Как уже случалось, продолжаю вторгаться в телепередачи, в которые меня никто не приглашал. И как уже практиковалось, следующий ниже текст – не самостоятельная статья, а лишь моя реплика в обсуждении. 

Господа! Вы достаточно тут наговорили, но для тех, кто не читал «Крейцерову сонату» - а вы ведь существования таковых не исключаете (не обращается ли ведущий г-н Волгин к телезрителям  в конце каждой передачи со словами: «Читайте классику, друзья!») – может так и остаться неясным – о чем же эта повесть? Один из вас, г-н Басинский, сказал, что «К.С.» - выдающееся художественное произведение. Ну выдающееся, это само собой, но, я думаю, это не чисто художественное, а отчасти «церебральное», публицистическое произведение. Это не «Анна Каренина», смысл которой действительно очень трудно лаконично сформулировать;  монолог Позднышева, героя «К.С.», явно делится на пункты, которые несложно пересказать. Некоторые из этих пунктов (не все - это отняло бы слишком много телевремени) я сейчас, коротенько так, минут на сорок, и прокомментирую.  Итак, се рек Позднышев:

П.1. В славные домостроевские времена баб для мужиков выбирали не они сами, а их батюшка с матушкой. Что дадут, то и бери. Таким образом, у молодых и мысли не возникало, что надо непременно любить друг друга, а тем более желать. Т.е. любить-то как раз надо, но люби-ка, милай, что дали: стерпится – слюбится.

В наши же дни мужчины жен выбирают сами, причем прежде всего из соображения сексапильности. Из этого – два следствия. Во-первых, девушка ведет себя, как кокотка на углу – старается, чтобы именно ее папик выбрал. Во-вторых, как только сексуальное напряжение между супругами ослабляется, - а оно неизбежно ослабляется: «Любить всю жизнь одну или одного, – говорит Позднышев, - это все равно, что сказать, что свеча будет гореть всю жизнь", – они тут же начинают со спокойной совестью изменять друг другу (ну как же, ведь цель брака, непрерывный кайф, перестала осуществляться!) или пережениваться. Кроме того, при возникновении первых же психологических трений они не стремятся как-то уладить их, притесаться друг к другу (что они были бы вынуждены делать, зная, что им придется жить вместе до смерти), а тут же начинают искать идеально совместимую половинку – которую никогда не найдут, ибо даже самые прецизионные линзы приходится после изготовления на станке-автомате чуть-чуть вручную подгонять (иногда, между прочим, работницы делают это, облизывая их языками!)

Какой же выход? По Толстому (внимание: я буду говорить «по Толстому», хотя, знаю, не все из вас согласны, что мысли Позднышева – это мысли Толстого. Но я считаю, что это именно так, и потому буду в дальнейшем  говорить не «по Позднышеву», а «по Толстому»), - нет никакого выхода! Мир вскоре погибнет в пучине разврата! И грядет Апокалипсис.  А хотите, чтобы суд над вами был не такой страшный – вернитесь сейчас же к Домострою! Секс – только в целях деторождения! Впрочем, Толстой на этом не останавливается: и на этапе Домостроя человечество уже было слишком развращено. Если, как говорится, по-хорошему – брак должен быть вообще без секса. Да, а как вы думали? «А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней в сердце своем». (Матфея V, 28). Это эпиграф, выбранный Толстым к «К.С.» Причем, по Толстому, Христос считает прелюбодейством вожделенный взгляд не только на чужую жену, но и на свою собственную.

Вопрос на засыпку: но тогда же не будет деток, и мир кончится? И ни на какую не на засыпку: ну кончится, так что? А кто вам сказал, что цель человечества – бесконечное продление этого мира? Нет, цель – встретить Апокалипсис отличными успехами в труде по спасению своей души! Вот перестанете трахаться – это и будет самый лучший бальзам на раны Ильича, т.е., пардон, Иисуса Христа.  

Теперь я, рискуя усложнить восприятие своего выступления для читателей сайта, все же немного откомментирую мнения участников передачи по обсуждаемому вопросу. Уважаемые участники начали с того, что стали защищать бедного Л.Н. от него самого: он, мол, в душе хороший, он на самом деле не имел таких глупостей в виду. При этом защита Толстого от Толстого шла по двум линиям:

А). Л.Н., на самом-то деле, не верил, что его рекомендации возымеют заметное действие.  В большинстве семей все равно будут трахаться, как кролики. А он так неистово убеждал прекратить это небожеское дело, потому что... если бы он вяло, спокойно убеждал, так его бы вообще никто не услышал;

Б) На самом-то деле, это не Толстого всё мысли, а Позднышева, который малость не в себе. Грубая ошибка – приписывать мысли героя автору! Эдак можно опять дойти до того, чтобы судить Синявского и Даниэля за их художественные образы!

Мой ответ на А.  Так что, Толстой просто гонит пенку? Он, в глубине души, не считает, что  плотские отношения погубят мир? Это просто риторический прием у него такой, гипербола? Выходит, Л.Н. просто балаболка. Бери шинель,  тов. Волгин, иди домой!

Мой ответ на Б.  А если все это, допустим, мысли Позднышева, то какова же позиция Толстого? Ведь в повести не выражается взглядов, полярных мыслям героя или как-то отличных от них? Лицо «от автора» просто молчаливо слушает Позднышева, и всё. (Правда, в самом начале, еще до того, как Позднышев начал свой монолог, пассажиры купе обмениваются соображениями по вопросам брака – но ведь это вначале, в порядке интродукции, и это просто слова, в то время как идеи Позднышева подкреплены его кровавым опытом). Выходит, как ни крути, Позднышев – alter ego Толстого. На это опять можно возразить: ну да, alter ego, но как бы ослабленное, как для прививок применяются ослабленные вирусы. Толстой и проповедует нечто, и намекает: но вы все же, ребята, чересчур серьезно этого Позднышева не слушайте... ну сумасшедший, что с него возьмешь? Но это, простите, не так – хотя бы потому, что Толстой высказывал те же самые взгляды и в своих чисто публицистических произведениях. А о художественных если говорить, то еще десять лет назад, в «Анне Карениной», хоть он и не заходил тогда настолько далеко, он уже выразил свой ужас и омерзение перед любовью как страстью плоти.

П.2. Начав с брака как такового, Толстой, раскочегарившись, начинает по касательной дробить кувалдой все прочие установления современной цивилизации. Тут и воспитание детей, и светское образование, и искусство. А особенно достается медицине. Докторишки – вот зло не меньше траха! Я не собирался цитировать, но тут вот какое дело: по вопросу докторишек Л.Н. уже такое несет, что, если не прибегнуть к первоисточнику, читатель может приписать излагаемые мысли шальному С.Бакису. Итак (с неоговариваемыми купюрами):

Алло, это опять С.Б. Понимаю, что надо было побезжалостней сократить этот потрясающий бред, но рука не поднялась. За это накажу себя: сокращу свой  монолог – не давая других пунктов, перейду сразу к  Заключению.  

                                        Заключение

Как ко всему этому относиться? Ведь это серьезно слушать нельзя!

«Ну почему нельзя? - возразят мне участники передачи, которые только что пытались спасти Толстого, сделать из свирепого Л.Н. шутковника и паиньку, и от спасения которых я пытался спасти Толстого, призывая, во всяком случае, относиться к тому, что он излагает,  серьезно и по существу.  - Современники писателя отнеслись к «К.С.» куда как серьезно: разве вам, господин Незваный Гость,  неизвестно, какая бурная всенародная полемика развернулась вокруг этой повести?» Известно. Но полемисты растаскали повесть по кирпичикам: допустимо ли, в свете сказанного Толстым, пользоваться кондомами? необходимо ли женское образование (Л.Н. утверждает в повести, что оно до фени: я до этого пункта просто не дошел)? давать детям переболеть, чтобы организм выработал сопротивляемость, или все же пичкать их лекарствами? И т.д. Глобальные же вопросы, которыми Л.Н., как каратист ребром ладони по кирпичам, так треснул своей "К.С.", что аж фундамент всех светских устоев зашатался, - их никто и обсуждать не собирался. Потому как – ну что тут обсуждать? Не совокупляться? Дать детям спокойно помирать? Сейчас, разбежались.
И ведь люди правы. Толстой смотрит на мирские проблемы из поднебесья, из 15-го измерения, а нам, смертным смердам, дай хоть боже увидеть этот мир в трех измерениях, а не в двух, как муравьишки, согласно исследованиям британских ученых, видят. А когда Л.Н должен был решать свои собственные мирские проблемы, то становился сердит, нервен и растерян не меньше нашего: чужую, как говорится, беду руками разведу...  

В общем, ко взглядам Л.Н., с такой недвусмысленностью – не будем валять ваньку и признаем, что в этом произведении перед нами предстает не чокнутый Позднышев, а отчаявшийся, разъяренный, дошедший до ручки Лев Николаевич Толстой –  выраженным им в повести «К.С.», можно относиться одним из двух образов (или тем и другим образом одновременно):

1) Так, как отнесся А.П.Чехов:  «До поездки <на Сахалин – СБ.> «Крейцерова соната» была для меня событием, а теперь она мне смешна и кажется бестолковой. Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошел — чёрт меня знает».  

И ничего А.П. не сошел с ума, просто увидел, почем на Сахалине фунт лиха, вот и стала ему смешна проблема чрезмерного полового возбуждения мужчин вследствие того, что поглощенные в избыточном количестве калории не сжигаются в процессе физического труда. Известна также более общая оценка поздним Чеховым позднего Толстого (не буду тратить времени на отыскивание цитаты): Россию спасут не вегетарианство, половое воздержание и непротивление злу насилием, а хорошие дороги, приличные больницы и  всеобщая грамотность.

2) Томас Манн написал статью под названием «Достоевский, но в меру». Мысли Толстого в «К.С.» тоже заслуживают в меру серьезного отношения и  критики – тоже серьезной. Толстой в повести говорит (повторяю: это опять смысл, а не цитата): «Против моего призыва к безбрачию или целомудрию в браке может быть выдвинуто то возражение, что раз Бог дал людям желание, то оно само по себе не может быть греховным; излишества, злоупотребление –  другое дело. На это отвечу: Бог дал людям желание как испытание -  для того, чтобы люди научились преодолевать его, переступили через свою плотскую природу». На что я, С.Б., в свою очередь, могу выдвинуть такой контраргумент: «Да, но преодоление может быть а) в форме отказа, и б) в форме сублимации. Нужно быть уж слишком отъявленным жизнененавистником, чтобы не согласиться, что иногда плотская любовь бывает не крайним проявлением  тварности, а наивысшим проявлением духовности – куда более высоким (не говоря уже о том , что более эстетичным), чем какое-нибудь скопчество. Вы, Л.Н., своей повестью призываете к тому, чтобы все люди отказались от близости, хоть это и нереально. Так почему бы вам лучше не написать такую повесть, которая бы призывала  людей к любви высокой, такой, как в «Ромео и Джульетте» - хотя ждать, что все станут ромео и джульеттами, тоже нереально. Но, знаете ли, второе, мне кажется, все же менее нереально, чем ждать от людей, чтобы они отказались от своего basic instinct». 

Насколько все-таки мудрее разлютовавшегося Л.Н. был Б.Л.Пастернак, в «Охранной грамоте» написавший (на этот раз – цитата, но с купюрами):

             

Так написал Борис Леонидович, и тут ни убавить, ни прибавить (т.е. убавить-то я убавил, но только из соображения ограниченности выделенного мне телевремени, господа).

От себя же мне остается добавить вот что. Отчего все-таки Толстой,  мудрый, великий человек, этакое нагородил?

Ну, во-первых, мудрость двух видов бывает: мудрость огульного приятия (буддизм, например) и огульного неприятия (Толстой, например. Хотя он и тяготел к буддизму. Противоречия никакого нет, если чуть задуматься).

Во-вторых - и это, конечно, сугубо мое мнение – возраст, возраст! Толстому, когда он писал «Сонату», было шестьдесят. Кризисный момент. Человек всерьез становится стариком. И я вот что предположу. Толстой стал в это время совсем плохо относиться к любви между мужчинами и женщинами по той же, в общем, причине, по которой люди в этом же возрасте часто перестают читать художественную литературу и переходят на мемуары и документальное. В каждом художественном произведении (мне уже пришлось писать на эту тему в тексте о фильме «Кочегар») есть тайный ключ, возгоняющий чистую сюжетику к поэзии. Художник дает этот ключ, но отыскать его, а затем повернуть его в замке сюжета – задача воспринимающего. Чтобы отыскать и повернуть, тоже надо быть в определенной мере художником.  Во всяком случае, нужно обладать некой душевной прыгучестью, чтобы «доскочить» до художественности художественного произведения над его эмпирикой. На старости такая прыгучесть теряется – и читать романы, повести и стихи становится непонятно зачем. Уж лучше документалистика – там 1 всегда = 1.

Так же на старости у многих людей (не у всех, конечно), при том, что они не утрачивают  способности к эмпирике любви, теряется способность допрыгивать до ее поэзии. Но поскольку они помнят, что эта прыгучесть у них когда-то была, им становится обидно. А тот модус любви, на который они сохранили способность, становится им противен. Желанен, но противен. Как еврей в концлагере вынужден есть свинину. Толстой в шестьдесят лет оставался очень сильным мужчиной – поэтому плотская любовь стала ему очень противна.

В таких ситуациях, если человек художник, он начинает работать «на понижение». Андрей Кончаловский в шестьдесят лет написал «Низкие истины». Лев Толстой написал «Крейцерову сонату» - не такую противную книгу, но все-таки очень странную.