Дорогие посетители сайта! К сожалению, по техническим причинам мы не всегда можем предложить для просмотра вырезанный из фильма фрагмент. В таких случаях мы будем выкладывать фильм полностью, а вам придется самим находить в нем нужное место. Для этого мы будем сообщать вам, так сказать, "временн'ые диапазоны" фрагмента.

 

56:17 (переднее стекло автомобиля, сквозь которое видна какая-то природа, и слышен мужской голос: "Эй, сюда давайте, чудное место для стоянки") -71:19 (ночной лес, освещаемый фарами автомобиля, и слышен женский голос: "Не надо, я сказала, не надо, не звони") .

"Июльский дождь" и "Заставу Ильича" разделяют всего четыре года, но перед нами совсем разные фильмы, и совсем разная Москва на экране. Многое произошло за эти несколько лет: неожиданно оборвалась эпоха Хрущева, кончилась советская "оттепель", страна начала потихоньку, а потом все заметнее "подмерзать", романтическое опьянение ранних шестидесятых быстро выветривалось, наступало время трезвости. Вот что говорит по этому поводу сам режиссер: "Когда снималась "Застава", это было время надежд. "Июльский дождь" - это было уже другое время, когда появились какие-то другие люди – предшественники того, что появится в огромном количестве позже. И мне было очень трудно приладиться, потому что вот там был как раз тот образ жизни, который был мне не близок, а мне нужно было любить героев обязательно - вот я любил героев "Весны на Заречной улице", в "Двух Федорах", в "Заставе". А здесь как-то трудно я входил в картину. Пока не произошло другое: если раньше был накал того, что я люблю, то здесь возник накал того, что я не люблю. "Застава" была картиной надежд, а это – картина разочарований".

Сюжет фильм такой. Молодая женщина Лена (Евгения Уралова) работает инженером в типографии. Она встречается с Володей (Александр Белявский). Володя - перспективный ученый, умный, надежный, обаятельный, коммуникабельный человек. Да только вот - "затянулся их роман": никак Володя Лене руку и сердце не предложит. Лене это, конечно, не нравится, потому что она, верно, любит Володю, да и молода-то она молода, но уж ей под тридцать. Однако в ее разочаровании есть и другой, совсем не сентиментальный и важный для картины обертон. Она чувствует, что Володя не женится на ней не потому, что надеется найти другую получше - нет, просто он считает, что женитьба вообще необязательна. И это не потому, что он какой-то безответственный вертопрах, вовсе нет. Володя, пожалуй, видит в женитьбе некое усложнение отношений, а философия его такова, что ничего не нужно усложнять, потому что жизнь, в сущности, очень проста. Лена же не считает, что жизнь проста, она, не произнося никаких высоких слов, взыскует в жизни глубины и смысла. И в отношении к ней Володи она усматривает не легкомысленное гаерство - уж это бы она кое-как перетерпела, если Володя ей дорог, - а цинизм, который она поневоле начинает замечать и в других сферах жизнедеятельности своего уклончивого boy-friend'a. При всей джентльменской безупречности отношения Володи к Лене, она по-женски оскорблена, чувствуя, что в этом boy-friend'стве еще раз проявляется общее уменье Володи "хорошо устраиваться". Проницательный и ироничный приятель Володи Алик (Юрий Визбор) характеризует его так: "Он сделан из современных материалов. Он антимагнитен, морозоустойчив, водонепроницаем, антикоррозиен. Это тугоплавкий металл. Его можно запустить в космос, и он не сгорит в плотных слоях атмосферы. Поэтому я за него спокоен". Лена же современных, в основном синтетических, материалов не любит. Она любит органику, и ее нисколько не ободряет наступление времен, когда синтетика начинает преобладать. Режиссер и сценарист Анатолий Гребнев недаром "устроили" Лену на работу в типографии: однажды зритель вместе с нею следит за печатным станком, из которого вылетают десятки, сотни, тысячи загадочно улыбающихся Джоконд (см. Вальтер Беньямин, "Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости"). В фильме часто показывают всякие московские тусовки - Лене приходится посещать их вместе с общительным Володей, и мы догадываемся, что ей не очень по душе этот мир, где улыбки, слова и связи как бы тоже лезут из невидимого печатного станка.

Переходя к стилистике картины, процитируем А. Гениса: "Эти длинные планы, положенные, как было модно в то время, для значительности, на музыку Баха […], обладают некоей кинематографической магией [...]. «Июльский дождь» не похож на обычный рассказ, скорее это зарисовки, очерки, наброски. Здесь нет ничего обязательного, ничего необходимого. Камера легко отвлекается от истории ради введения посторонних линий, ради интересного лица или интерьера. Такая композиция, по касательной, соотносит «Июльский дождь» с фильмами "новой волны", родившейся в начале 60-х годов во французском кинематографе".

Генис считает так. Я же, не ходя столь далеко, вижу в этом фильме сходство с прозой Юрия Трифонова, чья повесть "Обмен" появится через два года после "Июльского дождя" и по своему глубинному заряду будет родственна "Июльскому дождю". Случается иногда, что мир мастера изобразительного искусства вдруг оказывается удивительно "изоморфен" миру мастера слова: сравним хотя бы Петрова-Водкина и Андрея Платонова. Так же и хуциевские фильмы представляются почти визуальными эквивалентами трифоновских повестей. Вообще странно, что Хуциев профессионально не заинтересовался прозой Трифонова: не только по духовной направленности, но и по "оптике" эти художники очень близки. (Мне также кажется, что обращение к Трифонову могло бы дать Хуциеву стимул для развития, не получив которого, он на позднем этапе своего творчества несколько завял. Причина видится в том, что Хуциев - режиссер-импрессионист, а импрессионизм - стиль для счастливых времен. Счастливые времена прошли - и Хуциев больше не знал, что ему делать. Работа над экранным воплощением жесткой, сосредоточенной и трагичной - хотя в чем-то тоже "полетной", красивой, импрессионистичной, но несколько по-другому - трифоновской прозы помогла бы Хуциеву "накачать" новые группы режиссерских мышц для исполнения в будущем непривычных, но органичных для него художественных задач. Увы, этого не произошло).

Эпизод осеннего пикника, предлагаемый вашему вниманию, - это и квинтэссенция "Июльского дождя", и пример режиссерской виртуозности Хуциева, и демонстрация гомологичности художественных миров Хуциева и Трифонова: тому, кто помнит и любит книги этого замечательного писателя, я думаю, трудно будет отогнать впечатление, что он видит кинематографическое воплощение главы какой-то неизданной трифоновской повести.

Почему же этот эпизод - квинтэссенция фильма?

На высоком берегу реки тесно сжался вокруг дрожащего костерка шутовской хоровод "разнообразных не тех". Болтовня, шутки, легкий флирт – всё уносится по осеннему ветру. "О сколько нервных и недужных/ненужных связей, дружб ненужных..." Почти физически ощущаешь, как угасает день позднего октября, как угасают чувства, как проходит время, как проходит жизнь, - как далек, почти недосягаем новый июльский дождь.

Почти в конце эпизода пикника - необыкновенный кадр. Совсем стемнело, и вдруг мы видим костерок на высоком берегу реки, и маленькие, едва различимые фигурки пикникеров, и слышим голоса их - с безлюдного островка посреди широкой реки. Сейчас все эти люди уедут, потом состарятся, потом умрут - а этот островок так и будет глядеть на высокий недосягаемый берег реки. В этом гениальном дальнем плане - печальное дыхание вечности.

 

Автор С. Бакис