Режиссер Алексей Остроумов. По рассказу В.Шукшина. Неизвестно какая студия. 2007
Короткометражный фильм "Воскресенье"
1. "Ниоткуда с любовью"
Я, однако, не с Шукшина начну, а с Бродского. Вот интересный кусок из его интервью, которое было напечатано в журнале "Сеанс" в 1990 году под заголовком "Ниоткуда с любовью". Интервью взяла в Америке редактор журнала Любовь Аркус.
— Ну почему? О чем же еще говорить, если не об этом?
— Об этом не стоит, и знаете, почему? Тут мой приятель приехал, я его встретил в аэропорту, и он мне сразу стал рассказывать, сразу же о последних несправедливостях, которым его подвергли в Союзе писателей. Излагал в аэропорту, во всех подробностях. Я ему говорю, слушай, это тянет в лучшем случае на мемуарные записки, уже на рассказ это не тянет. Он говорит: «Почему?» «Да очень просто, — говорю я, — Рассказывая, ты как бы удлиняешь реальность того, что с тобой произошло, а этого не следует делать. Уж коли это происходит и этого не избежать, о’кей, это можно пережить, но вместе с тем ни в коем случае нельзя этого удерживать в словаре, в разговоре. То есть нельзя этому сообщать дополнительное измерение». Он говорит: «Я так не могу. Я не могу не обращать внимания на людей, даже если они дурные». Я говорю: «О-о-о, это отечественная выучка, которую мы все прошли». Он говорит: «А что ты предлагаешь?» Я говорю: «А есть другой вариант. Проноситься сквозь это не обращая внимания, то есть тотчас об этом забывая». Он говорит: «Я так не могу, я не могу не обращать внимания». — Вы плохо помните, может быть. Он, правда, не может.
— Я знаю, что он не может. Я говорю ему: «Я знаю, что ты не можешь, но, может быть, не обращая внимания, не рассказывая об этом и ведя себя таким образом, что потом об этом рассказывать не будешь, ты больше пользы принесешь себе, и им тоже. Потому что когда человек знает, что он негодяй, и знает, что измывается над тобой, и знает, что это произведет на тебя впечатление, что это надолго в тебе останется и другому будет передано — это как бы укрепляет его в его положении. В то время как если ты смотришь на него вынужденным образом, и он знает, что ты забудешь о нем через пять минут, это может его каким-то образом подвигнуть в другую сторону. Во всяком случае, тут у него есть шанс к перемене, а в первом случае — нет». Он говорит: «Ты этому в Америке научился». Я говорю: «Я не в Америке этому научился, так было всегда». В Америке я поэтому оказался в известной степени. Но, с другой стороны, я понял, что в этом есть доля истины. Потому что это, действительно, в известной степени, местный взгляд на вещи, то есть американский взгляд на вещи. — Но это абсолютно не российская черта.
— Да, совершенно верно, но все-таки скорее это человеческая черта, возможно, делить на российское и не российское здесь не следует, а может быть, и следует. Но соотечественникам не мешало бы этому научиться. Это чрезвычайно важное знание. — Не соотноситься с обстоятельствами, с окружающей действительностью?
— Ага… Не уделять им того внимания, на которое они рассчитывают.
2. Мои размышления вокруг да около интервью Бродского.
Итак, друг Бродского сказал: «Я так не могу. Я не могу не обращать внимания на людей, даже если они дурные». А Бродский считает, что не надо обращать внимания, и потом он развивает из этого пункта свою философию, которую, в общем, можно сформулировать так: "Надо проходить мимо всякого житейского дерьма, игнорируя его".
#1. Бродский, конечно, высокий духом человек. Но надо заметить, что не все высокие духом люди думали, как он. Например, Пастернак, когда начальник КГБ Семичастный обозвал его с трибуны писательского сборища недостойным называться высоким именем свиньи, порывался вызвать того на дуэль. Благоразумные люди говорили Пастернаку: "Да что вы, Б.Л., внимание обращаете? Это же не человек. Если бы вас собака укусила, вы бы вызвали ее на дуэль?" На что Пастернак отвечал в таком духе: Нет, он человек! Если бы я считал его собакой, у меня действительно не было бы оснований вызвать его: я для него животное, он для меня животное, мы квиты. Но он человек, пусть дурной, но человек, и поэтому я должен его вызвать на дуэль!
Не знаю уж, почему дуэль во внутреннем дворе Лубянки не состоялась. Дело не в этом. Надо задуматься о причинах, побуждавших Пастернака требовать сатисфакции. Конечно, он был оскорблен, взбешен. Но тут еще и другое: Пастернак не мог ментально помещать никакого смертного вне рамок своих человеческих реакций. Сделать так означало бы считать себя неизмеримо иным, чем какой-либо иной живущий, - а это противоречит христианству.
Теперь я добавлю что-то интересное. В том же интервью Бродский говорит:
"Вообще все зло у нас происходит от одной простой вещи: когда один человек начинает думать, что он лучше другого. «Я лучше, чем он» — это корень зла. Когда человек ставит себя выше себе подобного".
Тут, я думаю, прокол. Бродский, по-моему, не связал а и б. Ведь если ты поместил людей - притом не отдельных, а всех, все человечество, - ниже плинтуса собственного внимания и считаешь их чем-то таким, на что глупо как-либо реагировать, - то подсознательной базой для такого отношения может быть только то, что ты ощущаешь: я лучше, выше их. Какая гордыня, однако! Пастернак хотел вызвать Семичастного на дуэль именно для того, чтобы не впасть в гордыню, библейский грех номер один.
#2. Но отвлечемся от проблем людей высокого духа. Сталин назвал Пастернака небожителем, и был отчасти прав. Спустимся на землю и поговорим о делах наших скорбных.
Я сформулировал философию Бродского в плане отношения к людям так: "Надо проходить мимо всякого житейского дерьма, игнорируя его". Тут очень важное слово - "мимо". Конечно, если человек может позволить себе роскошь пройти мимо, то можно ему только позавидовать. Хорошо было Бродскому, с которым в Америке носились, как с писаной торбой, и чье любое желание тут же исполнялось, относиться к миру по принципу "ноль внимания, фунт презрения". А если человеку надо чего-то добиться, и перед ним стена? Вот бы Бродский объяснил замученному советскому гражданину, который, допустим, хочет разменять квартиру, и его гнобят в райисполкомах всякие мелкие бляди, как легко, аристократично и без потери достоинства пройти сквозь стену из окаменевшего дерьма! Какой совет Бродский дал бы в этой ситуации?
Не разменивать квартиру ваще?
Но тогда постоянные скандалы на общей кухне: еще большая потеря достоинства.
Не скандалить? Но если плюют в твою кастрюлю!
"Квартирный вопрос" испортил не только тараканистых людишек типа персонажей Зощенко - он испортил и людей высокого духа - например, недобитых дворян, которым выпало доживать в коммуналках.
Бродский прожил в совке красиво, и советская власть, по замечанию Ахматовой, сделала ему классную биографию. Она сделала ему такую биографию не столько даже тем, что запечатала его в темницу, а тем, что не печатала его стихов. Бродскому нечего было терять, и он чувствовал себя свободным. Если бы его печатали, он, конечно, все равно не превратился бы в ненавидимых им конформистов Вознесенского и Евтушенку... но дистанция между ним и ими, возможно, перестала бы измеряться в космических парсеках и измерялась бы уже в земных километрах.
В общем, история на тему "Король Лир": человек малость зазнался.
3. Василий Шукшин, или Как поссорились А.И. с И.А.
В п. 2 я вступил с Бродским в полемику, однако это не значит, что я целиком и полностью с ним не согласен. Например, я разделяю его точку зрения, что игнораж "плохих людей" - глубоко нерусская черта.
Один из самых русских писателей советской поры - Шукшин.
И один из самых "программных", надрывных его рассказов - "Кляуза". Шукшин написал "Кляузу" через несколько недель после происшествия, которое случилось с ним в больнице 2 декабря 1973 года. Желающие могут ознакомиться с этим рассказом:
В чем суть происшествия?
Вахтерша не пожелала пропустить к Шукшину Василия Белова и еще нескольких пришедших его навестить друзей-писателей. Шукшин пытался уговорить ее. Она ни в какую. И тогда Шукшин выскочил в больничном халате к друзьям на лютый мороз и плюс к заболеванию, от которого лечился, подхватил еще воспаление легких.
Притом что ему, в сущности, ничего бы не стоило добиться своего: чтобы этих людей пропустили. (В декабре 1973 года Шукшин уже был знаменитым на всю страну Егором Прокудиным из "Калины красной". Как эта вахтерша могла не узнать его? Или, наоборот, узнала и именно потому с садистическим кайфом измывалась над ним?) Так или иначе, уж главврач или кто там еще наверняка его знал и узнал бы. Но вот Шукшин не захотел действовать через главврача! Он хотел, чтобы эта сволочная вахтерша ПОНЯЛА. А если еще глубже в душу - хотел обидеться на нее.
Зачем же это было ему?
Затем, что, действуй он через главврача, а не сцепись на смерть с этой ничтожной теткой - тогда бы он был далек от народа. А он был писатель народный, пил из народных ключей. Он ощущал: без народа, без вот этой сволочи, блин, - я никто! Обида - очень прикровенное, очень интимное чувство. Обидевшись на вахтершу, Шукшин почувствовал свою связь с народом острей, чем когда бы то ни было.
Рассказ "Обида" = крик русской души Шукшина = квинтэссенция русскости.
Западный же человек не заморачивается никаким "народом", для него этого понятия, в том глубинном, молочном смысле, что у Шукшина, Толстого, Достоевского или Пастернака, не существует. Или же он считает самого себя суть ничуть не меньше английским, итальянским или немецким народом, чем народ - какой-нибудь вахлак.
Парадоксальным и хитро извращенным образом, пуповинная сцепленность
русского интеллигента с "народом" - знак его добровольного рабства, как цепи (кроме которых нечего терять) - знак принужденного рабства пролетария.
У Байрона, Честертона, Хемингуэя и любого западного интеллигента ничего этого нет. Они естественно и непринужденно независимы. Естественные индивидуалисты. Sobornost? What's that bull shit?
Бродский, по своей судьбе, не мог быть независим естественно. Он по капле выжимал из себя раба, день за днем, с ранней юности, пользуясь с утра pressure cooker'ом западной культуры. И, может быть, пережал.
Таким образом, достигнутая им наконец великолепная независимость не была вполне органична.
Разница между западными и Бродским тождественна разнице между денди и пижоном, пусть самым блестящим.
Очень сущностная разница!
Тяжба о признании/непризнании Бродского великим русским поэтом - важный участок глобальной битвы между западниками и русопятами.
Солженицын не любил Бродского не столько за его "нескладицу" и странный словарь и слог, сколько за нерусский дух.
Но А.И. этого не говорил (не осознавал?) и корил И.А. только за нескладицу, словарь и слог.
4. Баланс
Да, надо подвести баланс. Что-то мои умственные лыжи разъехались в разные стороны. И "печальный демон, дух изгнанья" Бродский у меня не та степь, и русские интеллигенты-соборники не та. А где же, а что же - та? Я мог бы кое-как склеить идеал, прибавив к лаптям Александра Исаевича трость Иосифа Александровича. Но идеал - это одно, а дикая степь жизни - другое. Лыжи мои противоречиво разъезжаются, потому что реальность противоречива. С одной стороны, с таким сложным, крученым народом, как русский, ничего путного не выходит построить. Как бы самоосознавая свою беспутную натуру, этот народ кричит: "Сталин, правь! Путин, правь!" - наподобие того, как отчаявшийся от самого себя торчок молит жестокого нарколога: "Вяжи, только помоги!" Получается, западники правы, когда досадливо отмахиваются от славянофильского базара насчет "особого пути России".
С другой стороны, ситуация Запада кажется еще более тупиковой. Безнадега России происходит от свойств ее народа, но и надежда ее состоит единственно в какой-никакой сохранности этого самого народа. А народы Франции, Англии или Голландии, кажется, повывелись совсем, - и какого же будущего могут ждать эти страны?
Какой-то мудрец сказал: "Когда жизнь принуждает выбрать одно из двух, ищи третье". Где же оно, это третье? Не разглядеть. Закрыто туманом неизвестности. Только ветер времени разгонит его. Если, конечно, мы, неразумные сапиенсы, дадим ветру времени на это время.
4. "Обида"
"Кляуза" - один из последних рассказов Шукшина, и это не так рассказ, как задокументированный крик души. Двумя годами раньше, в 1971 году, он написал "вполне рассказ", в котором говорит не прямо от себя, а через своего героя, молодого парня Сашку Ермолаева. Но и здесь резко звучат саднившие душу Шукшина темы невозможности жить отдельно от мира, обиды на мир и напрасного, сокрушенного правдоискательства. Рассказ так и называется, "Обида".
Фильм "Воскресенье" - экранизация этого рассказа. Это не очень хороший, полулюбительский фильм, но какой уж есть.
Гораздо более сильное впечатление рассказ производит в исполнении Михаила Ульянова. Ульянов тоже "человек из народа", обида Сашки Ермолаева глубоко понятна ему, поэтому его чтение так проникновенно.
Существует также запись "Обиды" в исполнении Сергея Юрского, который, хоть и не "человек из народа", тоже читает замечательно, даже лучше Ульянова, на мой вкус. Ульянов читает прекрасно, но "в лоб", так, как естественно читать такой рассказ; он открывает сундук этого текста "родным" ключом сундука. Юрский же читает неожиданно, с какой-то странной, но, как оказывается, поразительно точной интонацией: открывает сундук гвоздем, зубочисткой или бог знает чем, и это производит эффект фокуса или чуда.
Чтобы оставить комментарий (вместо того, чтобы тщетно пытаться это сделать немедленно по прочтении текста: тщетно, потому что, пока вы читаете, проклятый «антироботный» код успевает устареть), надо закрыть страницу с текстом, т.е. выйти на главную страницу, а затем опять вернуться на страницу с текстом (или нажать F5).
Тогда комментарий поставится! Надеюсь, что после этого разъяснения у меня, автора, наконец-то установится с вами, читателями, обратная связь – писать без нее мне тоскливо.
С.Бакис
