Уходят лучшие люди старшего поколения,

И лучшие люди следующего поколения говорят:

«Чувство такое, будто гаснут маяки».

Потом и это поколение уходит,

И те, кто остается, говорят:

«Чувство такое, будто гаснут маяки».

Если принимать такие разговоры всерьез,

Не считать их пустыми охами да вздохами,

То выходит, что те, кто сегодня говорит:

«Чувство такое, будто гаснут маяки», -

Выходит, они карлики-морячки,

Плывущие через ручейки

На карликовые маячки.

                                       Тахиро Осада 

Это, мне кажется,  лучший из немногих фильмов, поставленных самим Квирикадзе, и из многочисленных фильмов, поставленных по его сценариям. Квирикадзе – большой выдумщик, но во многих его работах выдумки слишком много, чтобы мы воспринимали его создания как нечто весомое. В «Пловце» -  изящная, как всегда, выдумка есть, но ее ровно столько, чтоб всерьез растрогаться и задуматься. Остальные фильмы пенятся фантазией, как шампанское пузырьками; «Пловец» –  чача или киндзмараули: более серьезный, хотя и не менее пьянящий напиток.

Фильм короткий, всего 69 минут, и сюжетно очень простой. Собственно, сюжета нет, если понимать под ним интригу, некие нарративные узлы. Узлов никаких нет, все линейно и прямо: это как бы документальный фильм, хотя и очень даже художественный.

Ну что там? Дурмишхан Думбадзе (Элгуджа Бурдули) был известен в Батуми как отличный пловец. Может быть, и даже наверняка, спортивные результаты Дурмишхана были на уровне мировых спортивных достижений. Да он об этом не знал. И даже не знал, что он спортсмен. Геракл или кто там из греческой мифологии носил на шее теленка, тот рос, и Геракл постепенно превращался в Геракла*: сегодня это называется – постепенное наращивание нагрузок. Братья Знаменские каждый день бегали в школу и из школы по 10 километров и так стали братьями Знаменскими. А Дурмишхан Думбадзе, когда река весной разливалась и буйволов, которых он пас, уносило далеко в Черное море, плыл за ними и отгонял назад к берегу – вот и стал Дурмишханом Думбадзе. Хотя и остался никому не известным, не вошел ни в какую мифологию или книгу рекордов. А ведь мог бы! Когда в Батуми приехал из Англии знаменитый пловец Томас Уинстон, переплывший Ла-Манш, Дурмишхан подошел к нему и сказал: «Я переплыву два Ла-Манша!» Уинстон, и его красивая жена или любовница Франческа Коти, и батумский градоначальник, постоянно сопровождавший иноземных гостей, и кинооператоры, запечатлевавшие каждый их шаг, и даже, кажется, бульдог Уинстона, - все рассмеялись: да понимаешь ли ты, простофиля, что это такое, переплыть Ла-Манш? Известна ли тебе его ширина?  Ну попробуй, попробуй, переплыви Ла-Манш хоть раз, хоть полраза – посмотрим, через сколько минут ты отморозишь свои...! Этот смех так разозлил Дурмишхана, что он сказал Уинстону: «От Батуми до Поти – как раз два Ла-Манша. Я поплыву прямо сейчас!» Снял бурку, перевязал длинные черные тарзаньи волосы ленточкой, чтоб во время заплыва в рот не лезли – и вошел в воду. Он плыл два дня, а наутро третьего вышел, пошатываясь, на берег у морской таможни Поти. Потом вернулся на арбе в Батуми, пришел к Уинстону и сказал: «Я побил твой рекорд!» Тот опять рассмеялся: «А где доказательства?» Помощник градоначальника или какой-то другой низкопоклонник перед Западом услужливо сообщил Уинстону: «Известно одно: он выходил на берег в Чакле». Чакла –  не Ла-Манш. Это меньше, чем полпути до Ла-Манша. Ступай прочь, брехло... Наивный Дурмишхан!  Он не знал,  что прошли те времена, когда слава начиналась под честное слово героя и распространялась через народную молву или свидетельства апостолов. В ХХ веке подвиг не подвиг, если не сопровождается паблисити, вспышками блицев и прочей информационной поддержкой. 

В общем, печальная история. «Левша», но только не про кузнеца, а про пловца. И точно как  Левша, затосковал Дурмишхан. Перестал он совсем плавать и теперь только нырял – не для того ли, чтобы уйти подальше-поглубже от этого несправедливого мира? Однажды он нашел на морском дне лодку, нагруженную амфорами. В амфорах было вино, и, вынося один сосуд за другим на сушу, Дурмишхан запил. Так он жил-пил и не заметил, как времена опять изменились и настала такая пора, когда левшам открылись все дороги, а массовое физкультурное движение стало всемерно поощряться, ибо оно вырабатывало качества, необходимые для труда и обороны. Теперь Дурмишхан мог, наконец, показать, на что он способен... да он уж мало на что был способен. Решил повторить свой великий заплыв, но в 15 км от Батуми сдался, влез в лодку сопровождения. И с тех пор он еще больше зачастил в свое подводное винохранилище. Короче говоря, пропал человек.

Но к тому времени уже подрос сын Дурмишхана (Руслан Микаберидзе) – красавец и здоровяк подстать отцу. Этот уже не стихийный, а сознательный спортсмен, инструктор спорткомитета по организации массовых заплывов и сам прекрасный пловец. Подстать отцу – значит, надо повторить его деяние, и даже - во славу Дурмишхана Думбадзе Доментий Думбадзе должен превзойти отца, совершить то, что ему не удалось! Сын уже знал, что такое тренировка: готовясь к заплыву, он проводил в море больше времени, чем на земле, почти в Ихтиандра превратился. И вот – утро старта. Праздничная толпа на батумской набережной, оркестр готов ударить марш или польку. Но... Доментий не вышел на старт. В чем дело, что с ним стряслось? Неизвестно. Да только вот что: для руководства мероприятием приехал из Тбилиси большой спортивный начальник Одиссей Месхи (Гурам Пирцхалава), сам в прошлом чемпион по плаванию, да еще какой – поныне не побит его рекорд в марафоне. Когда веселый, неосторожный Доментий сказал ему: «А вот спорим, я побью твой рекорд!» - опасно блеснуло бериевское пенсне Одиссея. Потом, злобно макая перо в чернильницу с деколем в виде щита и меча, он что-то писал ночью.  И Доментий, он не только на старт не вышел -  он исчез навсегда. Темная, плохая история. 

А Одиссей увез из Батуми в своем номенклатурном лимузине сестру Доментия, красавицу Лалу. Неужели она ничего не почувствовала? А неужели ничего не почувствовала, венчаясь с Клавдием, мать Гамлета? Неужели ничего не чувствовали героини греческих трагедий, делившие ложе с убийцами своих отцов или братьев? Жизнь сложна, жизнь темна. К тому же Одиссей, в традиции злодеев-предшественников, чтоб сломить будущие колебания Лалы,  на второй день после своего прибытия в Батуми грубо овладел девушкой: повез покататься в горы - и потом мы только видим издали, как поднимается и опадает его зад в окне лимузина.

Вот, собственно, и вся история. Но нет, не вся. Фильм как бы обрамлен виньеткой. Все, что я вам только что рассказал, – это фильм в фильме: киношники снимают картину про отца и сына Думбадзе. Основная история, то есть «матрешка в матрешке», снята «под документ» - желтоватое изображение выглядит точь-в-точь как архивная съемка, - но в «верхней матрешке» мы видим артистов, играющих роли Дурмишхана и Доментия, это современные люди, в перерывах между съемками они слушают по магнитофону джаз.  Фильм о пловцах немой, но сопровождается закадровым голосом. Говорит Антон Думбадзе, сын Доментия, внук Дурмишхана. Он постоянно вертится на съемках и надоедает киношникам, стараясь им что-то объяснить, поправить их. Помощница режиссера (Нана Джорджадзе) бросает ему: «Чем мешать нам, вы бы лучше сами попробовали проплыть от Батуми до Поти!» Легко сказать: Антона играет артист Баадур Цуладзе, немолодой рыхлый человек с солидным брюшком. Он ничего не ответил раздраженной женщине, – но нам, зрителям, из-за кадра сказал: «Я хочу прикоснуться к морю, войти в воду, почувствовать волнение перед дальним заплывом. Я должен бросить вызов себе!»

Должен – так чего ж не бросаешь? Или море уже высохло? Увы, богатыри не мы. Прошли легендарные времена! Но постойте, постойте. Когда мы говорим: «легендарные времена», - не допускаем ли мы тем самым, что, на деле, те времена были... времена как времена, такие, как всегда, как наши? И люди из легендарных времен были такие же, как мы?

Может быть, может быть. Но все-таки – из пустоты легенды не делаются. Геракла не было, и никто не доплывал из Батуми до Поти, - но кто-то брался чистить Авгиевы конюшни, кто-то входил в море для непосильного заплыва. А потом люди возогнали его порыв до легенды. Чтобы наши дети нас помнили, мы должны хоть попытаться что-то сделать.

И Антон Думбадзе - в последних кадрах фильма - поплыл! Вот его толстое моржовое тело рассекает воду. Чем черт не шутит: моржи – прекрасные пловцы...

Ох, все-таки вряд ли у него получится. Ну не тренированный он, не тренированный!

Что ж, пусть. Тогда заплыв Антона – как финальная улыбка Кабирии. Неужели эта улыбка ничего не значит для человечества?

... Вот я сейчас пишу и сомневаюсь: а зачем? кто это будет читать? И знаете, о чем я вспоминаю? Моя бабушка говорила мне, что ее папа, хоть и служил бухгалтером на мельнице, был известным в Богуславе трактователем священных книг: евреи постоянно приходили к нему, чтоб он объяснил им какое-нибудь непонятное место в Талмуде или в Торе. Бабушка рассказывала мне: «После того, как папу убили петлюровцы, мама вспоминала, как он, бывало, по ночам не давал ей спать: «Слушай, Сурка, наконец-то я понял, что имеется в виду в такой-то строчке Мидраша!» Мама отвечала ему: «Слушай, Вольф, лучше бы ты по другой причине будил меня!» 

Постоянно ли приходили к нему богуславские евреи или только изредка? Был ли он таким уж большим мудрецом? Кто знает. Но все-таки информация о прадедушке Вольфе меня как-то подкрепляет. Все-таки недаром он не давал моей прабабушке спать по ночам.
* На самом деле, это был Милон Кротонский, ученик Пифагора.

    

            

Молодой Ираклий Квирикадзе    Пожилой Ираклий Квирикадзе              

Автор С. Бакис