Фильм В.Тернявского и А.Торстенсена "Земляничная поляна" Святослава Рихтера"

100 лет назад, 20 марта 1915 года, родился Святослав Рихтер. Этому событию был посвящен выпуск телепрограммы «Наблюдатель», в котором принимали участие бывший директор музея изобразительных искусств им. Пушкина Ирина Антонова, музыкант и режиссер документального фильма «Земляничная поляна» Святослава Рихтера» Валентин Тернявский, пианист и педагог Яков Кацнельсон и певица Галина Писаренко. Вел передачу Андрей Максимов. Из участников передачи близко знала Рихтера, потому что работала с ним, Галина Писаренко. (Сам Рихтер вспоминал: «Лучше всего у нас был Шимановский - «Безумный муэдзин». Им я очень горжусь…. Кажется, я тогда соединился с Галиным духом»). Антонова делала с Рихтером «Декабрьские вечера» и, конечно, тоже была с ним хорошо знакома, но все-таки это был не тот вид контакта, при котором узнаешь художника по-настоящему: не сотворчество. Максимов задавал вопросы в своей обычной манере: казалось, что за его «грубой прямотой» скрывается какое-то завистливое раздражение к гению. Впрочем, это, может быть, мое субъективное впечатление.  Все, что я напишу дальше, тоже во многом субъективно. Я не музыкант и знаю о Рихтере даже не понаслышке, а "поначитке". Но есть английская пословица: "A cat may look at a king". Никому, у кого есть глаза, даже кошке, нельзя запретить смотреть на все что угодно, в том числе на короля. Каждый имеет право на свое мнение, даже некомпетентное. Не надо только навязывать его другим. Я не навязываю, просто делюсь. Музыковеду читать того, что я далее накалякал, не надо, ему не понравится. И правильно не понравится. Он, скорее всего, будет моим текстом рассержен, раздражен.  А вот это неправильно. Такое уж время, понимаете, настало, что каждая кошка может не только смотреть на короля, но и что-то про короля мяукать. Эксперт по Рихтеру, который бросится с размаху в дикой злобе на утесы, то есть на меня неотесанного, смеющего мяукать-вякать про Рихтера, -  этот эксперт, сам того не ведая, уподобится Никите Михалкову или Федору Бондарчуку, которые ему, может быть, совсем не нравятся. Но задумаемся: что так злит этих двоих? Их злит, что в наши дни у всяких шавок появилась возможность публично выражать свое мнение. В славные советские деньки, когда в искусстве трудились их папы, ведь как было? Напишет Сергей Михалков какую-то топорную пьесу, снимет Сергей Бондарчук (потратив 100 миллионов долларов) нудотного "Бориса Годунова" или тошнотные "Красные колокола", и ни один мальчик не сможет воскликнуть: "А король-то голый!" То есть в своем детском садике он это, может, и шепнет, но с более широкими кругами детей поделиться - никак. И кинут этим "Красным колоколам" очередную государственную премию, бывшую Сталинскую, или  даже Ленинскую. И все шито-крыто. Пред ними и им подобными, жадною толпой стоявшими у трона, и общественный суд-пересуд, и правда - все молчало. А теперь как? Пусть оба Сергеича хоть сто раз тебе будут любимцами Кремля, а все равно любой тле на тонких ножках (так Никита Сергеич прозвал кинокритика, своего неутомимого критика Юрия Богомолова) вольно сказать: "12" - говно. "Утомленные солнцем" -2, 3 - говно. "Обитаемый остров" - говно. "Сталинград" - говно". Да что там Богомолов - даже я, вообще тля безногая, могу что хочу сказать. Не по душе Сергеичам такой оборот дел-беспредел, и хошь-нехошь начинают они тосковать по тоталитарному прошлому. А был бы у первого талант, а не потерял бы этой штуки второй, - демократия бы их вполне устраивала, потому что тогда мальчик совсем иначе на всю улицу кричал бы: "Посмотрите, какое прекрасное платье на короле!"  Вот я и говорю: господа эксперты, не извольте гневаться, не подражайте Сергеичам. Повторяю еще раз: вам просто не надо дальше читать, вот и все. Теперь берусь непосредственно  за Рихтера Святослава Теофиловича. Ничего плохого, сенсационного и даже особо нового я об этом великом человеке не скажу. Так что любителей жареного тоже попрошу не беспокоиться.    

1) Сначала о передаче. В ней был затронут интересный вопрос: почему Рихтер давал так много концертов, причем не столько в Москве и западных столицах, сколько в маленьких русских городах? Бывали годы, когда он выступал, в среднем, через день. Это очень много, тем более если учесть ту самоотдачу, с которой Рихтер играл. Участники передачи отвечали на этот вопрос по-разному, и все вместе они, мне кажется, ответили на него убедительно. Так что я не скажу ничего нового, а только обобщу, или выражу несколько по-своему, сказанное ими.

Рихтер был не просто музыкантом-исполнителем  – он был прежде всего артистом.  Артист же всегда стремится расширить поле своего влияния, захватывать все новых пленников.  Возможно, Рихтер пленял в Среднеуральске, Верхнем Волочке и Нижнем Тагиле немногих или временами не пленял никого: послушали и разошлись по рабочим местам, -  но он не хотел об этом знать. Ему достаточно было воображать, как воздействуют на людей Бетховен + он, Шопен + он и т.д. Рихтер играл великую музыку, как роли в великих пьесах, и одновременно был режиссером этих драм, трагедий и комедий, в силу их бессловесности более глобальных и  тонких, чем «Гамлет»,  «Фауст» или «Вишневый сад».  Его глубокая сосредоточенность определялась  существом задачи, которую он ставил перед собой: сыграть за всех действующих лиц, передать, рассказать пьесу, не упустив ни одной важной и захватывающе интересной подробности.  Но рассказать – кому? Передать – кому? Не самому же себе.  Артист не может играть без публики - артист Рихтер к тому же не любил играть для избранной публики: ему нужна была tabula rasa, слушатели неискушенные, непосвященные. Разумеется, это утопия: непосвященный воспринимает «сложную» музыку хуже, чем посвященный.  Но Рихтер, повторяю, не хотел об этом думать – ему нужны были люди, на которых «сюжеты» Бетховена или Шопена свалятся, как гром с ясного неба.  Публика, уже знакомая с этими сюжетами, не вдохновляла его. 

2) Точно так же, как Рихтер не выбирал публику, он не выбирал инструмента. Горовиц во время своих гастролей в СССР играл на своем рояле, перевезенном через океан. Рихтер принципиально рояля не выбирал – играл на том, который оказывался в местной филармонии или в поселковом клубе. Он должен был побороть любой инструмент, как должен был побороть любую публику.

3) При этом Рихтер придавал большое значение обстановке, в которой играет. Он рассматривал свое исполнение не как концерт, а как спектакль, в котором нет мелочей. Важно, как выходишь, как поклонился, букет каких цветов лежит на рояле. Есть книга Юрия Борисова «По направлению к Рихтеру». Автор записывал за Рихтером, как Эккерман за Гете. Вот кусочек из нее (в дальнейшем все цитаты, кроме оговоренных случаев  – также из книги Борисова). «В пианизме… очень много от театра. Возьмите сонату Листа, первое «пам». Надо выйти на сцену и не начинать, пока не досчитаешь до тридцати. Тогда можно «пам». Тут уже не только театр, но и мистика. В Италии было очень жарко, я нервничал и досчитал только до двадцати семи. И все полетело в тартарары».  Часто его охватывало желание сыграть в таком-то захудалом городке, который чем-то возбудил его воображение: ему представилось, что это место – идеальная декорация для исполнения такой-то вещи. Точно так же влияли на него концертные залы: ему хотелось или не хотелось играть в том или ином, как дон-жуану хочется или не хочется переспать с какой-то девушкой. Казалось бы,  богатый опыт должен был научить бабника, что все женщины, в принципе, устроены одинаково; но порох не иссякает в его пороховницах до тех пор, пока фантазия рисует за красивым лицом тело, не похожее ни на одно из тех, какими он дотоле обладал. Так возбуждали Рихтера красивые или чем-то необычные залы.   

4) Некоторые находили игру Рихтера слишком интеллектуальной, лишенной того прямого эмоционального воздействия, которым отличалось, например, исполнение Эмиля Гилельса. Но Рихтер-пианист не руководствовался никакими интеллектуальными соображениями, он играл так, как чувствовал: предельно субъективно и свободно. Тут, правда, надо разобраться, что такое субъективность. Когда исполнитель играет, как ему заблагорассудится? Это не субъективность, а произвол. Можно сказать, что субъективно исполнение, диктуемое исключительно тем, как повлияла на исполнителя музыка, которую он взялся играть. Но чем, кроме этого, должно вообще диктоваться исполнение? Вказивкой начальства? Следованием моде? Подражанием кому-то великому? Конечно, нет. Но в таком случае всякое исполнение субъективно. Да, но надо кое-что добавить. Музыкальное произведение, как сама реальность,  обладает массой параметров. Некоторые из них исполнитель улавливает, некоторым не придает значения, или они остаются вне сферы его сознания. Мера пропуска параметров определяет меру субъективности. Размеры чувствилища Рихтера и масштаб его личности были таковы, что он улавливал огромное число параметров. Поэтому, будучи предельно субъективным, он был одновременно и предельно объективен. Играя абсолютно «лично», он играл как бы безлично. Все чувства, транслируемые им в процессе исполнения, столько же принадлежали ему, сколько  ничуть ему не принадлежали, исходя исключительно от автора.   Таким образом, он не был сентиментален не только в вульгарном, но и в самом высоком смысле. Те, кто предпочитал Рихтеру Гилельса или других выдающихся пианистов, видимо, воспринимали это принципиальное отсутствие в его игре сентиментального крена, эту свойственную ему гармоническую полноту охвата как холодность или излишнюю интеллектуализацию.

5) Рихтер как человек тоже не был интеллектуалом в привычном смысле. Он терпеть не мог философских рассуждений. Его разговор развивался как цепь чувственных ассоциаций. Его восприятие музыки было синестетическим, то есть он ощущал звук на цвет, запах и вкус, а каждый исполняемый опус возбуждал в нем рой причудливых или реалистичных видений, воспоминаний о детстве, неких жизненных ситуациях или виденных снах. Рихтер спрашивает Борисова: «Вы действительно ничего не видите? Видеть музыку совсем не сложно – надо только немного скосить глаза. У меня ведь свой кинотеатр… только кино я показываю паль-ца-ми!» В другом месте: «Я стараюсь чувствовать запах какого-нибудь цветка, дотянуться до него, когда играю прелюдию Дебюсси… А «Вереск» совершенно без запаха. Абсолютная декорация. Поиграете – и ничего не почувствуете! Если и пахнет, то чем-то медицинским. Болотным багульником. В Житомире им заменяли нафталин – отпугивали насекомых, в первую очередь, клопов». А вот о прелюдиях и фугах Шостаковича (цитирую с пропусками): «Очень люблю gis-moll’ную – в духе Бородина. В начале он в раздумьях по поводу своих химических опытов. А фуга – так это же его суфражистки! Есть такое движение за избирательные права. Вот оно ширится, суфражисток все больше, но к концу они как-то киснут, редеют…  В a-moll’ной есть передразнивание Баха. Как будто нарочно… Но мне это нравится. G-dur’ная фуга – наверное, «биомеханика» Мейерхольда … Но что же делать с трио – учить или не учить? (Речь идет о трио Шостаковича – С.Б.) Вчера все время читал про Гоголя, и думал, что начало трио – ползущая болезнь. Болезнь звука? Когда у Гоголя плохо двигалась кровь к голове, он принимал ванны. Что делать мне? Выход один – стена! Знаете, сколько я уже не играю? Три недели!»  Или Рихтер предлагает Борисову: «Ешьте сосиски. Жаль, нет пива, а так бы у нас получился Брамс. Пиво и сосиски – это Брамс». Или о «Мимолетностях» Прокофьева: «Помните a-moll’ную мимолетность? Очень коротенькую. Это - Зоечка Богомолец, еще такая, какой я ее помню в Одессе».

Я открывал книгу почти наугад. Рихтер говорит  подобным образом с каждой страницы – музыка связывается не только с литературой и другими искусствами, но и какими угодно явлениями жизни. И все эти рои ассоциаций, конечно, пролетали в его голове, когда он играл. «Вы что-нибудь понимаете в снах?.. У меня сны напрямую связаны с музыкой, которую я играю. За всю жизнь, наверное, запомнил столько же снов, сколько сыграл сочинений».  А с другой стороны, ничего у него во время игры в голове не пролетало. Полная сосредоточенность. Только автор, только его музыка, и все.

Как читатель, Рихтер тоже не был интеллектуалом. Ему, как и нам с вами, просто хотелось, чтобы было «интересно». Другое дело, что вкус его был тоньше, и ему были интересны не детективы, а пьесы какого-нибудь Кальдерона. Но классика там или не классика, он относится к тому, что читал, так же непринужденно, как мы к своему «бульварному чтиву». Вот о «Войне и мире»: «Надо же было в конце так противно вывести Наташу и Пьера. И какой противный оказался Николай!..» (Эта цитата – из книги Валентины Чемберджи «О Рихтере его словами»).    

6) Все предыдущее говорит о том, что Рихтер был человеком непосредственным. Рука сама просится написать, что он был также непрактичным, незащищенным, «не от мира сего», безразличным к почестям, аполитичным. Ну да, это так. Он учился в московской консерватории 10 лет, потому что никак не мог сдать – да просто отказывался сдавать, не из чувства протеста, а из чистой неспособности вызубрить эту муру! – экзамен по истории КПСС. Наконец, когда он уже был лауреатом международного конкурса, ему как-то исподтишка сунули диплом. Так, так. И не так. Рихтер неуловим. Антонова в передаче рассказывает, как она предложила, чтобы его концерты в музее назывались «Дары волхвов». Рихтер ответил: «Красиво. Но нас не поймут». И они выбрали другое, нейтральное название, «Декабрьские вечера». Антонова, искушенный администратор, не подумала о возможной реакции начальства, а «наивный» Рихтер подумал! Точно так же он, по большому счету равнодушный к наградам, ценил их, ибо они повышали его статус и расширяли поле его свободы: он прекрасно понимал, что живет в стране рабов. Он был честен, но и коварен. «Главное – поменьше заигранной музыки. Я Гаврилову подсказал программу: Моцарт – «Соната с турецким маршем»; Бетховен – «Лунная соната»; Шуман – «Карнавал». Мне было важно, клюнет ли он? А он клюнул. Я знаю, играл замечательно, но ведь программа-то «с душком», для барышень из пансиона». Ну как это понимать? Подсунул человеку, с которым дружил, программу «с душком»… Он был доброжелателен, но и мстителен: считая (без достаточных оснований), что одна женщина из его ближнего круга, Вера Прохорова, провела несколько лет в гулаге по доносу композитора Локшина, он употребил все свое влияние, чтобы перекрыть произведениям Локшина (которого Шостакович, например, считал композитором гениальным) доступ в концертные залы, а его самого сделать «нерукопожатным». (Об этой истории  см. подробнее в моем тексте о фильме «Нота»).  Что там говорить - Рихтер бездонен...
До дна не дочерпать, всего не сказать, и вообще пора закругляться. Далее – факты, только факты. 

7) Любимое музыкальное произведение Рихтера – «шубертовский «Wanderer», моя путеводная звезда. Я боготворю эту музыку и, кажется, не так сильно ее испортил»

8) Рихтер был фанатом кино. Его любимым фильмом была «Бесприданница» (т.е. картина Протазанова, а не Рязанова). Он смотрел ее бессчетное число раз. Вспоминает Ирина Антонова (не в передаче, которая дала повод этому тексту, а в интервью газете "Вечерняя Москва"): "Всем иностранным артистам старался показать эту картину... Иногда я даже пыталась отговорить Рихтера вести своих зарубежных коллег на эту русскую да еще старинную "Бесприданницу", но Святослав Теофилович утверждал: "Нет, я поведу их на "Бесприданницу" с Алисовой, они должны ее посмотреть!" Несколько раз я сама была свидетелем того, как Рихтер сиял во время просмотра своей любимой "Бесприданницы", тогда как его гости сидели в зале с равнодушными лицами. Впрочем, Рихтеру было все равно, нравится им "Бесприданница" или нет". (Вы поняли? Во что бы то ни стало затащить на любимый русский фильм иностранцев, т.е.  людей, от которых меньше всего можно ожидать, что они в нем что-то поймут, а потом в сотый раз, сияя, смотреть этот фильм, не обращая никакого внимания на то, нравится им или нет. Дебюсси для сталеваров Нижнего Тагила!) 

9) Рихтер гастролировал где угодно (например, он несколько раз приезжал в Черновцы: я помню, как публика сидела не только в битком набитом зале, но и на сцене: он разрешил), – но ни разу не возвращался в Одессу, ставшую для него не родным, а прОклятым городом - местом, где советские в 41-м году расстреляли его отца, потому что Теофил Данилович был немцем.

10) Мой двоюродный брат, тогда студент черновицкого музучилища, тайком шел за Рихтером после вышеупомянутого концерта в филармонии. Рихтер прошел до Центральной площади, где воспользовался подземным общественным туалетом, впоследствии снесенным.  Потом он несколько часов бродил по городу.

Рихтер запоминал расположение улиц всех городов, где побывал и бродил. Это была одна из его уникальных способностей. Приятно сознавать, что, умирая, он, среди всего прочего, где-то меж пластов великой музыки, холстов великих живописцев и тысяч незабытых снов,  держал в своей гигантской голове карту моего родного города.         

Смотреть фильм он-лайн:

Написать письмо автору