Полная запись телепередачи

Предуведомление. Уважаемые читатели, не обращайте внимание на внезапные перемены формата текста. Это глюк моего компьютера, которому я пока что не нашел объяснения. 

Недавно по русскому ТВ прошла передача из цикла "Сквозное действие". Обычно эту передачу ведет театровед Анатолий Смелянский, но на этот раз на телеэкране появился известный театральный режиссер Адольф Шапиро. И нельзя сказать, что он «вел» передачу: это была скорее просто непринужденная беседа. Передача необычна, во-первых, ее длиной: два с чем-то часа, вся беседа  полностью, а не нарезка, где фразы обрываются без всякой логики и уважения к говорящему. Кроме того, в Шапиро совсем не ощущался каботинский театральный дух, он рассуждал как нормальный человек и на человеческом, а не птичьем языке. Была возможность следить за его  логикой (в том числе иногда самодовольно убеждаться, что он ее нарушает - но тоже по-человечески). Наконец, это была настоящая  живая беседа, а не ее имитация: молодые ребята, видимо, студенты-режиссеры, часто перебивая Шапиро, задавали ему  вопросы, на которые он, иногда почесав макушку, отвечал. 

Но среди слушателей были и взрослые люди, например, пожилая тощая критикесса с коротко подстриженными седыми волосами, - я не знаю, кто это, -  которая стала спорить с Шапиро по поводу Наташи: "Сестры виноваты перед ней! Если бы они не смотрели на нее свысока, она могла бы быть другой!" Шапиро на это сказал: "Пушкин ходил с очень тяжелой железной тростью. Знаете для чего? Быдло бить!"

Не то чтобы я был в восторге от такого ответа. Чехов настолько "голографичен" - собственно говоря, голографичность, т.е. многомерность видения, и была единственной философией этого не имевшего никаких резких концепций писателя, -  что такой нюанс: пренебрежение сестер к Наташе, - тоже бы мог законно войти в общий спектр. В чеховской постановке (и это особенно касается многофигурных, полифоничных и, скажем так, бессюжетных  "Трех сестер"),  чем запутаннее клубок взаимоотношений, тем ближе к идеальному режиссерскому решению. Однако эта критикесса уж слишком на своем пункте настаивала: видно было, что она гордится им как неким откровением, до которого самостоятельно дошла. 

Мне вспомнился диалог  тридцатилетней давности между литературным критиком Львом Аннинским и писателем Юрием Трифоновым, который был напечатан в "Новом мире". Аннинский, наподобие этой критикессы, пристал к Трифонову: "Почему вы делите людей на "интеллигенцию" и "мещан"? Ваш Дмитриев из "Обмена" презирает своего тестя, "дельца" Лукьянова, а между тем вы сами даете такую деталь: Лукьянов организовал культурный нужник на ветхой даче Дмитриевых! Без него ваш высокодуховный герой с его старорежимной мамой ходили бы до ветру под кусток! Нет в наше время никаких мещан! Структура общества давно совсем другая, милый мой Юрий Валентинович, а вы этого не замечаете и все держитесь за свои схемы".  Скользкий человек этот Аннинский; иезуит; Грацианский из "Русского леса". Вот настали свободные времена - и каких же таких полезных нужников Лукьяновы понастроили для России? Только заграбастали все  что только можно.  А Лев Александрович теперь долдонит что-то мутно-продержавное. Уж лучше Проханов, чем этот гегельянец. 

Впрочем, я отвлекся. Вообще этот текст – просто мои не очень связные заметки по поводу хорошей и необычной передачи. Не обязательно ведь каждому разговору быть жестко связным: иногда для разнообразия можно просто потрепаться «по поводу», разве не так?

Так вот, Наташа.  Она надела к приходу гостей зеленый пояс к розовому платью, и одна из сестер сделала ей замечание: плохой, мол, вкус. Наверное.  Мне трудно судить. Но мне кажется, что Наташа не столько вульгарная, сколько  чисто конкретная  по жизни,  "теллурическая". Сестры – селенитки-лунатики, а она - земная. Конечно, ограниченная, с плохим вкусом. Но не агрессивно плохим, а просто таким, бедным. И из-за ее предельной зацикленности на конкретном, если какая-то ее наметка не осуществляется, какое-то кресло не будет стоять там, где она уже его мысленно поставила, у нее случается истерика. Вообще очень существенно, чтобы было видно:  наползание Наташи на прозоровский дом удается не благодаря ее демонической энергии и агрессивности, а просто ввиду полного отсутствия сопротивления со стороны лунных сестер. Ну вот захотелось чего-то Наташе, и ее план проходит, как нож проходит сквозь масло, не требуется практически никакого нажима. С другой стороны, надо было бы ясно показать, что сестры все более теснимы в угол не по своей интеллигентской деликатности, не позволяющей им опуститься до Наташиного уровня. Напротив, лучше было бы, если бы они выражали отчаянный протест. Но потом, вместо того чтобы перевести этот протест в какое-то действие, они вдруг забывают обо всем. У Чехова этого почти нет, но по мне, так лучше было бы: вот сестры спорят с Наташей, а потом им лень что-то по самому минимуму сделать, чтобы у нее «не выгорело». Да, тут и лень, и психастения, когда после нервного взрыва наступает апатия, и, наконец, это просто очень важный для данной пьесы момент некоей абсурдности жизни.

А в общем, «Три сестры», мне кажется, невозможно поставить так, как надо. Артисты не могут всего этого сыграть. Разве что фильм, где актеры дополнялись бы визуальной стилистикой (в таком случае, должен был бы поставить Хуциев... что-то вроде "Июльского дождя": перемены погоды, переход от веселых времен к трудным, тусовки, романы, Бах или Вивальди…). Но все равно, не то. Как ни старайся, средствами живых актеров не создать этот пестрый ворох: 

Собирались наскоро, 

обнимались ласково, 

пели, балагурили, пили и курили. 

Жизнь прошла — как не было. 

Не поговорили. 

Тут нужны какие-то марионетки Крэга. Хотя Эфрос бился над "Тремя сестрами", чтоб с Яковлевой, Круглым и Дуровым, а не с марионетками. Наверное, он за то и любил так Яковлеву, что она была... пластилиновая неврастеничка. А Дуров, Смирнитский и прочие все меньше желали быть пластилиновыми, все каменнее становились... и Анатолий Васильевич разбил о них сердце.

Самая знаменитая и выдающаяся постановка «Трех сестер» принадлежит Немировичу-Данченко, он поставил пьесу в 1940-м году, и потом она  еще многие годы шла  во МХАТе после войны. Тарасова, Еланская и Степанова  старели… но никак не могли выйти замуж. Я иронизирую, а между тем все, кто видел эту постановку, особенно в тот предвоенный год, не могут ее забыть. Зрители плакали, потому что это был спектакль-прощание. Конечно, почти всех «трех сестер» и их компанию  извели в революцию и потом  еще «зачистили» в 37-м. Но все-таки какой-то дух прозоровского дома витал в 30-е годы над Россией: в конце концов, после «Великого Октября» прошло всего двадцать с чем-то лет. В 40-м году  интеллигентные зрители спектакля Немировича ощущали, что надвигается нечто, что истребит этот дух окончательно и навсегда. Действительно, война подвела черту, она оставила после себя пожарище, которое пахло только сталинской вонью.  Странным или нестранным образом, люди, пережившие 37-й и ранние 50-е, вспоминают о последних, с их антисемитскими и антикосмополитскими  кампаниями и их полной герметичностью, когда ни одно дуновение свежего ветерка не проникало сквозь  железный занавес – вонь, сплошная вонь! -  с большим омерзением и тоской, чем о поре «Большого террора».

Вот этот поэтический  мотив прощания, по-видимому, не давал зрителям спектакля Немировича замечать явную абсурдность поведения прекраснодушных героинь пьесы, их  не то что даже бездейственность, но бессмысленность их действий, когда они как будто нарочно поступают себе во вред, их слепоту к реальности, склонность к пустопорожней болтовне о труде, о будущем и т.д. Пелена слез заслоняла все это от сидевших в мхатовском зале. Каждая постановка, даже самая великая, порождается и определяется временем, когда  она создана. Спектакль Немировича сейчас, в наши трезвые и антиромантические дни,  наверное, лучше было бы не смотреть. Шапиро, хотя он и говорит много интересного, все-таки не совсем ясно объясняет, что хотел выразить собственной постановкой «Трех сестер», хотя можно предположить, что в ней звучали и абсурдистские ноты. 

Впрочем, 132 минуты передачи «Сквозное действие. Разбор пьесы Антона Чехова "Три сестры”» - перед вами. Возможно, читатель лучше автора этих заметок  уловит некоторые нюансы симпатично нестройных и сбивчивых размышлений Адольфа Шапиро об одной из самых загадочных пьес мирового театрального репертуара.