмертного визга животных (даже его жилище, где он обитает с женой и тремя детьми, расположено при свиноферме), и вдобавок он регулярно убивает животных на охоте. Он сохраняет человечность лишь благодаря молчаливому договору, который заключил с миром природы, и вообще с миром. Договор таков: человек вынужден быть жестоким, убийство живого неизбежно, необходимость выбора оборачивается  невольным бессердечием, но все эти грехи, может быть, еще как-то простительны до тех пор, пока они именно вынужденны, неизбежны, невольны. Скованная напряженность, в которой постоянно пребывает Иван, определена тем, что этот человек, как многие из нас, балансирует на грани необходимого и произвольного, суровости и жестокости, добра и зла.  (Бакурадзе сначала хотел дать своему фильму название «Человек», но потом передумал, видимо, посчитав его слишком претенциозным или «философским»). Такой же договор с миром заключил герой повести «Старик и море» (снова Хемингуэй!) Разница, однако, та, что старику Сантьяго хорошо и спокойно с его пантеистическим договором, Ивана же он не успокаивает, не приводит его душу в блаженный баланс.  Почему? Об этом можно долго рассуждать. Краткий ответ: все-таки Хемингуэй не Достоевский. «Всякая душа – христианка» (Тертуллиан). Может быть, душа современного русского человека – более тревожная, самоедная  христианка, чем душа современного испанца, и потому-то нет Ивану покоя? 

Дополнительные замечания. Некоторые участники обсуждения фильма на передаче Гордона говорили, что фильм «очень скучный». Мне трудно это понять, я уже говорил, что смотрел «Охотника» не отрываясь. Более того, я считаю, что Бакурадзе не дошел до конца и сделал фильм недостаточно "скучным".  «Интереса» фильму придает, в частности, тема мальчика, сына Ивана: у него от рождения сухая ручка, Иван трогательно заботится о ребенке и делает все, чтобы тот вылечился. Еще одна «интересная» линия: Иван полюбил женщину-зэчку, которая работала у него на ферме. У Любы (Татьяна Шаповалова) значительное, нестандартно красивое страдальческое лицо, и она органически молчалива, как сам Иван. Их отношения также показаны замечательно, без всяких режиссерских потуг нам внятен символизм этой линии фильма: человек Иван встретил свою любовь. Кроме того, сынок Ивана периодически заглядывает подзорной трубой в глубь реки, куда во время войны рухнул советский самолет. Это тоже можно как-то красиво истрактовать, например: Иван – тоже воин, только он воюет с текучкой бытия. И наконец, Иван с сыном однажды приходят к мемориалу Александра Матросова. Мальчик по складам читает: «Ге-рой Со-вет-ского Со-юза…», потом спрашивает отца: «А что такое Советский Союз?»
Все эти эпизоды более или менее хороши, но я считаю, что они не только излишни, но мешают  фильму, отвлекают от его сути. Иван несчастлив не потому, что его сын инвалид, и не потому, что тайная любовь его обречена; даже если бы мальчик был нормальным, а любовь счастливой, все равно Иван был бы несчастлив, ибо его несчастье экзистенциально. А беря, так сказать, шире, надо сказать, что всякая символика категорически противопоказана этому фильму, который, как я его понимаю, говорит как раз о таинственном внутреннем долге человека сохранять символические смыслы в мире порожнем, как выеденная консервная банка, т.е. смыслов таковых начисто лишенном. Будучи последовательным, Бакурадзе должен был  сделать фильм о человеке, сопротивляющемся лишь несчастью жизни, а не собственным жизненным несчастьям:  фильм не «тяжелый» в распространенном смысле этого слова (мальчик-инвалид тянет сюжет в таком направлении), а фильм о тяжести русской жизни и человеческой жизни как таковой. Но как это можно было бы сделать, из чего, из какой киношной материи? Не знаю. Очень трудно, конечно. Но выйди оно так, "Охотник" был бы великим фильмом.  А так получился только замечательный и редкий.      
P.S. Противореча себе, добавлю, что в картине все-таки есть один символический момент, который ей не мешает: во-первых, потому, что, связанный с тем, что называется «сюжетной канвой» фильма, он выглядит естественно, во-вторых, он не бьет своим подтекстом «в лоб». Сын однажды спросил отца, может ли однорукий человек научиться стрелять. Тот, как всегда отрывисто, ответил: «Конечно», и потом он настойчиво пробует научить мальчика стрелять из ружья одной (левой, здоровой) рукой. И вот в последнем эпизоде фильма Иван сам стреляет в бегущего на него из приречных зарослей кабана одной рукой. Дотошные критики заметили, что он стреляет правой рукой,  что вроде бы неправильно: если он хочет идентифицироваться с сыном, то должен стрелять левой. На что другие дотошные критики возразили: нет, Иван стреляет так, как надо, ведь он хочет быть сыну «правой рукой». Я же думаю, что дело не в том, левой или правой, важно, что одной, и смысл тут не столько в том, что Иван непрерывно думает про сына (хотя, конечно, думает), сколько в другом: он «охотится», он сражается с «вепрем» жизни, с прущей на него горой «дикого мяса» реальности, будучи изначально скован неволей условий человеческого существования.     
P.P.S.  Если не напрашивается, то, во всяком случае, возможна параллель между «Охотником» и «Трудно быть богом» Германа. В обоих случаях человек живет среди сплошного дерьма, и у него есть несколько верных «слуг», и есть нечто единственное дорогое (у Руматы – девочка-любовница, у Ивана – сын), и он судорожно стремится найти в мире хоть какой-то смысл. Герман в итоге ничем не смог нас утешить: мир - дерьмо. Бакурадзе тоже не может утешить, но все-таки его фильм придает нам сил, как бы говоря: «Ну какое тебе дело, дерьмо или не дерьмо, ты же не ребенок, чтобы на мир пенять или ждать от него подарков. Положись на самого себя и постарайся, в меру возможного, быть человеком».     
Бакуразде не снимал свою картину 15 лет, но, мне кажется, он добился более ценного результата.    

Бакур Бакурадзе

Смотреть фильм он-лайн

Написать письмо автору

 

По вопросам приобретения книги С. Бакиса «Допотопное кино»
можно обратиться по тел.: +38(067) 266 0390

+38(067) 266 0390 (Леонид, Киев).
или написать по адресу: bakino.at.ua@gmail.com

 

Уважаемые посетители сайта!

Чтобы оставить комментарий (вместо того, чтобы тщетно пытаться это сделать немедленно по прочтении текста: тщетно, потому что, пока вы читаете, проклятый «антироботный» код успевает устареть), надо закрыть страницу с текстом, т.е. выйти на главную страницу, а затем опять вернуться на страницу с текстом (или нажать F5).

Тогда комментарий поставится! Надеюсь, что после этого разъяснения у меня, автора, наконец-то установится с вами, читателями, обратная связь – писать без нее мне тоскливо. 
С.Бакис