Выпуск телевизионной программы от 6 ноября 2013 года. Ведущий – Андрей Максимов. Участники – сценаристы  Павел Финн, Александр Миндадзе  и Александр Гельман (далее в тексте все они вместе обозначаются для краткости ФМГ).

Выпуск передачи "Наблюдатель" от 6.11.2013

Передача была посвящена 90-летию со дня рождения замечательного сценариста Анатолия Гребнева (1923-2002). Но в данном случае меня интересует не Гребнев. В передаче этой есть один поразительный момент. Точнее, этот момент вполне обычен для ментальности порядочных людей сегодняшней России, но тут он проявился очень выпукло и четко.
Максимов долго пристает к ФМГ с вопросом: «Хуже сейчас обстоят дела со сценарным творчеством и вообще с кино или нет?» Он именно не спрашивает это, а пристает, и я понимаю, почему. Максимов всегда строит свои передачи на мелодраматизации: если речь идет о некоем выдающемся деятеле советской эпохи, ему надо обязательно показать, что того гнобили, что он был обделен признанием, что ему завидовали. Причем если взят деятель Х, то Максимов будет намекать, что ему завидовал, хоть и был притом куда более успешен, конформист  Y; если же взят  Y, то Максимов будет с такой же настырностью намекать, что  завидовал и был более успешен конформист Х. То есть непременно должны быть святой и злодей. В базаре о недавнем прошлом России таким тотальным злодеем у Максимова всегда является советская власть как таковая, причем он, немолодой совсем человек, строит из себя ребенка и удивляется, когда из разговора тех, кого он интервьюирует, как-то вдруг явствует, что советская власть не была такой уж огульно черной. Например, в этой передаче Гельман рассказал, как однажды (видимо, в 70-е годы) они с Гребневым дали по десятке охраннику дачи Сталина в Матвеевском, долго ходили по этой даче и толковали о феномене культа личности и вообще о политике. Максимов изумлен: «Вы могли там так спокойно ходить и говорить об этом?» А то он думал, что их за это должны были немедленно расстрелять! Максимов как бы строит свои передачи в расчете на американцев, которые любые кошмары готовы допустить в отношении «империи зла»; или на пенсионеров с Брайтона, которые всю жизнь хаяли совок на кухнях и в курилках, но все равно им приятно представить (это делает их очень смелыми в собственных глазах), что за такой треп можно было загреметь в «гулаг»; или на молодых русских людей, которые ничего не понимают про СССР.  Но не подумайте, чего доброго, будто Максимов на деле ненавидит совок: говорю же вам, ему просто надо добиться мелодраматического эффекта. Когда обсуждают современную Россию, он, ради того же эффекта, уже гнет, наоборот, к тому, что при СССР  и люди были более моральными, и культура процветала, ибо не зависела от власти денег, и трава была зеленей, и небо голубей.
Возвратимся к передаче о Гребневе. С целью мелодраматизации Максимов добивается от ФМГ признания, что при совке кино стояло на более высоком уровне, чем при проклятом, грязном капитализме. Те вынуждены уступить его домогательствам и признать это, потому что, куда денешься, советское кино было все-таки великим, а про нынешнее русское кино  вообще не стоит говорить, достаточно рукой махнуть. Правда, ФМГ уступают с ощутимой неохотой, внутренне морщась, потому что как люди тонкие слышат: верхнее ли, нижнее ли «до» возьмет Максимов, он непременно пустит петуха. «Нет, ребята, все не так, все не так, ребята». Высоцкий. 
Итак, Максимов добился своего: ФМГ признали, что современное русское кино хуже советского. Теперь ему остается продвинуться самую малость до полной победы. И он приступает к методичной осаде - начинает донимать ФМГ наводящим вопросом: «А почему, почему современное русское кино стало хуже?» Конечно же, он хочет, чтобы зажатая в угол троица хором ответила: «Потому что упал общий культурный уровень, и художнику приходится подлаживаться под идиотов; упала мораль, и глубокие вопросы бытия сейчас никого не интересуют. И все это потому, что циничное безразличие власти к культуре хуже идеологической опеки;  беспредел чистогана хуже беспредела цензуры; и вообще, современный русский строй хуже позднесоветского!» Под давлением механизированной (мелодраматизированной) пехоты Максимова ФМГ отступают еще на один шаг: они соглашаются насчет падения вкусов и морали. Теперь Максимову, как немцам зимой 41-го, остается всего один рывок до Москвы. И тут происходит то, ради чего я и взялся описывать эту передачу, – происходит чудо. ФМГ, как панфиловцы, вдруг упираются рогом. Они отказываются попятиться на последний сантиметр и признать, что, да, всевластие денег (конкретнее, продюсеров) хуже всевластия цензуры; что капиталистический драйв хуже социалистического застоя; что капиталистическое настоящее хуже социалистического прошлого. Не поленитесь посмотреть эту по-своему смешную передачу - вы увидите, как упорно, как изворотливо ФМГ избегают такого признания! Риторика у всех троих одинаковая: «Да, кино стало хуже, культура упала, народ меньше читает, не ждет от искусства серьезного разговора… но чего же вы хотите, это объективный процесс, так во всем мире. Ничего особенного, никакой трагедии. Случилось то, что должно было случиться – с реальностью не поспоришь».
Вот! «Объективный» - главное слово! ФМГ отказываются роптать против объективной реальности капитализма по-русски, отказываются связывать его с явно происходящим культурным одичанием. «Ведь всюду так». Все действительное разумно. Гегель.
Нет, «всюду» так, да не так. На Западе есть массовая культура, но сохранилась и высокая, в то время как Россию попса затопила всклень. (Пишущие и снимающие друг для друга постмодернисты не в счет). К тому же интеллектуалы Запада признают связь капитализма в его нынешней форме (куда более приличной и щадящей, чем российская) с упадком нравов и культуры. Так почему же ФМГ, сказав А, не скажут Б?
Потому что они не могут. Не они одни такие. Интеллигенция России оказалась заложницей рокового логического силлогизма:
1. Нет ничего ужаснее коммунизма
2. Коммунизм в России сменился чем-то другим («капитализмом»)
3. Следовательно, жить в России стало лучше, жить стало веселее
Но жизнь - не логический силлогизм. Некий мудрец сказал: «Когда вам навязывают выбор между двумя возможностями, ищите третью!» Но русские не находят третьего пути в обход выбора "коммунизм - капитализм". Не одна Россия зажата сейчас в тисках этой альтернативы, - но положение русских либералов особенно трудно: парализованные логикой проклятого силлогизма, они вынужденно слепы к любому ужасу новой действительности; признать, узреть его означало бы для них примкнуть к Зюганову-Проханову. И значит,  с каким уродством ты ни столкнешься, надо вяло мямлить: «явление переходного периода… англичане подстригали свои газоны двести лет… евреи брели через пустыню сорок…»
Между тем, сорок лет уже скоро пройдет, а земля обетованная не только не маячит на горизонте, но далека, как никогда (если не считать ею Крым). И поразительная (будто  церебральный паралич поразил) вялость ответов русского интеллигента на самую отъявленную путинщину  -  что это, как не проявление сковавшего его мозг унылого гегельянства и тоскливого гамлетизма?       

Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика…

Нужно лишь сделать поправку к Шекспиру: русские страшатся как неизвестности той страны, что впереди, так и известности той, что позади. Есть страх и страх страха. Первый экзистенциален, честен и может привести к своему собственному преодолению, к смелости. При втором наступает слепота, притупление чувств ужасного/уродливого/страшного и повышение порога чувствительности к чужой и своей боли. По Аристотелю, катарсис есть очищение путем сострадания и страха. Подавившим в себе страх и сострадание катарсиса не испытать.  

Слева направо: А.Миндадзе, А.Максимов, П.Финн и А. Гельман