I

Прохожие, встречавшие его на улицах, не только не подозревали в нем домовладельца, но принимали его за нищего. Худой старик в обтерханном черном пальто, с черной базарной сумкой, в черной ушанке набок, на кончике крючковатого носа – сенильная капелька. А между тем это был крючковатый нос Фэйджина, Шейлока, Скруджа! Маркус Готтесман владел трехэтажным домом на проспекте Сталина (и даже, дожив почти до девяноста, успел повладеть им и на проспекте Ленина, когда после ХХ съезда всему имени Виссарионыча возвращалось имя Ильича). Дом стоял наискосок  от железнодорожных касс, через несколько зданий на той же стороне улицы, где известная каждому черновчанину достопримечательность – дом-корабль. Среди жильцов дома Готтесмана была семья Литманов, с младшим в которой, Семой Литманом, С.Б. учился в одном классе, и был такой период в его школьной жизни, когда он в литмановской  квартире дневал и вечерял (а разреши ему мама, так и ночевал бы; то есть не Семина мама, которая разрешила бы за милую душу, а его собственная).

Что это был за дом! Узкие, как в башне, истершиеся лестницы вились меж заплесневелых стен, облепленных, как угреватое лицо пластырями, псориазными дверями,  войти в которые можно было только согнувшись. В этом доме С.Б. единственный раз в жизни увидел квартиру, вход в которую был не с лестничной площадки, а прямо с марша, представляете? Противоречит всем мыслимым дизайнам домостроительной архитектуры, Кафка! Но это было именно так.

Несомненно, этот дом был изначально задуман как ночлежка. (Может, потому и не реквизировала его у Готтесмана советская власть, что постеснялась от собственного имени поселять трудящихся в явной ночлежке: в частном порядке – ваше дело, а мы здесь ни при чем!)

Тут и там на ступеньках были надписи мелом: «Не сорит!». «Не стафит фидро на лесница!» «Ви не заплатил за фифрал!» Слова были почти русские и написаны кириллицей – но как будто готическим шрифтом.

Квартирка Литманов была на верхнем этаже. Собственно говоря, это был низкий, странной формы чердак. Только добрые сердца трех обитателей этой конуры, папы, мамы и Семы Литманов, освоили, отогрели, принарядили чердак, придали ему нечто уютно диккенсовское. С.Б. так весело бывало бок о бок с Семой делать матешу или инглиш за маленьким, вдвинутым в скос стены столом, под цоканье дождя о крутую крышу дома.

Литманы, при всем их добродушии,  Маркуса Готтесмана иначе как кровопийцей не называли и рассказывали о нем удивительное.

Электрические распределители от всех квартир находились в его одиноком логове на первом этаже, и если кто-то задерживал квартплату, свет в соответствующей квартире гас. «Это он сам так задумал – дом построен по его проекту, при Румынии он был архитектором», - объяснял Семин папа, который тоже жил при Румынии в Черновцах.

Жильцы не имели права держать домашних животных. Котенок, подаренный двухлетней девочке, таинственно исчез, когда мама на полчаса отлучилась. Потом девочка всегда при виде Маркуса заливалась слезами.
О детях: каждый год Готтесман повышал квартплату, а если в семье рождался ребенок, процент повышения возрастал. «Он как сигуранца: все видит, все слышит и ничего не прощает!» - говорила Семина мама, в не столь давнем румынском прошлом  активная политическая деятельница, член подпольного городского комитета компартии, в советском настоящем сделавшая шикарную карьеру уборщицы в легальном комитете той же партии того же самого города (да и на что ей было рассчитывать с ее еврейской национальностью, слабым русским и сильными симпатиями к троцкизму? Спасибо, что в Сибирь не упекли).     

Как-то раз, когда мальчики проходили мимо Маркусовой квартиры, Сема приложил ухо к его двери, потом сделал С.Б. знак: "послушай тоже!" За дверью раздавались мерные шаги, Маркус ходил взад-вперед. Он что-то говорил, по ритму это были стихи. Язык стихов был незнаком. Лет через десять, когда латинистка в университете задала для грамматического разбора стихотворение Горация, С.Б. узнал строчки, которое декламировал Готтесман:

                         Exegi monumentum aere perennius,

                         Regalique situ pyramidum altius,

                         Quod non imber edax, non Aquilo impotens

                         Possit diruere…

А однажды С.Б. удалось побывать в самом логове.  Мама послала Сему отнести Готтесману квартплату, С.Б. пошел с другом.

Старик не впустил их дальше коридорчика, который весь был обшит книжными полками: до потолка толстые тома в плотных переплетах на немецком и еще каких-то языках. Маркус протянул руку и не глядя выдернул  с полки том...  мгновенно нерезко мелькнуло:

                                                        

Он извлек из книги тоненькую тетрадочку, посмотрел в ней, взял у Семы деньги, сделал в тетрадочке отметку карандашиком – и указал рукой на дверь.

На лестнице С.Б. подумал: как Маркус знал, где искать досье на Литманов? Тетрадочка лежала в томе Лессинга. Лессинг - Литман... Готтесман держит досье на каждого жильца в книге писателя на ту же букву! Интересно, держит ли он в авторе на букву G досье на самого себя?

... Ночь. Прижимаясь к шелудивым стенам. С.Б. крадется к двери Готтесмана. Приложил ухо к двери. «Хр-шш... хр-шш» - донесся храп с готическим акцентом. С.Б. вставляет в замочную скважину отмычку. Входит в коридорчик. Скользит взглядом по полкам. Может быть, Гете? Может быть, "Фауст"? Вот!       

                                                                                                                                                                 

                                 

В конце первой части, между пожелтевшими страницами – тоненькая и синеватая, как квитанция Горэнерго, душа Готтесмана. С.Б. достает  иголку. Сейчас он освободит Литманов от кабалы! «За вечера без света, за слезы девочки, за шкуродерство – Маркус Готтесман приговаривается...» Душа, всё поняв, затрепыхалась и запищала: «Geh draus von der Zimmer! Geh draus bald! Du vohnt hier nicht!”  Выйди из комнаты! Немедленно выйди! Ты здесь не живешь!

... Стоит ли еще тот дом наискосок от железнодорожных касс? Если стоит – значит, недаром читал Готтесман Горация:

                              Воздвиг я памятник вечнее меди прочной

                              И зданий царственных превыше пирамид;

                              Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,

                              Ни ряд бесчисленных годов не истребит.

Интересно, было ли это случайностью, что С.Б. подслушал тогда именно «Памятник»? Или Готтесман каждый вечер читал эти стихи как заклинание, как моление за свою гениально-ужасную ночлежку?

                                                          II

«Мистер Икс» вышел в начале 58-го года.

Осенью 58-го года я пошел в пятый класс. В пятом классе началась вторая смена. Вторая смена начиналась в час дня.  Мы с Семой Литманом посмотрели "Мистера Икс" в сентябре или октябре: помню, после фильма мы бежали в школу по улицам, усыпанным листьями.

Сеанс, на котором мы с Семой Литманом посмотрели «Мистера Икс», начинался в 11:15. Фильм вместе с киножурналом длился 1:35. Если после сеанса бежать, до школы добежишь ко звонку на первый урок.

Можно было пойти на сеанс 9:30. Но с утра Сема должен был слепить мне конус. Конус нам задал слепить учитель математики. Если бы я сам его слепил, получился бы не конус, а конфуз, потому что руки у меня росли из задницы. У Семы руки росли откуда надо. Кроме того, Семин папа работал закройщиком на кожгалантерейной фабрике, и дома у них имелись ценные обрезки разноцветного картона и кожи.

Сема долепил мой конус в 11:10. Нормально. Улица Щорса с кинотеатром им. Горького, где шел «Мистер Икс», находилась в двух блоках от дома Готтесмана.

«Мистер Икс» долетел до кинотеатра им. Горького на излете. К-тр им. Горького был нецентральным, второэкранным к-тром. Это был самый маленький из к-тров города.  И самый странный. Чтобы войти в кинозал из фойе, надо было спуститься на три ступеньки: кинозал находился в подвальчике. Выходя после фильма, зрители шли вверх по наклонному подъезду смежного жилого дома.

Какая удача, что я посмотрел «Мистера Икс» в к-тре им. Горького!

Во-первых, этот к-тр был лучшим к-тром города. Это был такой к-тр, каким настоящий к-тр должен быть.

Чтобы в нем мог укрыться школьник-прогульщик. Пошел утром вместо уроков на какой-нибудь фильм в к-тре им.Горького, посмотрел, вышел, купил билет на следующий сеанс и опять посмотрел ту же картину. В к-тре им.Горького шли такие картины, которые не худо было второй раз посмотреть. К-тр им. Горького, как Донбасс, порожняка не гнал! Здесь, в этом к-тре, замученный школьной казармой мальчик мог, вжавшись в скрипучее сиденье, отдохнуть душой среди черно-белых теней. Черно-белых! В к-тре им. Горького цветные фильмы не шли!

Как спокойно, как хорошо. Маленький зал, белая скважина экрана – и сквозь нее какие-то люди, чей-то интересный мир. Только ты – и фильм. (Зажимающиеся влюбленные в последнем ряду – не в счет).

Или в к-тр им.Горького мог зайти человек в дождевом плаще. Остановка поезда в Черновцах, до пересадки три часа, дождь, деваться некуда. О, «Фанфан-Тюльпан»! О, «Скандал в Клошмерле»! Говорят, там такое показывают! Давно хотел посмотреть, да нигде этот фильмец не попадался. (А потому он наконец попался человеку в плаще, что в к-тре им. Горького шли самые старые, самые ветхие фильмы. Этот к-тр был последней остановкой, как бы хосписом для таких доходяг. После показа в к-тре им.Горького их кремировали, а прах отправляли в Министерство финансов, где из него добывались крохи серебра, которые содержатся в кинопленке).  Или читает человек в плаще афишу: «Генерал делла Ровере»... что за генерал? Не слыхал про такой фильм. Ну да, наверно, хороший. Про войну. Итальянские фильмы все хорошие. И он покупает билет, и спускается в подвальчик, и смотрит «Генерала делла Ровере» - фильм оказывается про войну, да не про войну, про войну да про человеческую судьбу. Человек смотрит и постепенно увлекается, забывает про дальнюю дорогу, про мерзкую командировку, про горе-злосчастье, про тещу-несчастье, временно спасаясь от которой, он, может, и пустился в дальний путь.

«Фильм – это хорошо рассказанная история» - так, не задирая нос, говорил великий Рене Клер. (Только и всего. А ты поди расскажи хорошо свою историю!)* Фильмы без внятной истории, какие бы они ни были великие, в к-тре им.Горького не показывали. Всякие там тарковские, параджановы – они здесь не шли (да Тарковский с Параджановым еще не родились или, допустим, не прославились во времена расцвета к-тра им.Горького).

Режиссеры для этого к-тра:

Зловещий Хичкок (правда, его картины никогда в Союзе не показывались).

Вайда и Мунк с их обшарпанными варшавскими предместьями.

Феллини – о да, Феллини! Кажется, мальчик Федя и родился неподалеку, на улице Сталинградской, все детство гонял обруч по ее жаркому булыжнику. Но Феллини не барочного цв. периода, а ч/б периода «Маменькиных сынков», «Дороги» и «Ночей Кабирии». Ну какой к-тр в мире больше подошел бы для «Ночей Кабирии», чем к-тр им.Горького?

Бергман. «Земляничная поляна» - да, вне сомнения. «Седьмая печать? М-м-м... да. «Фанни и Александр» - тоже вполне подходит. Но нет, это цв. – пардон, пардон. А всякие там «Молчание» и «Персона» - не надо. Уж слишком они надрывные и глубокие. У человека в плаще своих проблем по уши, без этих душевных стриптизов. (Ему, впрочем, не грозило увидеть «Молчание» и «Персону» в к-тре им.Горького или в каком-нибудь другом к-тре СССР).

Бунюэль – годится всё: «Андалузский пес», «Забытые», «Назарин», «Виридиана», «Скромное обаяние буржуазии», «Дневная красавица». Да-да, последние два фильма цв.... но все равно можно. Противоречие? Все в мире противоречиво, в том числе репертуарная политика к-тра им.Горького. «Буржуазия» и «Красавица», да, они цв., но они какие-то маленькие, простые, такие скрюченные, душноватые и странноватые, будто смотришь в калейдоскоп. Подходят для душноватого и кривоватого к-тра им.Горького.

Куросава – «Давайте поскорей «Расёмона», - кричит в телефонную трубку директор к-тра. – И желательно изношенную, дерганную копию! Причудливо-страшноватая экзотическая даль этого фильма годится вверенному мне к-тру, чей экран – будто удаляющая линза старого бинокля».  

Антониони – можно «Приключение», «Ночь», «Затмение».  Тут С.Б. вроде опять впадает в противоречие, ведь Антониони – главный бессюжетник, дедраматизатор и интеллектуал. Так, так. А все-таки почему-то подходит. Есть в его картинах, при всей их классной стильности, какая-то тихая черно-белая нота тоски и печали, делающая его проходимым для к-тра им.Горького.

Вот С.Б. всё повторяет, как заведенный: к-тр им.Горького да к-тр им.Горького. А на самом-то деле, "к-тр им." надо бы убрать. Горожане говорили проще: «Айда в Горького!» Или еще проще: «Айда в горького!», даже не задумываясь, что за горький такой. А Горький как раз к этому замечательному к-тру никакого отношения не имел. Слишком уж тянуло от него тяжелым русским запахом, а к-тр Горького – это, знаете, был такой к-тр, с элегантно-сероватым западным колоритом. Если, как нынче говорят, «по-хорошему», так этот к-тр должен был называться к-тром имени Франсуа Трюффо! Потому что все вышеназванные режиссеры, они, безусловно, для для этого к-тра годятся, но Трюффо – кажется, он делал фильмы специально для него:

чтоб фильм был простой и интересный;

чтоб он был, на самом деле, не простой, и человек в дождевике, когда смотрит его, невзначай задумывался бы о жизни, судьбе и странностях мужских и женских характеров. Но – невзначай! Глубокое содержание у Трюффо не прилагалось к сюжету, как потрошки в пакетиках прилагались в магазине «Мясо-Рыба» к разделанной куриной тушке, а было растворено в сюжете, как сахар в чае;

чтоб фильм был понятный (иначе смотреть скучно);

чтоб был немного непонятный (иначе смотреть скучно);

чтоб был о простой жизни людей;

чтоб был о времени;

чтоб был без затей;

чтоб  был, скрытым образом, чрезвычайно изыскан;

чтоб был ч/б;

чтоб в нем иногда шел дождь.

И еще вот почему надо переименовать к-тр им. Горького в им. Трюффо. Ведь это был тот самый к-тр, в который мальчик Франсуа сбегал от своих занудливых родителей, от иезуитов-учителей, от холодного осеннего дождя на улицах города.

Или не мальчик Франсуа  в него сбегал, а другой мальчик...

Но не называть же к-тр именем С.Б.

Тем более что он кинорежиссером не стал.

Эх... Давайте лучше вернемся к нашей исходной теме.

Те, кто помнят и любят «Мистера Икс», должны были из моего описания к-тра Горького без труда понять, почему это был идеальный к-тр для этого фильма.

Для непонявших добавлю еще немного.

1). Потому что фильм ч/б. В 58-м году уже вовсю выходили цв. фильмы и, казалось бы, этой картине про цирк цвет вовсе не повредил бы.  И небось режиссер Юзеф Хмельницкий не отказался бы от цвета. Если бы ему предложили. Но ему, наверное, не предлагали, потому что на этот маленький фильм «Ленфильм» ставку не делал, просто вписали его в свободную строчку студийного гроссбуха, чтобы в следующем году Москва не срезала фонды. И вообще, Хмельницкий кинорежиссером не был и фильмов ни до, ни после «Мистера Икс» не снимал. (Был он главрежем Ленинградского театра оперетты). Но так или иначе, черно-белота пошла фильму на пользу. Как и вообще множество его достоинств, вся его, как бы сказать,  маленькоcть  и простоватость, произошли, может быть, не столько от сознательного умысла, как от нужды.  Ну да какая нам забота, из какого сора... (Раскачиваясь на трапеции под куполом цирка, мистер Икс поет свою коронную арию, потом – прыгает на арену! Это показано так: в одном кадре Отс раскачивается, в следующем – уже вращается на турнике, куда слетел из-под купола. Промежуточная фаза, т.е. сам полет, пропущена. В другом фильме это могло бы вызвать у нас презрительную улыбку, а тут – именно так и надо: профакробат придал бы этому мило-картонному, прелестно-мишурному фильму ненужного натурализма-реализма).

2). Следующее совпадение к-тра им.Горького и «Мистера Икс» по группе крови я только что обозначил курсивом: фильм маленький и к-тр маленький. Картина ни на что не претендовала, кроме того, чем она была, и от этого, оставаясь чистой забавой, приобретала достоинство и серьезность, которые, как известно,  определяются не статусом, а мерой самоуважения. 

3). К-тр с западным флером – и фильм о прекрасной Франции. Примечательно и замечательно, что две самые яркие роли играют в нем нерусские: эстонец Отс и еврей Ярон. Остальные исполнители, положим, по крови славяне, но это артисты оперетты: Богданова-Чеснокова, Королькевич, Каширский, Виноградова в результате многолетнего купания в мелодиях Кальмана, Легара и Оффенбаха приобрели

западноевропейские выражения лиц, легкость и шарм. (К слову, среди безмолвных от обожания фрачников, сопровождающих прекрасную Теодору Вердье (Марина Юрасова) вниз по театральной лестнице, можно заметить Ефима Копеляна, не такого уж и молодого. Как поздно, оказывается, пришла к нему слава).

Развлечение развлечением, забава забавой, но я сказал, что фильмы, шедшие в к-тре Горького, никогда не были пустышками, и «Мистер Икс» не исключение. Да, противный барон де Кревельяк (Анатолий Королькевич) строит свои козни против мистера Икс потому, что имеет виды на Теодору (ну там еще и какая-то давняя его подлость, которая неминуемо раскроется, если позволить мистеру Икс соединиться с Теодорой. Как именно барон напакостил, я не понял, это было слишком сложно для пятиклассника: какое-то там завещание, закладные, морганатический брак, - преданья старины глубокой, не имеющие к берущей за сердце сердцевине фильма никакого отношения). Но это все сюжет, кроме которого  существует сверхсюжет. Сверхсюжетно Кревельяк ревнует к мистеру Икс не одну Теодору, а весь город и даже весь мир: шатер цирка "превыше пирамиды" его шикарного дома, пока народ кричит "браво!" жалким комедиантам – харизма Кревельяка, проистекающая из его набитого золотыми кошелька, меркнет. Оттого-то барон, топорща тараканьи усики, насмехается над таинственным певцом в маске и его друзьями. Но он бессилен! Ars longa, aurum brevis,  искусство выше злата - вот о чем этот маленький фильм!
Но пятиклассник уже понимал: longa-то longa, но когда цирк уедет, счастливо переполошенный городок вернется на круги своя. Кончится фильм -  ему  тоже  придется вернуться к скучной реальности.

12:50. Смычок опущен и мелодия допета. Вверх по наклонному коридору смежного жилого дома...

                                                      III

                                    С мелодиями Кальмана в ушах

                                    лечу с портфельчиком сквозь Маленькую Вену.

                                    О как СШ я 18 ненавижу!

* Имя Рене Клера, режиссера классической довоенной картины "Под крышами Парижа", приятно и уместно здесь вспомнить не только потому, что один из чудесных эпизодов фильма Хмельницкого - канкан Тони и Мари на крыше; эта миниатюрная изящная картина и в целом кажется прелестной девочкой, по счастливой для всех для нас прорухе зачатой суровою Софьей Власьевной от легкомысленного залетного французика.