Все же я не верил в то, что наступит затмение. Белый, как бы магниевый кружок солнца был по-прежнему безукоризненно геометричен, четок и недосягаем. Я не отрывал глаз от закопченного стекла... это был старый неудавшийся фотографический негатив, закопченный на свечке. На нем еще можно было заметить какие-то неудавшиеся фигуры людей, очертания деревьев, скал, плоскодонок. Среди этого странного дымчатого мира отчужденно белел резкий кружок солнца. И вдруг я заметил на его краю сначала какую-то неровность... потом щербинку, постепенно превратившуюся в пробоину, черную, овальную... потом ослепительно-белый диск солнца превратился в полумесяц, и я почувствовал на своих волосах дуновение звездного холода.

Жалкий, тлетворный ветер пробегал по осоке и тальнику в пойме пограничной реки Прут. Граница по случаю холеры была закрыта. <...> Священник опоздал и не успел меня исповедовать.  Я уже был что называется мертвецом. Но так как смерть оказалась всего лишь одной из форм жизни, то мое существование продолжалось и дальше, только в другой форме.

На задний дворик нашего дома сходишь по деревянной платформе. В солнечный ветреный день на ней кипят тени листьев. Легко представить, что когда-то была война, революция, террор или что-нибудь еще громадное, но трудно почувствовать, что сто лет назад, в 1912-м году, кто-то смотрел на такую же платформу, и тени так же трепетали. Что когда-то, давным-давно, люди не то что жили - это-то ясно, но что они были живые. В начале фильма есть удивительное место. Показывается коллективная фотография начала прошлого века. Застыло множество разношерстного люда: женщины и мужчины, молодые и старые, купцы и студенты, мещане и интеллигенты. И вдруг, р-раз! - фотография оживает, весь этот народ задвигался, выходит из фотостудии и идет по улице, доходит до реки, поднимается по каким-то сходням...  Чудо! Конечно, это трюк: Ковалову удалось найти дореволюционную съемку фотографирующихся людей, а потом он "заморозил" один кадр. Но надо же до этого додуматься, и надо  сделать целый фильм в ключе этой съемки, фильм об ожившем острове мертвых! (Т.е. я только что выдвинул предположение, что идея этой картины произросла из чудом найденной архивной съемки фотографирования, как идея "Садов скорпиона", предыдущего фильма Ковалова, из того обстоятельства, что исполнитель главной роли в фильме "Случай с ефрейтором Кочетковым" Вадим Грачев также сыграл алкоголика в научно-популярном фильме о белой горячке).   

В "Острове мертвых"  много кадров с дождем, со снегом, с морем, с раскачивающимися под ветром деревьями. Девушка идет по окраинному переулку вдоль деревянного забора. Светлый день. Под забором пылится сорная трава. Так она идет и идет вдоль него, всегда. Смешной оператор, бегающий повсюду со своим треножником, между делом, сам, может быть, не зная зачем, запечатлел этот переулок, и меняющуюся погоду, и волнующиеся деревья, и облака, и седые гребни волн  предштормового Черного моря - и все это осталось навсегда.

В качестве же дела он заснял Льва Толстого, солдат на полевых учениях, царскую семью (красивый мальчик в матросской бескозырке с надписью «Штандарт» по тулье внимательно смотрит в камеру: через несколько лет его убьют в подземелье), - но так получается в этом фильме, что не листья или море волнуются, не дождь или снег идут между разными важными событиями, а наоборот, события происходят между изменениями погоды, моря и угла падения солнечных лучей, сами приобретая характер квазиатмосферных, естественно-природных феноменов. Учебники истории, календари или какой-нибудь журнал «Нива» зафиксировали человеческие события, а смешной оператор зафиксировал  атмосферные события: в «Острове мертвых» между теми и другими нет отношения иерархии. 

Фильм посвящен памяти Веры Холодной. Великая звезда великого немого показана в эпизодах из множества фильмов, можно ее наконец толком рассмотреть. Это невысокая изящная брюнетка с нежным матово-бледным лицом, совсем не женщина-вамп с крупными формами и дико лезущими из головы густыми жесткими волосами, как Ольга Жизнева. Девичья фамилия Холодной – Левченко, она родом из-под Полтавы, это украинский тип, тип гоголевской сорочинской дивчины. Но бог знает, сколько сорочинских дiвчат произошло от турок – и для тех кинозрителей Холодная, видимо, воплощала восточный тип, их любовь к ней, как любовь Стеньки к персиянской княжне, шла от извечного влечения русских к полуденным землям. Недаром Холодная сыграла стольких одалисок и наложниц; тапер мог бы сопровождать ее обольстительные танцы пряными мелодиями из «Шехерезады» Римского-Корсакова. Когда же она играла славянских женщин, даже Анну Каренину, то все равно не отходила от образа рабыни, рабы любви. Мужчины, домогающиеся ее, если они одеты не в шальвары, а в брюки, бородаты или усаты, козлоподобны или шкафоподобны. Покорная своей участи рабыни, Холодная не отвергает их, уступает им – вот какой-то сатир поволок ее в дикие приречные травы... Но смирение смягчает, снимает грехопадение: в конспективной и почти пародийной  форме – те дерганные ленты еще не  ушли далеко от базарного балагана – героини Холодной воплощают тот же тип, что Катерина и Лариса Огудалова из драм Островского. Да, в черных турецких очах, глядящих в небо сквозь дикую траву, есть некий странный огонь, – но он что угодно, только не огонь разожженной соблазнителем страсти. 

Весь этот мир с его изобилием дождей, снега и солнца; изобилием благ еще не выпотрошенной, не загаженной земли, где всякую снедь можно было купить в лавке за копейки; его  сатирами и одалисками; его томлением и негой – он уже готов пасть, как падает на землю перезрелая виноградная гроздь. Наверное, Ковалов не нашел в архивах кадров с Александром Блоком – холодное и чувственное лицо поэта было бы очень кстати в этой картине: «Любил любовь и смерть, двумя увенчан», - это строки Северянина о Блоке. 

Отношение Ковалова к  «острову мертвых», который он посредством ножниц и клея воссоздал из посеченных временем кусочков целлулоида, неоднозначно: в нем и ностальгия, и ирония. «Любовь, любовью, о любви…» - фильм, весь изрешеченный стрелами Эроса, проложен странными отрывочками из дореволюционных мультфильмов Владислава Старевича о насекомых. Муравьи, кузнечики, стрекозы и прочая стремительно плодящаяся и недолговечная нечисть – как бы анатомическая подложка или рентгенограмма судорожно трахающегося в предчувствии скорого конца – выкликающего этот конец (оргазм перед нами или rigor mortis?) –  человечества. Фемины Веры Холодной с их непрестанно попираемой чистотой вызывают из памяти и другую «энтомологическую» ассоциацию: «Вдруг какой-то старичок-паучок нашу Муху в уголок поволок...»  Ну конечно, старичок: пожилые купцы, они-то самые сладострастные совратители и были.

После Эроса приходит тот, кто должен был прийти, - Танатос. Он приходит с революцией и поначалу выступает как таковой, кося все живое пред собой шашками красных и белых всадников. Но потом, когда жизнь более-менее устаканилась, он выступает в маске того же Эроса, только страшно и мерзостно редуцированного. Вместо стиля модерн – крутой авангард: «Черный квадрат» Малевича и конструкции Татлина; вместо мудреных,  действующих как афродизиаки корсетов, подвязок и турнюров – платье в откровенную обтяжку.  В одном из последних кадров фильма могучий голый парень играет статями перед призывной комиссией: молодая врачиха с нескрываемым восхищением смотрит на него. Женщина грамотная, она несомненно следит за публицистикой А.Коллонтай и знакома с ее теорией секса как стакана воды.

Все это так, но вторая половина фильма, которую условно можно назвать «Танатос», к сожалению, не очень удачна. Я согласен, что жесткий послереволюционный секс пахнул смертью и предвещал разложение, которое, совсем в других формах, постигнет в будущем Совок. Но это надо было бы показать не прямолинейно, с той же мерой поэзии, которая  присутствовала в части «Эрос». В таком виде, как это получилось, без части второй, мне кажется, можно было вовсе обойтись. 

«Правильной» частью «Танатос» для этого фильма могла бы послужить поэма Блока «Двенадцать» или страшная повесть Валентина Катаева «Уже написан Вертер», действие которой происходит в Одессе во время гражданской войны, изображенной как таинственный и жуткий природно-социальный катаклизм. Повесть Катаева даже более уместна, потому что Вера Холодная умерла как раз в Одессе, и в 1919-м году. По одной версии, двадцатишестилетнюю диву свела в гроб испанка. Но последняя волна эпидемии прокатилась через город на полгода раньше ее смерти. Вторая версия, подкрепленная серьезными документальными доказательствами: Холодная была уничтожена (отравлена) деникинской контрразведкой за то, что по заданию большевиков-подпольщиков пыталась через своего любовника, начальника штаба союзных войск на юге России Анри Фрейденберга, добиться ухода оккупационных войск из Одессы. Бедная, бедная раба любви! Ее ли это было дело, вставлять лапки в красное колесо?