Режиссер Марк Захаров. Сценарий Марка Захарова и Григория Горина по пьесе Евгения Шварца «Дракон». «Мосфильм». 1988
«Евгений Львович Шварц родился 9 октября 1896 года в Казани. Его отцом был Лев Борисович (Васильевич) Шварц (1874—1940), принявший православие еврей, матерью — Мария Фёдоровна Шелкова (1875—1942), из православной русской семьи. Причём православным был не только отец Евгения Шварца, но и его дед, получивший при крещении имя Борис (по восприемнику — Лукич)».
Википедия хорошо постаралась: и мама Федоровна, и папа Васильевич, и дед Лукич. Но стоит прочитать «Дракона», чтобы убедиться: ничего не помогло, автор – иудей. Такая ирония - только у этого народа-племени. Пара поколений православных по крови или тем более по метрике не смогла существенно изменить генетики тысячелетиями битой собаки, вынужденной смотреть на мир с прищуром недоверия и принимать все cum grano salis, с крупинкой соли. Если бы Гитлер не решил истребить евреев, чтобы подняться на волне антисемитизма, он все равно пришел бы к «окончательному решению». У меня был дядя, большой и складный врун. Он врал только в отсутствии своей жены, которая, когда он заливал на публике, сидела молча, но как только он встречался с ней глазами, то начинал сбиваться. Вся власть и слава Гитлера была построена на лжи, она не выдерживала еврейского прищура.
«Дракон», почти как «1984» Оруэлла, – энциклопедия тоталитаризма. Кроме массы более или менее существенных атрибутов этого строя, Оруэлл и Шварц сформулировали по одной основополагающей его черте. Вклад первого - doublethink, двоемыслие живущих при тоталитаризме, вклад второго – непременно поражающий их стокгольмский синдром. Люди не только смирились с Драконом, который царствует-государствует на их земле уже 400 лет, но нежно любят его. Что бы ни сказал он, что бы ни сделал –
Даже отец девушки, которая в этот год намечена Дракону на съедение, находит в том, что вот-вот случится, нечто положительное. А сама девушка говорит странствующему рыцарю Ланцелоту, вызвавшему Дракона на поединок: «Зачем вы затеяли все это? Я не упрекаю вас, - но все было так ясно и достойно. Вовсе не так страшно умереть молодой. Все состарятся, а ты нет».
Ну что поделаешь с таким народом, как поможешь тем, кто сам себе не хочет помочь?
Сказки обычно кончаются победой рыцаря над Драконом. Сказка Шварца заглядывает «по ту сторону» победы. Ланцелот отрубил все три поганые драконьи головы… но, как и можно было ожидать, их не три, а почти по счету жителей этого славного города. Да, на каждой бюргерской шее – драконья голова. У каждого достопочтенного гражданина – пропитанная драконьим ядом душа. Вместо Дракона верховную власть берет тот, кто был при нем бургомистром. У этого нет когтей и чешуи, но что с того, если правит он по тем же драконовским законам и к тому же собирается взять в жены ту самую девушку, к которой Дракону не удалось присосаться? И девушка опять смиряется и уступает. И народ опять
Ланцелот возвращается в город и видит все это. И сердце его наполняется злостью и отвращением к этим людям, к людям вообще. Он с ужасом понял: для того, чтобы изменить мир, нужно, отрубив драконьи головы, потом рубить еще много, много голов. Сколько? Пол города? Три четверти? Страшно. Неразрешимо. Но все-таки Шварц сказочник, добрый сказочник. Под занавес он золотит пилюлю, закругляет углы. Последние слова Ланцелота: «Я люблю вас всех, друзья мои. Иначе чего бы ради я стал возиться с вами. А если уж люблю, то все будет прелестно. И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!» Ну да, ну да. И увидим небо в алмазах… которые не алмазы, а драконья чешуя.
Алексей Герман (который, между прочим, в молодости собирался экранизировать «Дракона») в своем последнем фильме изобразил абсолютно аналогичную ситуацию, но пилюлю золотить не стал. Ланцелот из «Трудно быть богом» по имени Румата в конце концов теряет терпение возиться с т.н. простыми людьми, не ведающими, что творят. Ведают, не ведают, достали они его. Выхватил он из ножен электронный меч-кладенец да как пошел мочить на хрен этих уродов, как пошел! Мало не покажется. Конечно, в масштабах Арканара не так уж он их много замочил, но дело не в этом, а совсем в другом: отныне он стал таким же, как они. Нет, не таким, а куда хуже - ведь у него нет их спасительной сраной святой темноты. В финале картины Румата становится отчасти Драконом, вот что! А раньше-то воображал, что он – другой, что он – человек. Ужас, ужас. (Может, любой Дракон - это разочарованный Ланцелот?)
Вернемся, однако, к Шварцу. Поразительно: как его угораздило в сталинабадской эвакуации 41-44 г.г. написать такую вещь? Понимал ли он, что сотворил? Сам Шварц настаивал на том, что ни в «Драконе», ни в «Тени» никаких "аллюзий" не содержится, он просто писал сказки, как Андерсен, по Андерсену. Ну да, ну да. Сказочки, детские такие. Так я ему и поверил. Все авторы-диссиденты так говорят, а потом, когда Дракон надежно повержен, начинают гордо признаваться, что держали в карманах фигищи размером с арбуз. Даже те, кто не держал в карманах ничего, кроме тридцати сребреников, набираются нахальства намекать, что прятали в карманах какое-нибудь запрещенное в те невегетарианские времена растение. Шварц просто не дожил до времен, когда можно было вывернуть карманы.
Так-то оно так, но, с другой стороны, автор "Дракона", возможно, не вполне и лукавил, уверяя, что "ничего такого" в его пьесах нет, напрасно даже искать. Вспомним о вкладе Оруэлла в теорию тоталитаризма. Двоемыслие - не ложь, не лицемерие, а совсем особый психологический феномен, свойственный не только "плохим" гражданам тоталитарных государств, а всем без исключения. Что, если Шварц держал в голове Сталина, не считая, что его в голове держит? Может быть, он выписывал в "Драконе" как бы абстрактный алгоритм, формулу тоталитаризма, не думая о его конкретных воплощениях и даже не держа в голове слова этого опасного, тоталитаризм, а просто сочиняя себе сказку о вечных механизмах властной лжи, способах порабощения правды кривдой. Или, в крайнем случае, он думал лишь об одном современном ему воплощении тоталитаризма – фашизме, вытесняя второе в подсознание.* Может быть, он не зашел так далеко, как Гроссман, не поставил между тем и другим знака равенства. А впрочем - не был ли и Гроссман достаточно наивен, если надеялся, что «Жизнь и судьбу» могут напечатать в советском «Новом мире» или «Знамени»? Не было ли наивно поведение Пастернака в истории с «Доктором Живаго»? В чем тут дело, как объяснить это парадоксальное противоречие между змеиной еврейской мудростью и святой простотой? А что, если мудрость была не змеиная, а как бы детская – мудрость мальчика, крикнувшего на площади «Король голый!»? (Настоящие, осознанные «диссиденты» типа Синявского или Игоря Ефимова ничего на площадях не кричали, а издавались за бугром под псевдонимами). Согласно Булгакову, «правду говорить легко и приятно». Шварц или Пастернак, возможно, не могли вообразить, что за такое легкое, приятное и естественное дело тебе могут голову отрубить.
Как бы то ни было, власти поняли «Дракона» лучше, чем сам автор. Постановка Николая Акимова в блокадном Ленинграде была тут же запрещена, однако санкций по отношению к режиссеру тогда не последовало.** Не пострадал, к счастью, и автор: берлинский Дракон отвел от Шварца подозрение в том, что он мог иметь в виду и кремлевского. Мотивировка закрытия спектакля была такая: ну пусть Гитлер, ясно, что Гитлер, но все равно... нельзя такую пьесу советскому народу показывать. Почему? А по колчану! Конечно, советская цензура таким образом саморазоблачалась, невольно признавая, что между Усиками и Усищами нет разницы. Да только кто знал, что она саморазоблачается? Задушили спектакль после двух показов, пьесу запретили печатать, и тихо ша. Потом Акимов еще раз поставил «Дракона» в 63-м, и его опять закрыли! Через 10 лет после мнимой смерти кремлевский Дракон продолжал вонять и рычать!
Значительных постановок этой пьесы не появилось и тогда, когда они стали уже возможны. «Дракон» - это все-таки демонстрация алгоритма зла, это слишком тонко, а в перестроечные годы все хватались за жгучую чисто конкретную чернуху и антисталинуху. Кусачее «Собачье сердце» оказалось в горбачевскую эпоху куда более востребованным. Фильм по «Дракону» вышел в 88-м году, в разгар погони за жареным петухом, а его постановщик Марк Захаров, при всем таланте, режиссер конъюнктурный – точнее, его талант и состоит в поднятой на художественную высоту конъюнктурности. (Ничего плохого в этом нет. Не каждому режиссеру быть Анатолием Васильевым, ставящим спектакли для самого себя). Это сказалось на всем подходе Захарова к экранизации, от которой лично я не в восторге. С ее злободневными примочками (Леонов-бургомистр явно изображает Брежнева и т.п.: как раз то, чего Шварц избегал, и вовсе не только из страха), она кажется мне топорной. Все слишком круто, жестко и жестоко (в одном эпизоде Дракон прокалывает местному ученому вилкой яйца: бр-р-р, Е.Л. в гробу перевернулся!). Нет шварцевской мудрости и изящества (больше всего то и другое теряется в главном, в диалогах: они, наподобие брехтовских зонгов, ударно бьют зрителя по ушам в знакомой манере Ленкома, между тем у Шварца все тихо-мирно, бытовые разговоры-разговорчики о повседневно ужасном, пересуды людей, притерпевшихся к "обыкновенному фашизму").
Еще я думаю, что Янковский не подходит на роль Дракона – сей ящер не должен быть столь явно мужествен по своим физическим параметрам. Девушки, приносимые ему в жертву, не успев закрыть глазки от его ласки, задыхаются "от омерзения" (так сказано в пьесе), - а такой Дракон, как Янковский, еще может, чего доброго, прийтись иной девице по вкусу. В шварцевском монстре сырая бессмертность нежити, как плесень или грибок, а не жизнестойкость отменно здорового организма. Играть Дракона, чья сила в его растворенности всюду, во всем и во всех, должен был бы, мне кажется, другой, медузный, гибко-расплывчатый, многолико-протеичный исполнитель типа Де Ниро или Калягина.
Но какой получился фильм, такой получился. Хорошо, что он все-таки есть. Сегодня украинцы могут посмотреть его, они не потратят время зря. Но лучше прочитать Шварца. Даже странно, что никому не пришло в голову устроить на Майдане публичной читки этой пьесы - истории про то, что обычно случается после того, как Ланцелот победил Дракона.
* Майя Туровская, работавшая вместе с Михаилом Роммом над фильмом «Обыкновенный фашизм», вспоминает, как тот, бывало, отбрасывал замечательные, ударные куски рейховской кинохроники, если аналогии с Совком оказывались слишком явными: он делал это не только и не столько из страха, сколько потому, что, человек своего поколения, сам не был еще ментально подготовлен к подобным аналогиям.
** Но когда в конце 40-х пошла свистопляска вокруг антипатриотов, Н.П.Акимову припомнили его "идейно двусмысленный" спектакль, и, чтобы избежать ареста, он уехал из Ленинграда. Очевидно, это был 50-й или 51-й год. Около двух лет он на птичьих правах прожил в Черновцах в квартире своего знакомого. В это время в местном театре был замечательно поставлен "Ревизор", и есть основания предполагать, что это была работа Акимова, хотя его имя, конечно, не значилось в афише. (Инкогнито из Ленинграда поставил спектакль об инкогнито из Петербурга!) Я видел того "Ревизора" и думаю, что режиссером действительно был Акимов: в памяти остались какие-то кукольно-уютные и одновременно острые, далекие от свойственного украинскому муздрамтеатру им. О.Кобылянской натурализма декорации - а ведь если Акимов поставил спектакль, то он его непременно и оформил. Но импрессии эксперта, смотревшего спектакль с коленок своей старшей сестры, не могут быть решающим доводом. (Зритель на птичьих правах смотрел работу постановщика на птичьих правах!) Жаль, что нет уже Михаила Ивановича Молдована, отца моего товарища Саши: хотя М.И. начал работать художником в нашем театре несколько позднее ранних 50-х, он, наверное, мог бы подтвердить или опровергнуть данную версию.
Евгений Львович Шварц (1896-1958)
Марк Захаров
Смотреть фильм он-лайн
Автор С. Бакис
Уважаемые посетители сайта!
Чтобы оставить комментарий (вместо того, чтобы тщетно пытаться это сделать немедленно по прочтении текста: тщетно, потому что, пока вы читаете, проклятый «антироботный» код успевает устареть), надо закрыть страницу с текстом, т.е. выйти на главную страницу, а затем опять вернуться на страницу с текстом (или нажать F5).
Тогда комментарий поставится! Надеюсь, что после этого разъяснения у меня, автора, наконец-то установится с вами, читателями, обратная связь – писать без нее мне тоскливо.
С.Бакис
|
