Признаться, я этого фильма не смотрел. Меня просто заинтриговало, что фильм с таким сюжетом (см. отрывок из синопсиса в заставке) снял режиссер Бабак Наджафи. Все-таки забавно, да? Мусульманский человек снимает в США фильм о падении Лондона. Не сомневаюсь, что падение под самый конец удалось предотвратить, что "силы добра" восторжествовали над "силами зла", причем первые - это, разумеется, силы иудео-христианской цивилизации. Но стоило бы все же положить этот фильм на психоаналитическую кушетку и прозондировать на наличие злого восхищения действиями тех, кто хочет стереть Лондон с лица земли. Если психоаналитик, что-то подозрительное заметив, спросит Бабака: "Зачем ты все это с таким смаком показывал?" - тот, конечно, ответит: "Ни с каким не со смаком. Но что вы хотели? Чтобы я показывал происки "злых сил" так, чтобы с самого начала было ясно, что ничего у них (то есть Лондон) не выгорит? Кому был бы нужен такой триллер?" Может быть, Бабак сказал бы это вполне искренно, может быть. Он вполне может так думать. Но где-то там глубоко внутри... кто его, Бабака, знает? Кашпировского спросили: "Когда вы выступаете в Америке, ваша публика - только русскоязычные?" Он: "Ничего подобного. То, что я говорю, на самом деле не имеет никакого значения. Мое подлинное терапевтическое послание не-, вне-вербально". Но ведь возможен и такой вариант: человек и сам не знает, каково его вневербальное послание.
Так к чему я клоню? Нельзя позволять американским мусульманам делать фильмы, в которых показывается, как темные силы пытаются причинить белым людям зло? Ну это уж чистая паранойя! Национальность творца не имеет никакого значения, важны его убеждения, важны его намерения, важно, что-у-него-за-душой! Ну да, ну да.
Но что-то грызет внутри. Благими намерениями... И поди знай, что у кого-то за душой и какие эта душа посылает вневербальные сигналы. А ведь они, сигналы, воздействуют... Нет, все-таки интересно, к каким выводам пришел бы доктор Фройд путем интерпретации кинокошмара Бабака Наджафи.
Но я не фрейдист. И я не любитель триллеров и фильмов-катастроф. В общем, неохота мне смотреть эту картину. Читатель, если желает, может посмотреть и потом оставить на сайте коммент: "Проверено: мин нет". Или: "Achtung! ..." Да ладно, не будет никаких комментов. Я уж не жду их давно, и так охладел к собственному детищу и поприщу, что вот, видите, пишу уже тексты о фильмах, которых не смотрел.
"Большой Вавилон". Документальный телевизионный фильм. Режиссеры Ник Рид и Марк Франкетти. Канал HBO. США. 2015.
- Пуськин ярче, талантливее, чем Муськин!
- Чем, чем Пуськин талантливее?
- Чем Муськин.
Старая, известная шутка
Название фильма в оригинале не отличается от русского перевода: "Bolshoy Babylon". Bolshoy - это Большой театр. Фильм заверчен вокруг истории с художественным руководителем балетной труппы театра Сергеем Филиным (с прошлого года уже бывшим), в лицо которому вечером 13 января 2013 года плеснули на улице кислотой. В фильме зафиксированы всякие разговоры танцоров Большого и других людей по этому поводу, показано возвращение Филина на работу после лечения, потом приход в театр Владимира Урина, сменившего Анатолия Иксанова в должности директора театра. Фильм плохой, бестолковый. Я не хочу сказать, что фильм бестолков как расследование этой темной истории, хотя отчасти он на это претендует. Он отчасти претендует на разное: чтобы быть криминальным расследованием, социальным исследованием, берущим бардак в Большом как модель глобального русского бардака, иносказанием на тему того, как за блестящим фасадом жизни скрывается грязная мишура, и просто красивым показом этого красивого фасада: между делом все-таки заснято много сцен из разных балетов. Всего понемножку, и ни о чем внятно. Балетные просто сплетничают, к тому же режиссеры слишком робки, чтобы, не дай бог, пропустить на экран конкретные имена и факты, перетираемые в сплетнях, что было бы, по крайней мере, любопытно. Фильм вроде клонит к тому, что расправа с Филиным - проявление нынешней коррумпированности Большого, в котором развернулась яростная борьба за должности, влияние и премьерство, но он не идет в этом направлении сколько-нибудь далеко и глубоко. А для того чтобы сделать картину некоей притчей на документальном материале, Рид и Франкетти слишком слабые режиссеры. В общем, ни рыба ни мясо.
Но вот я подумал: а почему все же дошло до того, что коллеги художественного руководителя великого, что ни говори, театра плескают в него серной кислотой? (До сих пор так и не ясно, стоял ли за этим преступлением один Павел Дмитриченко, премьер балетной труппы... если он вообще был к нему причастен, что тоже под вопросом. Однако никто как будто не сомневается, что Филин пострадал от своих собратьев по искусству). Как такое стало возможно? Ну ясно, зависть, деньги, бардак, беспредел. Филин кому-то покровительствовал, кого-то недолюбливал. Павличенко якобы мстил за свою жену Анжелину Воронцову, которую Филин зажимал. И все-таки... Мальчик Сережа, может быть, учился с теми, кто решит его ослепить, в одной балетной школе, потом делил с ними гримерку. Конечно, тут ситуация Яго: когда твой товарищ стал твоим начальником, зависть к нему сильней, чем к "человеку со стороны". Да, да. Но все равно непостижимо. Наверное, этот кошмар нельзя объяснить какой-то одной причиной. Та, которую предложу, предположу я, возможно, менее на поверхности, чем прочие.
Зависть, борьба самолюбий, страстный карьеризм были всегда. Но до каких-то пор что-то держало их в узде. Это что-то - гамбургский счет, художественные стандарты, непререкаемые эталоны. Советское искусство предвоенных - ранних послевоенных лет, вопреки намерениям Сталина, но и благодаря им, несло высокие традиции 19-го и Серебряного веков. Если взять балет, то выдающиеся хореографы старой школы отбирали гениальных танцоров. Таких было немного, и все вертелось вокруг них. По какому принципу хореографы отбирали? Ну как же, гения сразу видать! Нет, это только так кажется. На деле, выбрать трудно. Толстой говорил, что искусство отличается от неискусства тем, что в нем присутствует некое таинственное "чуть-чуть", в котором вся и штука. Что же оно такое? Трудно выразить. Во всяком случае, это нечто, превышающее технику любого рода искусства, а иногда, и даже очень часто, и даже непременно - нарушающее, противоречащее этой технике. Да, "чуть-чуть" - всегда нарушение. Способного человека технике можно обучить, но невозможно обучить его ее нарушению точно там и тогда, где надо. Однако, что ж поделаешь, искусство начинается именно там и тогда. Можно сказать так: искусство - единственная сфера человеческого проявления, где царит абсолютная свобода; значит, канон сам по себе не важен - он нужен лишь для того, чтобы его нарушить, самим фактом нарушения продемонстрировав прорыв в царство свободы.
Такой взгляд, такое отношение к искусству бытовали в давние времена, и они еще как-то держались в имперскую совковую эпоху. "Но как же? - спросите вы. - Совковое искусство, наоборот, было зажато мертвыми канонами?" Не совсем, не совсем. Поймите: я не говорю о нарушении канонов в смысле какого-то дерзкого модернизма. Нарушение содержится в самом зерне искусства, классического и неклассического. Сергей Эйзенштейн, исступленно поверявший алгеброй гармонию, написал исследование о движении носков Улановой в сцене венчания из балета "Ромео и Джульетта". При помощи чертежей и графиков он показал, что траектория носков балерины проходит как бы "неправильно", и в этой неправильности выражается гениальная неповторимость Улановой.
Итак, "чуть-чуть" решает все. И это "чуть-чуть" надо заметить, и танцовщицу, скрипача, комедианта, поэта с этим "чуть-чуть" надо отобрать, выпестовать и потом построить весь репертуар, всю концертную или издательскую политику вокруг него. Но кто это способен заметить? Только человек, отличающий искусство от техники, человек возвышенного взгляда, орлиного глаза. Такие раньше водились. А потом - а сейчас - традиция понимания искусства как высокого, неуловимого "чуть-чуть" вымылась.
Воспоминание. У моей жены есть родственник-дирижер, однажды его театр - это был Пермский театр оперы и балета - гастролировал в Севастополе, а мы в это время были в Крыму и приехали в этот город на представление "Лебединого озера". Поздно ночью после спектакля несколько балетных, как это водится у артистов на гастролях, сошлись в номере дирижера на посиделки. Когда было достаточно выпито, одна балерина разговорилась. "Ну что Надя, что Надя? У Кати прыжок хуже? У Али фуэте хуже? Ой, не надо. Ну давайте согласимся: ей просто повезло, что Сахарова стала проталкивать ее. А выбрала бы Катю или Алю - сейчас все бы сходили бы с ума по ним, и не зря!" Надя - это Надя Павлова, выпускница Пермского хореографического училища, которая в тот момент уже блистала в Москве.
Так говорила та балетная. Но она позволяла себе так говорить лишь в узком кругу, - потому что в тысяча девятьсот семьдесят таком-то году непререкаемые авторитеты еще могли диктовать свой вкус, согласно которому Надя несравненно талантливее, выше Кати, потому что... чуть-чуть!
Те времена миновали. Почему они миновали - другой разговор: власть денег, массовая культура, эпоха массового потребления, триумф демократической горизонтали над аристократической вертикалью... Но факт: они миновали. Значит - кто, что заткнет теперь той пьяненькой танцорке рот? Ну в самом деле, чем Надя лучше? Ну давайте разложим по составляющим: рост, фигура, личико, подъем, батман, pas assemblé, pas emboîté... Где, где лучше? Не вижу.
В самом деле. Чем Ростропович лучше Йо-йо-Ма, Рихтер лучше Мацуева, Ойстрах лучше пятнадцатилетней корейской скрипачки-вундеркинда? Ну докажите, покажите! Не можете?
И далее это гениально простое открытие: ничего, ничего нельзя на самом деле доказать! - пронизывает, как отточенная стрела, все уровни, все сферы жизни до самого дна. Чем Анжелина Воронцова хуже N.N.? Филин пропихивает ту, потому что она ему дала или проплатила. Слизь! Кислотой в зенки! Что, не решусь? А вот решусь! Я не тварь дрожащая, я право имею! (Почти из Достоевского).
Пора вертикалей прошла, наступила пора горизонталей: время бунта толпы.
"А ты кто такой? Тоже аристократ нашелся!" Не аристократ, куда там. И то, что я сказал, не эпиталама имперским иерархиям и мечта по их возврату. Но что поделаешь, у каждого облака есть своя серебристая изнанка. Красный бархат Большого был прекрасной изнанкой ужасной сталинщины. Я всего лишь попробовал объяснить, почему Сергею Филину плеснули кислотой в глаза. А в остальном, господа... "времена не выбирают, в них живут и умирают".
Мои наблюдения над "Наблюдателем". Телеканал "Культура". 14 марта.
Есть телепрограмма "Наблюдатель". Это одна из лучших русских телепрограмм. Когда ее ведет Андрей Максимов, он неизменно начинает передачу так: "Это программа "Наблюдатель". Сегодня наблюдать доверено мне". Ну а вот сегодня наблюдать за "Наблюдателем" доверено мне. Я понаблюдаю за выпуском передачи, посвященным питерской литературной группе 20-х годов "Серапионовы братья": Зощенко, Вс.Иванов, Каверин, Федин, Тихонов, Лев Лунц и др. В гостях у Максимова два доктора наук: Олег Лекманов и Мария Черняк, а также Елена Папкова, которая только кандидат, но зато внучка Вс.Иванова.
Максимов расспрашивает специалистов об этой группе. Он, например, спрашивает: "А зачем они написали манифест? Что, путем манифестов можно изменить литературу? По-моему, чтобы ее хоть немножко изменить, надо тихо сидеть и писать. Так зачем же они, не понимаю".
Я думаю, ответить на этот вопрос надо так: "Вы или незнакомы с историей литературы, или прикидываетесь. Внутрилитературная борьба, даже войны, всегда, со времен Древней Греции, была частью литературной жизни, а манифесты - это своего рода объявления войн. "Литературные скандалы закономерно сопровождают литературные революции": это очень умный человек сказал, Юрий Тынянов". Но раз Максимов ничего не понимает, или якобы не понимает, надо отвечать на уровне его вопроса. Ему отвечают (неважно, кто: это может быть кто-то один или все трое подряд, мне лень пересматривать передачу): "Ну вы понимаете, они были молодые, задорные, им хотелось поспорить, заявить о себе, ведь их тогда никто не знал".
Максимов спрашивает: "А они были за советскую власть или против? Ведь они должны были как-то определиться, они же видели, что вокруг творится: террор, разрушение церквей, вся эта диктатура пролетариата. Так какая была их позиция?"
Я думаю, на это надо ответить так: "Они все были счастливы, что произошла революция, хотя бы потому, что она дала им возможность быстро продвигаться в литературе, потому что Октябрь дал дорогу молодым. Раньше они, может быть, все равно стали бы писателями, но с бОльшими трудностями и т.д. Эйзенштейн написал: "Революция дала мне в жизни самое для меня дорогое - это она сделала меня художником". Кроме того, они все были антибуржузными молодыми людьми. И кроме того, что значит, "за советскую власть"? За ту, которая будет в 37-м году? Они не были Вангами. А террор и т.д... вы опять или ничего не знаете, или прикалываетесь. Сразу после революции был террор, но это был период невероятного расцвета искусства, ренессанс: Пастернак, Бабель, Эйзенштейн, Довженко, Пудовкин, Дзига Вертов, Малевич, Шагал, Филонов, Петров-Водкин, Шостакович, Мейерхольд, Вахтангов... Все это были не просто гениальные или очень талантливые люди, но такие, которые всем сердцем одобрили, полюбили революцию". Но раз Максимов ничего не понимает, ему отвечают: "Ну, понимаете, серапионы были разные, тут нельзя одним словом. Некоторые были более "прореволюционными", некоторые менее. Во всяком случае, они надеялись, что им дадут свободно писать, и пока им давали, они относились к происходящему более-менее терпимо, хотя, конечно, всё видели. К тому же они, повторяем, были еще очень молодые и не настолько все эти вещи понимали, как мы с вами сейчас".
Максимов спрашивает: "Но ведь потом они, считай, все, ну кроме Зощенко, предали идеалы молодости. Ведь, как я понимаю из того, что вы только что сказали, их идеалом была свобода творчества, а какая свобода творчества при Сталине?"
Я думаю, на это надо ответить так: "Это огромный и страшный вопрос. Уделом серапионов, как и множества других талантливых - а значит, органически честных - художников, чей творческий пик пришелся на пик сталинщины, стала беспощадная болезненная ломка себя. Как животные в наводнение, они стремились найти какую-то кочку, чтобы, с одной стороны, не погибнуть творчески, с другой, как-то вписаться в систему и не погибнуть чисто физически. Прочитайте дневники 30-х годов выдающейся женщины и мыслителя Л.Я. Гинзбург: она на каждой странице решает для себя этот вопрос и не может решить. А вот что писал почти гениальный Виктор Шкловский в своей книге "Гамбургский счет" 1928 года: "Так вот, лен.
Лен, если бы он имел голос, кричал при обработке. Его дергают из земли, взяв за голову. С корнем. Сеют его густо, чтобы угнетал себя и рос чахлым и не ветвистым.
Лен нуждается в угнетении. Его дергают. Стелят на полях (в одних местах) или мочат в ямах и речках.
Речки, в которых моют лен, – проклятые – в них нет уже рыбы. Потом лен мнут и треплют.
Я хочу свободы.
Но если я ее получу, то пойду искать несвободы к женщине и к издателю.
Но зазор в два шага, как боксеру для удара, иллюзия выбора, – нужны писателю.
Иллюзия для него достаточно крепкий материал".
Не дай бог жить в такие времена, когда приходится убеждать себя, что ты лен и нуждаешься в угнетении. Путь приспособления к системе, безусловно, был путем самообмана, сплошных иллюзий и компромиссов, - но это была не комедия, а трагедия. А раз трагедия, значит, нельзя так легко бросать: "предавали идеалы". Они-то, может, и предавали, но нехорошо из наших пока что вегетарианских времен бросать в них камнем, уважаемый Андрей!". Но раз Андрей ничего не понимает, ему отвечают (на этот вопрос отвечает Олег Лекманов, тут я запомнил): "Ну, видите ли, они жили в определенных обстоятельствах, которые нельзя было игнорировать. Живя в Советском Союзе, они вынуждены были быть советскими писателями. Конечно, мера конформизма у них была разная: скажем, Каверин и Федин - не одно и то же. Но все сообразовывались, так сказать, со "временем на дворе". Слово "конформизм" обычно произносят с презрительной интонацией, но, в сущности, это просто естественная психологическая реакция на изменение среды".
Максимов "переходит на личное". Он спрашивает: "Ну и что они, так вот мирно сидели кружком и читали друг дружке свои рассказы и повести? И так уж не было между ними никакой зависти, соперничества и т.д.?"
На это, я думаю, надо ответить так: "Мы не понимаем, почему вы это спрашиваете. Мы не настолько глубоко и долго говорили здесь о более существенных особенностях группы "Серапионовы братья", о ее чертах как литературного явления, чтобы перескакивать на какой-то мелкий сор ссор и дрязг. Ну, может быть, что-то такое и было, жизнь есть жизнь, но, в целом, серапионы были чрезвычайно дружны, недаром "братья". И это все по вашему вопросу". Но раз Максимов ничего не понимает, ему отвечают... Нет, ему не сразу отвечают, сначала повисает пауза, в которой доктора и кандидат отчаянно роются в мозгах, чтобы найти ответ под стать вопросу. И вот, наконец: "Ну да, всякое бывало. Вот, например, Каверин объявил дуэль Зощенке". Максимов оживляется: "Что вы говорите! И что же послужило причиной?" "Кажется, там была замешана дама. Но это не точно". "Ну и... кто же кого?" "Дуэль, кажется, не состоялась. Вообще не исключено, что эта история - апокриф". Максимов немного разочарован. Но в целом он доволен: передача прошла как надо, все отвечали на крепкую четверку.
Вопрос номер один: так Максимов задавал свои низкие вопросы, потому что ничего не понимал, или потому что прикалывался? Я думаю, ни то ни другое, или то и другое. Его постоянная позиция как интервьюера - спрашивать от лица зрителей. Поскольку же он считает зрителей пошляками, то и вопросы должны быть пошлыми. Но зрители бывают разные, и даже один и тот же зритель бывает разным в зависимости того, опускают его или поднимают. Может быть, мнение Максимова, будто весь народ чохом пошляки, это самопроекция. Кроме того, увлекшись ролью рупора пошляков, он постепенно дошел с этим рупором до упора, и маска приросла.
Вопрос номер один был довольно простым, номер два куда сложнее. В кинофильме "Волга-Волга" мужичок поет: "Удивительный вопрос: почему я водовоз?" Удивительный вопрос: почему два доктора наук и кандидат - водолеи? Почему они сочли, что непременно надо лить воду на максимовскую мельницу?
Мемуар. В 70-е годы в СССР был книжный бум. Однажды я шел по центральной улице и увидел на лотке книгу Зенона Косидовского "Библейские сказания". Это была ценная книга, и я бы ее немедленно хапнул. Я, правда, уже имел ее, достал по блату. Но что с того? Второй экземпляр можно поменять на какую-нибудь другую ценную. Но дело в том, что книга на лотке была на украинском: "Бiблiйнi оповiдi". Как таковая она не имела большой товарной ценности, и я прошел мимо лотка. Через двести метров на той же улице располагался еще один книжный лоток, на нем лежали те же "Бiблiйнi оповiдi". Но тут они продавались с нагрузкой: книга была в одной обертке с какой-то ерундой. Возле лотка стояли две женщины интеллигентного вида, типа пожилые училки. Одна из них повертела книгу в руках и нерешительно вернула на лоток. Я понял, что, если бы не нагрузка, она бы ее купила. Я сказал: "Вон там, двести метров вправо, эта книга продается без нагрузки". Продавалка заорала: "Пошел вон отсюда! Советчик нашелся! Я тебя знаю, хулиган!" Что ж, на такое я ответил: "Во-первых, заткнитесь. Во-вторых, вы не имеете права с нагрузкой". "Я тебе щас покажу право! Вот я милиционера позову!" И тут знаете что произошло? Вы уже догадались, да? Училка торопливо расплатилась, взяла книгу (книги), и обе потяпали прочь. Это меня поразило, оскорбило. Ну почему, почему? А потому. Эта жалкая вонючая лоточница была, как-никак, представительницей советской власти на местах. Вступив с ней в конфликт, я поставил себя в позицию диссидента. Училки не хотели иметь ничего общего с диссидентом: фактом своей покупки они продемонстрировали полную солидарность с советским истеблишментом.
ТВ - это что-то глобальное, всемогущее. Вступив в чертоги ТВ, всяк ощущает свое ничтожество. Максимов - представитель ТВ, почти демиург ТВ-мира. Значит, надо ему кадить. По крайней мере, надо вести себя прилично. Любое возражение, несогласие - что-то вроде скандала. Но мы не смутьяны какие-нибудь, боже упаси, мы люди законопослушные!
Я начал с того, что отозвался о программе "Наблюдатель" положительно. Я не отступаюсь. И я бы не написал этого всего, если бы в данной конкретной передаче было что-то особенное. Но так везде! Все российское ТВ такое. Ведущие правят бал. Ну что бы случилось, если бы какой-нибудь участник какого-нибудь ток-шоу вдруг восстал? В крайнем случае, этот ведущий больше не пригласил бы его на свой базар. Но ведь это еще не гулаг! Но нет, молчат, как рыбы, как рабы. Отвечают, как пупсики, как попки. Почему советская впасть продержалась так долго? Почему Путин непотопляем? Потому что училки покорно покупали книги с нагрузкой, а доктора наук угождают ведущим - пошлым профанам или клоунам.
Но не всегда. Бывают исключения. Я видел пока что всего одно. Однажды в передаче Игоря Волгина "Игра в бисер", в ее выпуске, посвященном "Фаусту" Гете, участвовал Юрий Арабов, сценарист фильма Сокурова "Фауст". Все шло тихо-мирно, участники послушно подчинялись "замыслу упрямому" Волгина, человека не менее пошлого, чем Максимов (по мне так более). Каждый что-то говорил приличное, Волгин посредине прерывал и говорил: "Ну хорошо. А как вот насчет такого еще вопроса?" Попки начинали тереть по новой. И вдруг Арабов, до того молчавший, открыл рот и злобно бросил кому-то из них: "Но это же тошниловка - то, что вы говорите!" Волгин торопливо вякнул: "Ну почему же, почему же, любой взгляд имеет право на..." "Не любой! Я занимался "Фаустом" десять лет, это страшная темная прорва, нельзя плевать в нее сладенькой слюной!"
Да что я пересказываю, можете сами посмотреть и послушать. Видео прилагается. Это просто праздник какой-то!
"Песнь песней".Режиссер и сценарист Ева Нейман. По произведениям Шолом Алейхема. Украина. 2015.
Вербовая веточка
Фильм очень простой. В одном еврейском городке стоят рядом два дома, вернее, две избы. В одной живет с мамой и папой мальчик Шимон, Шимик, в другой со своим дедушкой девочка-сирота Эстер-Либа, Либузя, Бузя. Городок как городок, то есть маленький, и все в нем маленькое и скорченное, большая только бедность, она пропитывает все. Люди живут как могут, радуются, чему могут, тому, что есть. Шимик влюбляется в ту девочку, что есть, которая рядом, которую видит каждый день. Но это не значит, что где-то на свете есть девочка, в которую, сложись иначе судьба, он мог бы влюбиться сильней. Нет, Бузя стала навек его судьбой, той, что на роду написана, без нее жизнь не жизнь. И Шимик тоже стал для Бузи судьбой. Годы идут, дети растут. Настала пора Шимику ходить в хэдэр. Толстый раввин спрашивает мальчиков: "Почему лошадь бегает? Потому что боится. Дети тоже должны бояться. Чтоб они боялись, надо почаще спускать им штанишки и давать побольше горяченьких". Раввин часто засыпает посреди молитвы, Шимик мечтает, чтобы он никогда не проснулся. Жизнь скучная, улочки городка немощеные, дожди месят на них грязь, по улицам проложены мостки. Мостков из города в большой мир нет. Шимик мечтает при помощи магического слова из Кабалы взлететь над городком, полететь над реками и пустынями, через черные горы, в волшебное царство, и там расколдовать зачарованную царевну.
Ритм фильма неровный, прерывистый, потому что жизнь бессвязна, и потому что это фильм-воспоминание, все в нем видно фрагментарно и как бы назад, через перевернутый бинокль. Время идет прерывисто, как дожди. По вечерам папа Шимика (его играет Карэн Бадалов, артист с бесконечно печальными глазами), мама Шимика (круглолицая артистка Виталина Библив, скорее похожая на украинку, но это ничего: бывают такие похожие на украинок еврейки) и сам Шимик сидят за столом, едят ржавую селедку. Мы видим их с улицы через окно. Время идет, за окном видны только двое, потому что Шимик уехал в большой город учиться на врача. Какой умный мальчик, какое счастье! Но он расстался с Бузей, какое несчастье! Ведь время идет, а девушкам положено выходить замуж, а сирота разве может выбирать? "Хорошая партия, отличный жених, почтенный богатый дом, дом - полная чаша! Правда, чуть душу из нее не выжали, пока она сказала "да". Эта Бузя тоже порядочная упрямица". Такие слова, вводя Шимика в курс дела, говорит ему мать, когда он, узнав о Бузиной свадьбе, примчался на разрыв души в родной городок. По случаю его приезда в доме собралось много гостей. Ну расскажи, расскажи, как ты там, интересно! Но на самом деле, им не очень-то интересно: они не верят, что широкий мир действительно существует. И зачем этот Шимик куда-то поехал? Было бы желание, учиться можно и на чердаке. Шимик молчит, гости говорят. В следующем предложении я солью их гур-гур-гур в один поток. "Я вам скажу, что Тора без мозгов вообще ничего не значит --- даже враги наши, чего, вы думаете, они от нас хотят? Ничего. Все из-за заработков, будь у них дела получше, никто бы не свирепствовал так --- как мама говорит, думай о себе, тогда о других позабудешь --- будь я Ротшильд, я бы раз и навсегда положил бы конец войнам... вы спросите, как? только при помощи денег! --- а человек, что столяр: живет, а потом умирает". (Между прочим, среди гостей я заприметил Альберта Филозова, у него крошечная роль. Я думаю, такой известный артист согласился на этакую безделицу только потому, что он а ид. Смотри-ка, я даже не думал, что Филозов а ид!) Гуркот гостей сливается для Шимика в сплошной гурнышт, потому что его мысли только о Бузе. "Неужели я проиграл свое счастье, проиграл навеки? Неужели своими собственными руками выпустил прекрасную волшебную царевну? А может быть, еще нет?" Да как же может быть, как же нет, если в субботу после швуэса свадьба! Ай, не буду дальше рассказывать, слезы на глаза наворачиваются.
В картине про еврейский штетл можно много всяких прибамбасов навертеть в духе Kабалы, в духе Шагала, в духе Моисея Фишбейна. Режиссер Михаил Калик когда-то мечтал снять фильм по Шолом Алейхему, и, судя по доступной информации, это было бы что-то дрожащее, стилистически сложное и изощренное. Калик отчасти для того в Израиль эмигрировал, чтобы снять такой фильм, да так и не снял. Ева Нейман пошла по другому пути: ее картина простая, она как весенняя вербовая веточка, уроненная на голый, немытый, щербатый пол. В фильме, на мой взгляд, есть свои недочеты (особенно в финале - недаром же я его пропустил), но он вышел таким, каким вышел - простой, трогательный, щемящий, берущий за душу еврейский фильм.
"Удержит ли власть "новое дворянство?" Передача на радиостанции "Свобода". Ведущий - Михаил Соколов, гость - Симон Кордонский.
Это необычная и довольно смешная передача. Злобно навостренный против путинского режима Михаил Соколов энергично мечет в интервьюируемого обычные вопросы, на которые предполагаются обычные ответы, будь этот интервьюируемый мальчиш-кибальчиш-либерал или мальчиш-плохиш-пропутинец. А Симон Кордонский вяло, флегматично, тихо, так что иногда еле слышно, отвечает что-то неслыханное, но не в том смысле, что оно ни в какие рамки не лезет по смелости или подлости, а просто, вот ни в какие рамки, смыслово и концепционно. "Хуже ли стал жить народ?" "Ну что значит народ? Кто лучше, кто хуже". "Как одолеть коррупцию?" "Никакой коррупции нет". "А что же есть?" "Распределение финансовых ресурсов". "То есть денег?" "Нет, финансовых ресурсов. Денег никаких нет". "А деньги куда делись?" "В результате мер Чубайса и Кудрина в 90-е годы деньги исчезли. Этим самым был положен конец беспределу 90-х. Государство заново обрело свои традиционные функции". "Так это хорошо, по-вашему?" "Нет, это плохо". "Вы считаете, что нынешнее завинчивание гаек - это реакция власти на Болотную площадь и другие протестные акции либералов?" "Какие действия? Каких либералов? Это действия власти". "Как это? Власть сама организовала действия против себя, чтобы потом на них ответить?" "Ну, в общем, да".
"Ну, в общем, да" - частый ответ Кордонского. Еще чаще он отвечает "Нет, не совсем так". Чувствуется, что ему самому неприятно, что он вынужден постоянно не соглашаться, и вот, в тех случаях, когда это хоть сколько-нибудь возможно, он бормочет "Ну, в общем, да", хотя и тут, если по правде, надо было бы ответить "Нет, не совсем так". На самом-то деле, Кордонский при всем желании не может ни в чем согласиться с Соколовым. Но в этом еще не было бы ничего особенного: Соколов ради журналистской объективности нередко приглашает на передачу тех, кто с ним ни в чем не согласен (правда, он не дает им слова сказать, но это уже другой вопрос). А тут такое дело: Кордонский не может ответить Соколову ни да, ни нет. Его "Не совсем так" означает, что он со своим вопрошателем просто-напросто в разных измерениях, и тут невозможен ни контакт согласия, ни контакт спора, а просто - "Зачем вы взяли без спросу мой утюг?" "Я думаю, что древние угольные утюги вряд ли лучше современных электрических". Да-да, Кордонский, ко всему, скажет не наоборот, как вроде имело бы смысл: "Угольные вряд ли хуже электрических", а что они вряд ли лучше, как будто кто-то в этом сомневается. Никто не сомневается, просто в голове Кордонского совсем другая система координат. Он, может быть, гений. Из того, что он говорит, этого прямо не видно в силу, опять-таки, того, что не только Соколов, но и мы не можем понять хода его мыслей. Но косвенно гениальность можно предположить хотя бы по тому, что этот человек уникально компетентен, он владеет массой фактической информации, что бы он ни сказал, он ссылается на дату и источник. (По специальности Кордонский химик и биолог, может быть, поэтому он как-то чрезвычайно много и точно знает о России как чисто физическом, географическом, органическом теле. Потом он защитил кандидатскую по философии. Потом стал типа экономистом, входил в команду Гайдара, работал в правительстве, и к энциклопедичности географа и задумчивости философа прибавилась сметка практического экономиста).
Но можно было бы, впрочем, также предположить, что он шиз. Бывают такие невероятно эрудированные шизы. Подобное предположение подкрепляется всем видом Кордонского: он застенчиво улыбается, у него какое-то наивное выражение глаз, но, если присмотреться, то возникает подозрение, что он улыбается сардонически, а смотрит страшно, как некто из фильма ужасов, бр-р! Причем, поймите, Кордонский не волк, прикидывающийся овечкой, а он действительно овечка, но это овечка такого ума, настолько беспредельно все понимающая, что она даже не волк, а демон какой-то. В ответах Кордонского есть некая нечеловеческая беспристрастность, объективность, которая также характерна для шизов. Мне знаком по работе этот тип: человек знает все, любое его высказывание безошибочно, но оно безошибочно потому, что оно чисто фактажно, в нем нет человеческой, слишком человеческой энергии заблуждения. Короче, не человек, не совсем человек.
Но это всего лишь предположение, скорее всего, неверное. Шизы этого рода всегда пассивны, они ничего не делают, только говорят. Кордонский же делает много, он глава нескольких организаций, каких-то комитетов, которые прямо и непосредственно помогают людям экономически и бытово. То есть базар его холодный, нечеловеческий, а дела теплые, человеческие.
А впрочем, бог его знает. Может, и базар человеческий, да только мы этого не поняли. Соколов данным интервью показал, что он журналист обленившийся, не делающий домашней работы. Ну что бы ему стоило заглянуть в интернет и получить представление, с кем ему предстоит говорить? Кордонский "точно показал, что привычные категории экономической и политической науки (рынок, деньги, классы, политика, демократия), выработанные на Западе и предназначенные для анализа западной реальности, применительно к России не работают. Они не работают не только как инструмент анализа этой действительности, но и как путеводитель для реформ и преобразований (то есть, того, что принято называть «модернизацией»). И здесь Кордонский отбрасывает на корню так называемую «транзитологическую теорию», согласно которой постсоветские страны переживают «переходный период от тоталитаризма к демократии, от планового социалистического хозяйства – к рынку», показывая полную несостоятельность таких понятий, как «рынок», «демократия», «коррупция», применительно к российской реальности как абсолютно ей инородных". (Курсив не мой, а автора процитированной статьи А.Шевченко). Ну ладно, Соколов этого не читал. Но все равно, через несколько минут разговора с Кордонским он должен был ощутить, что гнет не в ту степь. Глупый он, что ли? Да не глупый, а слишком ангажированный. Впрочем, слишком ангажированный всегда глуп. Так или иначе, он не усек, с кем имеет дело. Ведь Кордонский какой? Его пригласили на передачу, ну он пришел. Ему задают вопросы, ну он отвечает. Перестали задавать, передача кончилась - ну он перестал отвечать, до свиданья, будьте здоровы. У него не было никакого намерения сказать больше, чем его спрашивали, изложить свое глубинное кредо. В этом есть что-то детское: "Ну как ты живешь, Петя?" "Хорошо". "Кушал сегодня?" "Кушал". "В детский сад ходил?" "Ходил". А что мама у него в больнице, что он ходит в круглосуточный детский сад, и ничего, кроме полтарелки манной каши, он за сутки не съел, потому что эти гады кормят раз в день, этого он не сказал. Спросили бы прямо - сказал бы. Если бы Соколов не пытался втиснуть Кордонского в прокрустово ложе своей либеральности, если бы вдруг подумал: "стоп, передо мной сидит какой-то иной, совершенно непонятный человек. Давай-ка я попробую иначе, более как-то общо: так что же вы думаете о мире? к чему все катится? есть ли в динамике России что-то такое, что вас все-таки тревожит? или вас так-таки ничто не тревожит, вы рассматриваете свою страну, как энтомолог муравейник? или вы, может быть, типа гегельянец и признаете только существующее, которое в силу самого факта своего существования разумно, и нет мира лучше этого мира?" Если бы Соколов так спрашивал, Кордонский, тихий, вежливый, честный человек - это видно, видно! - наверное, постарался бы ему ответить. Но этого, увы, не произошло, и мы так и остались в неведении.
Но передача все-таки полезна, а может быть, чрезвычайно полезна. Если мы будем смотреть ее, не предполагая, что Кордонский шиз, если мы увидим то, что есть, а именно, что перед нами какой-то особенный и чрезвычайно умный человек, - в таком случае мы не сможем не подумать, не ощутить: а ведь правда, возможны интерпретации реальности, совершенно не совпадающие с нашими. Они очень странные, непривычные, нам неохота не то что даже их принимать, но вдумываться в них, это и тяжело, и опасно: а вдруг застрянешь на полпути? Тогда и свою ориентацию в реальности потеряешь, и новой не приобретешь. К тому же, мы все же немного верим в лучшее будущее, а базар Кордонского, он какой-то пессимистичный, как есть, так, мол, и есть, ничего не поделаешь. Но всмотримся, вдумаемся: а может, его базар, наоборот, оптимистичен? Ведь если признать, что как есть, так и есть, во всяком случае, на довольно далекое время вперед, тогда надо смириться, затихнуть. "Ну да, затихнуть и терпеть. Интересная философия!" Но тихо, ша! Может быть, три четверти всех нынешних бед оттого, что мы нетерпеливо враждуем, лютуем друг против друга, разбились на непримиримые, предлагающие перпендикулярные рецепты немедленного счастья лагеря? А если долго-долго еще ехать, тогда надо взаимно улыбаться и аккуратно ставить туфельки, чтобы никому не наступить на мозоли, как будто мы пассажиры поезда, которым неизбежно тесниться в одном купе не день, не год, а лет минимум пятьдесят... и в этом поезде только одно купе.
Кордонскому 72 года. Своим длинным лицом он немного напоминает Владимира Басова. Он выглядит не то что старше своего возраста, но на свой возраст, поэтому в наши дни, когда шестидесятилетние мужчины еще метят в плейбои, он выглядит тем, кем он есть, стариком.
Сатин (ударяя кулаком по столу). Молчать! Вы - все - скоты! Дубье...
молчать о старике! (Спокойнее. ) Ты, Барон, - всех хуже!.. Ты - ничего не
понимаешь... и - врешь! Старик - не шарлатан! Что такое - правда? Человек -
вот правда! Он это понимал... вы - нет! Вы - тупы, как кирпичи... Я - понимаю старика... да! (М. Горький. "На дне").
Я - не понимаю старика... но заворожен.
0