Хорошие фильмы на то и хороши, что многомерны и поддаются различным интерпретациям, никакая из которых  не обладает монополией на верность. Скажем, в первом, самом близком приближении «Калина красная» Шукшина  - фильм о преступнике, в котором заговорила совесть: фильм «на морально-этическую тему». С точки зрения среднеудаленной – это картина о метаниях, о тоске человека – вовсе не обязательно преступника – загубившего свою жизнь, прожившего ее куда-то  не туда, вкось: драма. А при взгляде «с птичьего полета» - это произведение  о  человеке сильной, крылатой души, чьи попытки  взлететь всякий раз кончаются кровавым шмяканьем оземь, потому что затхлый, застоявшийся воздух не создает подъемной силы: трагедия.    

В первом приближении  «Чужие письма» - также фильм «на морально-этическую тему»: о нехорошей школьнице (Светлана Смирнова), злоупотребляющей добротой учительницы (Ирина Купченко). На некотором отдалении –  это фильм, в некотором роде близкий по теме «Осеннему марафону», фильм об интеллигентной женщине, которая не умеет сказать нахалу (нахалке) «нет» - в частности, не умеет сказать той, что чужие письма читать нельзя. А почему нельзя? А по качану. Нельзя – и точка. (Такое сближение тем более обоснованно, что авторы соответствующих сценариев Наталья Рязанцева и Александр Володин –  писатели очень близкие по духу, обостренно чуткие к веяниям времени, к  психологическим сдвигам  в советском обществе). И наконец,  в наиболее отдаленной и общей  перспективе – это фильм об извечном и проклятом чувстве вины русской интеллигенции перед «народом», о жалкой готовности интеллигента всегда  винить себя и прощать «простому человеку» любое хамство. Фильм о наступлении хама и  капитуляции интеллигента перед ним. В таком преломлении «Чужие письма» Рязанцевой и Авербаха – фильм-пророчество.

Известно, что Рязанцева, среди многого другого, написала сценарий по «Селу Степанчикову» Достоевского. Фильм по этому сценарию поставлен не был, но «Чужие письма» - «Село Степанчиково» на советский лад. Учительница  носится с Зиной, как Ростанев с Фомой Фомичом, не замечая, как ее гостья, сперва пущенная в дом на птичьих правах, забирает в нем все больше власти. При этом, как и Опискин,  Зина не ограничивается физической экспансией в чужие владения - она совершает экспансию и в чужую  душу: свинья, пущенная под стол, норовит ногами не на стол - аккурат хозяйке за пазуху! А посмей только добровольная жертва этой ползучей агрессии хоть на минутку потерять терпение, как тут же начинаются слезливые укоризны: «Ну понятно, куда уж нам  нашими немытыми копытами да к вашим холеным грудям! Хавронья, знай свое место! Марш в свинарник! Что ж, как прикажете... Только знайте: в следующий раз, когда на вас снова барская блажь найдет нас из свинарника сюды в хоромы звать, то уж не дозоветесь, довольно!»  Этот поток демагогии действует безотказно – у хозяина новый приступ самобичевания: «Да, как это я, в самом деле... Прости, прости уж меня, бездушного, грубого человека. И я, собственно, совсем не то хотел сказать... Пожалуйста, не уходи, и держи копыта... лапы... руки где изволишь». (Что есть знаменитая сцена в ванной из «Чужих писем», как не демонстрация возложения копыт на хозяйские груди?)

Повесть Достоевского и фильм Авербаха/Рязанцевой родственны и оба восходят к общему прототипу – мольеровскому «Тартюфу», пьесе 17-го века: хамство стало ходить в атаки не сегодня и не вчера! Примечательно, однако, что и «Тартюф», и «Село Степанчиково»,  и  даже «Собачье сердце» Булгакова (тоже ведь история об экспансии хамства) – произведения комического жанра,  между тем как «Чужие письма» - драма. Не объясняется ли это жанровое отличие тем, что художники очень и даже не очень отдаленных  времен еще не усматривали в хаме той зловещей угрозы, какую видит в нем художник современный?* Похоже на то. «Чужие письма» сделаны в 1975-м. А в 98-м Балабанов снял «Про уродов и людей» -  страшный фильм про хамов, не только уже по-хозяйски разлегшихся в домах приличных  людей, но стегающих приличных женщин розгами и снимающих этих женщин для порнографических открыток. Комедия – драма – гиньоль. Какой жанр следующий?    

             

* Впрочем, не все так гладко укладывается в мою схему: «Три сестры», пьеса о том, как хамка  постепенно захватывает дом интеллигентных людей, определена Чеховым как драма. Видимо, Антон Павлович был проницательнее Михаила Афанасьевича. Или просто по характеру был более склонен к пессимизму.   

 

 

 

 

Автор С. Бакис