Появилась новая телепередача, "Игра в бисер". Четыре-пять литераторов (может участвовать и режиссер, поставивший предмет обсуждения, и актер)  за круглым стильным столиком беседуют о каком-нибудь классическом произведении. Название передачи, во-первых, зловеще-знаменательно: разговор об "Обломове", "Отцах и детях", "Чайке", прочем хлебе насущном отечественной культуры - это, видите ли, игра в бисер, такие настали времена. Во-вторых, оно нескромное. Тем более, что никакой высокой интеллектуальной игры не наблюдается, а ведущий, Игорь Волгин, ведет очень скучно и как-то вяло. У него нет ни малейшего усилия быть дирижером, как-то связывать базар. Ну понятно, это просто развлекательная передача, говорят себе люди и говорят. Но вот все же Александр Архангельский, ведущий передачи "Тем временем", на передаче работает, он напряженно следит за высказываниями, делает замечания по существу, etc. Молодец! А Волгин, ему главное, чтоб говоруны разошлись, сохранив впечатление о нем как о человеке во всех отношениях приятном... китайский болванчик такой, улыбчиво всем кивающий. (Вообще странный какой-то у России ведущий достоевсковед, с чубом таким молодецким). 

Лишь один раз тишь да гладь нарушилась. На свою беду Волгин пригласил на обсуждение "Фауста" (Гете, а не Сокурова) сценариста Юрия Арабова, и тот изгадил всю малину: очень быстро начал нервничать и разговаривать со всеми, в первую очередь с Волгиным, очень раздраженно и злобно. Молодец!

Так вот, последний выпуск был о "Чайке". Беседовали зав. литературной частью МХТ Смелянский, Алевтина Кузичева (бабушка такая с колобком, "хранитель древностей"), театральный критик Ольга Егошина и Майя Волчкевич, автор  книги "Чайка. Комедия заблуждений".

Гуторили, как это ведется, кто в лес, кто по дрова. Егошина говорила, по крайней мере, интонационно, так, как надо говорить о Чехове, тем более, о таком молодом и тревожном произведении, как "Чайка". Впрочем, каждый, кроме Алевтины, сказал что-то достойное внимания.

Но вот что. Анатолий Эфрос писал – имея в виду как режиссеров, так и критиков, - что пьесы Чехова нельзя ни ставить, ни говорить о них без общей концепции - иначе получается ни о чем.

Вот и данная "игра в бисер" вышла ни о чем.

Наплевать и забыть. Теперь Чапай свое слово скажет.

Чапаю кажется - "Чайка" вот на что похожа. 

Когда мы приехали в 92-м в Америку, нас достаточно приветливо встретило множество родственников и друзей, которые уже жили здесь лет по 10-15. И все они стали учить нас, как жить, а когда мы чуть упрямились и задавали "странные" вопросы, они на нас сердились и говорили, что раз мы такие, то  много говна нам придется съесть. Если б мы внимательно слушали, все равно бы определенное количество этого вещества съели, без этого не обходится, но значительно меньше. (На самом-то деле, эти люди не выглядели слишком счастливыми: опыт был самым ценным, что они приобрели, вот они и ждали тех, кому, как сталкеры, передадут его, а эти... совки несчастные, ну вас к черту вообще). А что мы, учащиеся СШ-92, чувствовали во время уроков - это, при всей искренней благожелательности, безнадежную отдаленность этих людей от нас: пятнадцать лет сделали их совсем чужими, тревожными, поглощенными своими непонятными нам проблемами. Вот она говорит с тобой, и вдруг звонят, и уже не снисходительно и вальяжно, а зло и нервно - конечно, по-английски - она объясняет кому-то, что ни в чем не виновата, это Mr. Such-and-Such постоянно придирается к ней. Или ее муж прерывает обучение и звонит в банк, нудно напоминаeт кому-то о непоступлении стэйтмента за октябрь. Дальше опять делается умное лицо, урок "Как избежать наших ошибок и побыстрее стать счастливым" продолжается.

Вот я и хочу сказать, что эта женщина – как бы Аркадина, а ее муж – как бы Тригорин. Эти люди уже обосновались, устроились, у них свои специфические заморочки: он должен вовремя сдать повесть, она готовит роль, тут нужна сосредоточенность, нельзя позволять себе постоянно нервничать, пусть даже не по пустякам; надо беречь себя для главного. Если бы хоть Костя вел себя адекватно, не был таким трудным, сам знал, чего хочет... ведь невозможно помочь тому, кто сам не знает, чего он хочет! Своим поведением, этой постоянной оппозиционностью, негативизмом, иронией, в общем, гамлетизмом этим всем, он сам создает вокруг себя зону отчуждения, через которую, при всей любви (которая есть, есть! разве она без  материнских чувств?), нельзя к нему доступиться. В нем несомненно ощущаются какие-то способности, но то, что он пишет - ведь это, как говорят по-украински, "нi до чого", одаренный человек зря тратит время. А время, о-о... как она теперь понимает, что значит время, как важно все успеть в срок, на каждом этапе жизни! Да кстати: время делать сметанную маску. "Настасья!"

Товстоногов носился с идеей, что Треплев бездарен. Я думаю, что вернее сказать: неизвестно. Загадка. Может, бездарен, может, гениален. Дело не в этом, а в том, что мир устроен таким образом, что устроившиеся забывают, как было до, они не то что даже не хотят, а не могут, потеряли способность понимать молодых, тех, кто сейчас бьется, как рыба об лед. А кто выбьется, лет через двадцать сам станет таким же.

"Чайка", как и все "главные" пьесы Чехова (пожалуй, кроме "Дяди Вани") - произведение о том, как мир устроен: она глобальна. Трудность (и заманчивость) постановки его пьес в том, что их "вселенскость", их мистериальный характер не открыты так, как, например, в "Пер Гюнте" Ибсена: все идет через заурядность, через обыденное. Но пропуски в диалогах, пунктир, хаос, нескладуха, разноголосица - через эти щели в них вползает космос. Ничего особенного не происходит – только жизнь происходит и проходит. Тот же Эфрос писал, как однажды пришел на репетицию "Трех сестер"  очень уставшим и дал актерам легко и быстро проговаривать текст... и это была самая лучшая репетиция  - персонажи, влекомые сюжетом, летели, как листья по ветру судьбы. (Не знаю, но может быть - в каком-то смысле - его отношения со всеми этими глупыми дуровыми испортились из-за Чехова, из-за того, что он добивался от них неимоверной легкости и беглости при четкой передаче всех психологических нюансов: надо было быть актером-Рихтером, чтобы так виртуозно сыграть). 

Всемирность "Чайки" становится более явной, когда "проходит два года" - в последнем акте. Как все изменилось... озеро в скучной дождевой ряби, слякоть, ветер. Где тот юношеский бред: "Львы, орлы, куропатки..."? Это похоже на то, как десятиклассники, все такие умные и дерзкие, так замечательно замечавшие ошибки и глупость учителей, теперь "вышли в жизнь". Один мальчик не поступил, работает на цементном заводе, у него еще одно лето в запасе, опять провалится - загремит в армию. Надо готовиться, но, придя домой после работы, он тут же  валится в кровать. А вот эта девочка, Ниной ее звать, устроилась продавщицей в гастрономе и учится на вечернем в институте торговли. Не  совсем то, о чем она мечтала, но все равно молодчина! И как только она выдерживает? A в целом, почти у всех одноклассников, поступивших и не поступивших, дела неважные... Совсем всё иначе, чем мечталось.
В пьесе: Костя Треплев, бунтовавший против "старых форм", теперь сам печатается в журналах, и как-то совсем у него не выходит писать по-новому... а по-старому тоже хорошо не выходит, и он стал завидовать традиционалисту Тригорину, у которого сверкнул во тьме осколок разбитой бутылки - вот вам и картина лунной ночи! 
Как я уже говорил, Товстоногов считал Треплева бездарным. При этом главным аргументом в доказательстве его бездарности служила его пьеса, знаменитый монолог Нины в первой сцене. Но, во-первых, о мере талантливости этого текста можно спорить: некоторые, я в том числе, считают его волшебным. А во-вторых, талантлив он или нет, дело, опять же, не в этом: мне кажется, надо не разлагать этот монолог на составляющие, а смотреть на него в таком ключе: "когда мы были молодые и чушь прекрасную несли". Молодость права не тем, что это время, когда люди набираются ума и становятся на верный путь, а потому, что она молодость. Иначе только состоявшиеся люди имели бы на нее право.  

Но молодость проходит. Есть время бросать камни в чужой огород, и время очищать собственный от каменного града. E la Nave va. So goes the world. Недавние бунтари и умники начнут понемногу понимать своих тупых, ничего не читающих, ничего не понимающих родителей. Но нет, нет, Треплев не хочет понимать, не хочет становиться таким же! Ни за что! Но тогда что же - Афган? Нет, уж лучше - наган!

А без метафор. Последнее действие не то что зачеркивает, но как-то перекрывает своей поэтической  (почти библейской) высотой то, что было до него: да, взрослые не понимают молодых, но и молодые не слишком ли легко винят взрослых, оттого что еще не ощутили на собственной коже ударов жизни? Точнее, не так: к ударам они, положим, были бы готовы, тут потребовалось бы одно лишь мужество, которого они бы кое-как наскребли. Но жизнь коварнее: она, как выяснилось, не бьет кувалдой, а метет песком... бесконечный, ровный, разъедающий глаза хамсин (мой друг после 14 лет в Израиле переехал в Канаду: "Безработица, каждые три года армия, жара - ладно. Но хамсин!  С годами к нему не привыкаешь - наоборот,  постепенно вырабатывается непереносимость").

...Собственно, то, что я рассказал об Америке – это не метафора и не сравнение, а подстановка во вселенскую алгебраическую формулу чеховской пьесы значений личного опыта.

Не сравнение, а грустное подтверждение. C’est la vie.