Принимая Швейка, тюремный смотритель Славик

 бросил на него взгляд, полный немого укора.

                                 «Похождения бравого солдата Швейка», ч.1. 

Не в фильме, но в романе есть такой эпизод. В предвариловке полицейского комиссариата Швейк оказывается на нарах рядом с интеллигентным господином, который предпочел, чем опозорить свою благородную семью долгим тюремным сроком, лучше повеситься. «Нет ли у вас случайно ремня?» - спрашивает он Швейка. «С большим удовольствием могу вам услужить», - отвечает Швейк, снимая свой ремень.

Господин, впрочем, передумывает, и читатель романа может предположить, что Швейк потому и дал ему ремень, что это предвидел. Но я так не думаю. Во-первых, дальнейшее поведение Швейка показывает, что ему ничуть не жаль этого господина:

-  Погибший я человек! – зарыдал сосед   Швейка. – Не видать мне повышения!

- Что и говорить, -  с радостью (курсив мой – С.Б.) подтвердил Швейк. – Если вас после отсидки  обратно на службу не примут, не знаю, скоро ли вы найдете другое место.

Во-вторых, читая эту главу романа, я вспомнил свою первую неделю в армии. Меня отправили в наряд на кухню. Я работал в варочном зале. Повиснув верхней частью тела внутри котла, я выгребал из него послеобеденные остатки перловой каши, когда надо мною, как глас небесный, раздалось: «А ты весь залезь туда, и я тебя сварю. Ты же не хочешь жить?» Глас был веселый, с литовским акцентом (все повара были литовцами - чистоплотный народ). Жить я действительно не хотел –  этот Амброзявичус или как его там все правильно понял по моему депрессивному лицу.   

Народ не любит депрессивных, и тем более депрессивных интеллигентов. Кому жизнь не нравится, надо дать такому ремень или подтолкнуть его в котел. 

Швейку жизнь нравится. Осмотрев  камеру, он сказал: «Здесь недурно. Нары из струганого дерева». Когда ему делали клистир, чтобы излечить от ревматизма и отправить на фронт, он подбадривал медбрата: «Не щади меня, помни о присяге. На этих клистирах держится Австрия. Мы победим!»

Вечная загадка романа: идиот Швейк или хитрован? 

Если взять данный конкретный случай, то что, спрашивается, он выгадает от того, что медбрат вжарит ему  в зад по полной программе? Ничего. Значит, Швейк мазохист?

Или все же хитрован? Ведь медбрат – тоже народ и не любит тех, кто боится и жалуется – значит, если Швейк ни то и ни другое,  клистир может быть пожиже.

Пожалуй, разгадка загадки Швейка такова: он придуривается мазохистом – не только для других, но и для себя.  Он безжалостен к себе, потому что, если постоянно повторять: «Чем хуже, тем лучше», никакое черное будущее не страшно. (Русскому человеку, чтобы он стал ценить свою жизнь, надо сейчас не «русскую идею» дать, а реальную надежду на лучшее, чтобы умирать стало жалко). 

И Швейк притворяется идиотом – тоже для других и себя: если вбить себе в голову, что это лучший из миров и миропорядков, то каждый день полон радостей. Философ Витгенштейн сказал: «Чтобы жить счастливо, я должен быть в согласии с миром».

Так Швейк и мудрец? В некотором роде. Иногда он выдает настоящие философские перлы. Вот один из них, такой же циничный, как почти все, что он говорит: «Без жульничества тоже нельзя. Если бы все люди заботились только о благополучии других, то еще скорее передрались бы между собой». Но  он и дикарь. Его юмор с этими скаутами, кусающими крестьян, собаками, пожирающими егерей, пьяницами, разбивающими собственные головы пивными кружками и так ad infinitum -  не надо быть Фрейдом, чтобы распознать в Швейке индивида, распираемого жаждой разрушения того самого миропорядка, который он на верхнем уровне сознания  так покорно и любовно приемлет. 

Бертольт Брехт, интеллектуал, стремившийся говорить, нет, не голосом толпы, который изрекает одни глупости, но говорить из ее души, которая всегда права, ибо дурной вкус плебса "коренится глубже в условиях существования, чем хороший вкус интеллектуалов", считал «Швейка» одной из трех великих книг ХХ века. (Он даже позаимствовал у Гашека его героя и написал пьесу «Швейк во 2-й мировой войне»). Брехт одобрял в Швейке и его безжалостность: жалость буржуазна, потому что она чувство «извне»: бедные и тем более стоящие в очереди к газовой камере не жалеют друг друга – их жалеют богатые и свободные, - и его варварский циничный юмор.  

Брехт также понимал и одобрял конформизм Швейка. Пылкий чистоплюй-либерал относится к приспособленчеству тех, кого в Америке называют «leaves of  grass» (листья травы) или «grass roots» (корни травы) - заурядных людей, обывателей - брезгливо, но Брехт  был не  либералом, а жестким, крутым марксистом: приспособленчество швейков – не то же самое, что приспособленчество самих либералов, оно сродни адаптивным механизмам животных и диктуется здоровым инстинктом выживания. По Брехту, в мимикрии нет ничего плохого до тех пор, пока она неосознаваема; перейдя из подкорки в кору, она становится лицемерием, и тогда достойна презрения. Швейк адаптивности своего идиотизма не осознает, это интуитивно найденный им способ вписываться в систему, которая иначе раздавила бы его. И более того: в самом приспособлении швейков заключено зерно сопротивления, так как адаптация «grass roots» не затрагивает их душ и ни на минуту не перестает быть реакцией на чужое и враждебное. Философ Наталья Козлова в своей книге «Советские люди. Сцены из истории» пишет (ссылаясь, впрочем, на французского философа П.Бурдье): «Чуждые цели оборачиваются в собственную пользу через комбинацию гетерогенных элементов. Так становится возможной победа слабых над сильными (людьми во власти, насилием разного рода, налагаемым порядком и т.д.) с помощью трюков, охотничьего чутья, сложных маневров, использующих полиморфные ситуации, обнаружения щелей и зазоров, в которые можно проскользнуть». Главный трюк Швейка – доведение  всякой исходящей сверху установки, идеи, приказа до абсурда, так чтобы в ответ на свои  вполне искренние сверхисполнительность и ура-патриотизм получить желанное – «Во-он, идиот!» А ему только это вон-пространство и мило-любо.

Перейдя наконец к фильму, скажу, что играющий Швейка Рудольф Грушинский всем хорош, это вылитый Швейк с иллюстраций  Йозефа Лады. Единственный недостаток – постоянные искорки лукавства в глазах. Но это недостаток роковой: из всего вышесказанного должно быть ясно, что Швейк не лукав и не двойствен, он целен и действует спонтанно. Вины Грушинского нет - сыграть Швейка невозможно, как невозможно сыграть Остапа Бендера, потому что они непостижимы – это, в сущности, не люди, а энтелехии, духи. Не случайно и Швейк, и Бендер описываются авторами исключительно "снаружи": ни разу их реплики или действия не предваряются такими авторскими комментариями, как «он подумал/почувствовал/захотел/ему показалось» и т.п.: что там происходит в их головах, не ведомо не только авторам, но и самим героям, которые апсихологичны, как ветер, вода или ангелы, и действуют  не под  силой желаний, а потому, что должны так действовать.

(В немецком телесериале 1972-го года, который не выставлен на сайте, Фриц Муляр, хоть он не так похож на Швейка, как Грушинский, играет тоже хорошо – и тоже играет косящего под придурка хитрована.  Что поделаешь, надо же придать глазам героя какое-то выражение – а поди передай выражение глаз ветра, воды, ангела или листьев травы).