Когда я увидел, что тема очередной «Игры в бисер» – «Голый король» Шварца, я удивился. Что там обсуждать? Там же все ясно. Сам Шварц говорил, что смыслом его пьес являются «великие прописные истины», величие которых не отменяется оттого, что они прописные. Положим,  такую пьесу, как «Дракон», еще можно обсуждать, это произведение нешуточное, и даже по жанру не комедия, а драма. Но «Голый король» – капустник, стеб… Одна из участниц передачи, доктор наук Исаева, сама говорит, что Шварц занимался «прописными истинами».  Ведущий, доктор наук Волгин, сам говорит, что «Голый король»  - капустник.   Значит, им все ясно, как и нам? Да, но раз уж они собрались, надо тереть, а все загадочные шедевры, «Фауст» там, «Божественная комедия», «Гамлет» и т.п., за два года уже перетерты (оказывается, великих и притом глубокомысленных произведений мировой  литературы раз-два и обчелся). Оттягивая разговор по существу, пятерка экспертов минут десять живо обменивалась впечатлениями о спектакле «Современника» 1960 года, как там Евстигнеев жог, Кваша отмачивал. Потом нехотя перешли на пьесу как таковую. Вначале базар шел ни шатко ни валко. Но постепенно языки развязались, и, представьте себе, оказалось – об этом «Голом короле» ого еще сколько можно наговорить! Если, конечно, глубокомысленно нахлобучить лбы.  

Однажды я с приятелем  ел в харчевне крабов. Ну, повозился немного со своими морскими насекомыми и отодвинул блюдо. «Ты чего ж харчем перебираешь?» - спросил приятель. «Да там нету ничего уже», - отвечаю. «Нету?!» И как пошел он орудовать щипцами, палочкой специальной, на которую я даже внимания не обратил: «Это - нету? А вот это - нету? Во! Во! Ум-м!» Оказалось, я хорошо если до четверти крабового вещества в клешнях своего земноводного добрался. Вот что значит мастерски владеть палочкой! А пример обработки игроками в бисер  «Голого короля» демонстрирует: вот что значит мастерски владеть инструментарием критического анализа!

Ниже предлагается стенограмма передачи. (Стенограф – С.Бакис. Стенограмма дается слово в слово, но в значительном сокращении – не потому что хоть одно слово в этой передаче не было смешно, а потому что С.Бакис ленив).

Волгин: Вот король, он способен, вот этот король, такой дурак, идиот, как его называет принцесса, способен ли он на живое королевское чувство? То есть, любит ли он принцессу? Влюбился ли он в нее неожиданно вот так с первого взгляда, забыв про все, что ему говорили о ее нравственности и так далее?

Любимов: Ну, по-мужски увлекся…

Волгин: А по-королевски?

Крыжановская (внучка Шварца, жалобно): Она хорошенькая…

Волгин: А за что Генрих любит принцессу? Ведь она там такая капризуля, она такая взбалмошная девочка, такая не очень, что ли, ну, скажем так, интеллектуальная. Ну, она полюбила его – понятно: он там красавец, молодой, свинопас. Тут, в общем, Шварц не дает мотивировок и, может быть, правильно делает. Так за что?

Крыжановская (внучка, жалобно): Но это же сказка…

Волгин: Вот, я хочу, значит, просто, значит, обратиться к шварцевскому юмору. Ведь юмор Шварца не спутаешь ни с чем. Вот, ну значит, когда говорит 1-я придворная дама: «И вообще, он ведет себя неприлично. Он держит вас за руку». Принцесса: «Что ж тут неприличного? Если бы он держал меня за ногу!» Дама: «Что вы делаете, вы позволяете обнимать себя за талию! Это неприлично!» Принцесса: «Что ж тут неприличного? Если бы он обнимал меня за …» И тут у Шварца многоточие. Очень смешно! Ну вот идет это самое сказочное, и в то же время такое, я бы даже сказал, снижение, снижение  уровня. И это юмор такой, который пронизывает всю пьесу, там все на этом сделано. И я думаю, этот юмор исходит, может быть, знаете из чего? Из общения обэриутов, к которым был близок Шварц. Ведь Заболоцкий, Хармс, э-э-э, кто там еще, ну вся эта компания… Олейников! Ведь посмотрите их стихи шутливые. <Читает шутливый стих>. Вот этот юмор, он там ковался.

Веллер (с долей тонкой иронии): Юмор возник, при всей нашей любви к чудесным обэриутам,  все-таки раньше, и когда идут эти шутки, это восходит к известному гусарскому анекдоту: «Господа офицеры, молчать!»  Это точно то же построение юмористической формулы. И что касается того, что это не трагедия – понимаете, любая задумчивая комедия отличается от трагедии тем, что трагедия большая, но жизнь же не сплошь трагедия, есть же и комические элементы, и вот выбирается внутри трагедии, которая такая огромная, сравнительно ограниченный участок, на него смотрится с лучшим, с более легким настроением, и получается комедия. Там в крайнем случае есть придурки, в крайнем случае есть чудаки, но этим придуркам не дают продлевать свои душевные наклонности.

Волгин: Является ли здесь тема власти центральной? Власть как таковая, власть короля… Сама метафора «голого короля» - человека не на своем месте. Ведь помните, он говорит: «Я ничего, кроме этого, не могу делать, я король».

Исаева: Но мне вообще кажется, что самое-то главное здесь не голого короля разоблачить (sic! Куда его еще разоблачать, если он голый?– С.Б.) В «Голом короле», мне кажется, там такая важная тема лжи, обмана, лицемерия, вот то,  что его  <Шварца – С.Б.> всегда ранило так глубоко. А время, это же 1933 год. Лозунги-то еще революционные, а жизнь уже совсем другая. А лозунги никуда не делись. И вот эта всепроникающая ложь и задевала его, не обманщики же. <Никогда не подозревал, что Шварц был такой революционный матрос и его задевало выхолащивание революционных лозунгов. Оно скорее должно было его обнадеживать. – С.Б.>     

Веллер: Смотрите. Как сказки Салтыкова-Щедрина существуют в тогдашней системе административных отношений,  точно так же сказки Шварца, и «Голый король» в частности, существуют в системе королевско-государственных отношений. Вот вне этой системы их в общем и целом и нету. И мы имеем постоянно конфликт между сущностью личной и сущностью социальной человека…

Волгин (кивая головой): Вне зависимости от строя.

Веллер: … то есть личностно он представляет из себя одно, а по должности другое. Все это здесь есть в мягком-мягком виде, потому что, ну, основной юмористический прием в литературных сказках Шварца – это то самое несоответствие языковой стилистики и сюжетного строя, потому что когда в волшебных сказках начинают выражаться современными бюрократическими оборотами, то юмористический эффект возникает уже из столкновения этих двух вроде бы несовместимых вещей.

Волгин: Совершенно верно! А вот даже в языке как это чувствуется. Вот когда самый мой любимый там персонаж, это 1-й министр, говорит: «Позвольте мне сказать прямо, грубо, по-стариковски…» - ожидаешь дерзости. «Вы великий король, государь!»  - то есть ожидание фразеологическое нарушается здесь, и такой великий старик этот персонаж, вообще, вечный!

И так далее, но я уже устал. Теперь представим, что эту передачу посмотрел с какого-то дикого бодуна простой человек, крестьянин, рабочий. Что он подумает? Эта «Игра в бисер», несомненно,  станет для него откровением. До него дойдет наконец с полной ясностью то, что он давно подозревал, только  не мог всяких этих, блин, игроков в бисер за руку поймать. «Так вот чем они занимаются: говорят то, что каждому пахарю темному, каждому ребенку даже ясно, как дважды два, да только выражопываются длинно и непонятно, чтобы замутить воду, чтобы Иван-дурак думал, что это китайская грамота какая-то непостижимая! И чтобы не допер Иван, что они там на своих дачах и передачах даром хлеб его жрут! Но нет, сегодня я их прижучил, прищучил! Хана им! На лесоповал всех этих бисерщиков-наперсточников, в рудник, в зону! К топору зову Русь!»

А что вы думаете? Бывали хлебные бунты, бывали чумные, вполне может случиться и бисерный. Так что эта передача не только очень смешная, но и очень опасная. Не надо игрокам в бисер обсасывать сказки. «Поминки по Финнегану» Джойса, «Песни Мальдорора» Лотреамона – это еще куда ни шло, с этим трудяга вряд ли знаком, опасности,  что его возмущенный разум от обсуждения таких вещей закипит, почти нет. А «Голого короля» ему в детстве мама читала, и тут вы, господа, играете с огнем.

Что же касается лично меня, то никакое откровение меня не посетило, я сам один из отъявленных игроков в бисер, причем давно стыжусь своей жизни и знаю, что мое место на шахте или у параши. О конкретной же передаче могу сказать, что, интересным образом, она вышла «Голым королем» наизнанку: у Андерсена/Шварца портные внушали людям, что им видно то, чего им не видно, а Волгин и компания, наоборот, пытались внушить телезрителям, будто им  не ясно то, что им вполне ясно.   

Вообразим, однако, что я оказался участником этой передачи. Смог бы я сказать по поводу «Голого короля» что-нибудь неочевидное для взрослого человека или хоть для школьника? Для взрослого – нет. Но школьнику 5-го класса я задал бы такой вопрос: «А почему все люди после того, как мальчик сказал «Король голый!», тоже это увидели? Подумаешь, мальчик! Там вон какие важные люди говорили, что король одетый, да еще как! Так почему же?» 

Думаю, не каждый пятиклассник смог бы ответить на этот вопрос. То есть внутренне каждый  понимал бы, но выразить в словах – это смогли бы только два или три ученика. Какой-нибудь очкастый мальчик поднялся бы и сказал:  «Ну, люди чувствуют, где правда, а где вранье. Но условия жизни и то, что говорят другие, те, кому ложь выгодна, это, типа, сбивает людей с толку. Но все-таки правда как бы распирает их – нужен только какой-то толчок снаружи, чтобы она прорвалась. Это типа как в химии последняя капля вещества заставляет раствор кристаллизоваться».

Я бы сказал ему: «Молодец, Вася. Есть народная пословица: "Слово правды весь мир переборет". А великий немецкий философ Иммануил Кант назвал этот внутренний инстинкт правды «категорическим императивом». Пока что Кант, боюсь, трудноват для тебя, но через несколько лет ты, думаю, сможешь его осилить. Садись, четыре». «А почему не пять?»  «В речи твоей было много слов-паразитов: «ну», «как бы», «типа». Ты должен избавляться от них». «Но вчера я видел передачу, «Игра в бисер» называется, в ней участвовали одни профессора, и они все время произносили эти слова». «Не с каждого профессора надо брать пример, Вася».