Клейст написал свою новеллу в 1808 году. Сюжет ее основан на рассказе жившего во второй половине ХVI века школьного учителя Петера Гафтица о реальном человеке и реальных исторических событиях, которые имели место в первой половине XVI века.Фильм поставлен в начале ХХI века, но он не то что даже скучнее новеллы, а попросту не имеет к нашему времени никакого отношения, между тем как новелла Клейста релевантна. Картина поставлена в эпическом ключе, ее герой, Михаэль Кольхаас (Мадс Миккелсен) – настоящий мачо, он красив, неразговорчив, нетороплив, но когда наконец действует, реакция у него молниеносная, как у семи самураев. Клейст внешность Кольхааса не описывает, потому что это неважно, достаточно того, что он нормальный мужчина, деловой человек, семьянин и гражданин. И говорит он много, особенно в качестве гражданина, делая это умно и страстно, современный немец может позавидовать. Сейчас западные люди не спорят, они устало понимают, что закон, как дышло, и в случае чего бегут к адвокату. В Германии XVI века бюргерские законы и свободы были молоды, как весенний лист, они еще не отделились от человека, как лист слетает с ветки в октябре. Люди ощущали свои новые права душой, потом осознавали их головами, потом, в спорах-разговорах, выражали их устами, и только после этого права становились уставами, хартиями и кодексами, к которым те, кто сам же их породил, относились доверчиво и почтительно, как к строкам Евангелия. 

Михаэль Кольхаас  –  барышник. Сегодня в этом слове слышится  негатив, но герой Клейста был очень положительный человек. Он торговал лошадьми, вот и все, и делал это честно. Вообще Кольхаас был неукоснительно честный человек, как люди бывают только в юности. Он был человек зрелый, почтенный отец семейства и т.д., но мир-то был юн, и он был крайне, почти до абсурда честен. Отсюда и проистекли все его беды.

Права уже существовали, и они были в пользу честных бюргеров, но всякие средневековые курфюрсты и фогты их еще не признавали, не верили, что это всерьез и надолго, и продолжали качать свои собственные права. И вот некий курфюрст поступил с Михаэлем несправедливо. Не буду пересказывать сюжет, который на ста страницах новеллы сцепляется из тысячи мельчайших подробностей, вызванных не немецкой дотошностью Клейста, а необходимостью со всех сторон обосновать  юридическую правоту Михаэля и беспредел курфюрста. Коротко говоря, курфюрст взял у Михаэля под залог двух вороных жеребцов, а потом нещадно использовал животных как тягловую скотину, так что когда хозяин вернулся забрать их, он увидел пару еле стоящих на ногах одров. И он отказался уводить лошадей в таком состоянии, потребовал, чтобы курфюрст их прежде откормил… а тот хорошо что его самого кнутом не отстегал. Михаэль воли эмоциям не дал, он взялся, как по закону положено, писать по инстанциям всяким вышестоящим курфюрстам, да ничего не добился, потому что у нашего курфюрста всюду были друзья и кумовья. Наконец  Михаэль обратился к самому последнему, верховному курфюрсту - и тоже получил отлуп, вдобавок будучи назван лжецом и сутяжником. Все легальные способы борьбы за справедливость исчерпаны, и, кроме того, в ходе ожесточенной тяжбы у Михаэля погибла горячо любимая жена. И тогда он решает добиться справедливости  собственными руками. Конкретнее, он поклялся самому себе принудить курфюрста-беспредельщика собственными руками откормить-отпоить заморенных им лошадей до кондиции. Для этого надо похитить курфюрста из его замка. А для этого надо собрать подходящих для такого дела людей. Замок захвачен, в лихом порыве Михаэль и его подручные подожгли  его. Но курфюрсту удалось бежать. Он прячется в Дрездене у родни, и тогда Михаэль нападает на город, где тоже пускает красного петуха, но  курфюрст снова ускользает. Между тем как Михаэль, что за твоим зайцем, гоняется за проклятым вражиной по саксонскому княжеству, воинство его разрастается: мало ли в Саксонии всяких униженных и оскорбленных? Не подумайте только, что Клейст, в духе Шиллера, описывает Михаэля этаким благородным  разбойником: нет, он недвусмысленно называет его просто разбойником.  

Просто, да не просто. Ведь Михаэль не мстит, а за права борется. То, что юридически квалифицируется как выход за пределы закона, для него самого есть лишь педантски-запредельное уважение к закону: преступник должен отвечать, и всё тут! По сюжету выходит так, что Михаэль встречается с самим Мартином Лютером, которому объясняет: «За помощью обращаюсь я к обществу, за охраной того, что мне принадлежит, и тот, кто мне в ней отказывает, изгоняет меня к дикарям в пустыню, дает мне в руки дубину для самозащиты». Этот-то правовой казус: чтобы свершился закон, надо закон нарушить, - Клейста больше всего и занимает. 

Кроме того, в голове Кольхааса и Клейста есть еще один вопрос. Вот он, Кольхаас, не только курфюрста хочет наказать за пренебрежение законом, но и самих законников, т.е. государство. Имеет ли право?  А почему бы и нет? Почему, если гражданин преступил закон, он должен отвечать, а государству то и дело сходит с рук? Потому что  гражданин отвечает только за себя, а у государства ответственности невпроворот? Нет, это не глубокий, не принципиальный ответ. На то у государства и мозги больше, чем у индивида (все эти министерства, ведомства и чиновники: сколько народного налога на них ухлопывается!),  чтобы оно могло быть так же юридически пунктуально, как он. Иначе выходит, что человек для государства, а оно для самого себя. Э нет, не для того мы, бюргеры, революции поднимали, чтоб оно так было! Вывод: если государство так ловко устроилось, то гражданам дозволено его карать, как оно карает их. Симметричный ответ, только и всего.   

Но возвратимся к сюжету. Далее у Клейста следует множество странных перипетий. Михаэля хватают, заключают в темницу, потом объявляют ему амнистию, потом отменяют ее… Хитрые, сложные дела дворцовых интриганов, деликатные процессуальные заморочки. А кончается все хорошо, happy end. Оказалось, ханыги-судейские просто не передали верховному курфюрсту апелляцию Михаэля. Когда верховный обо всем узнает, подлого курфюрста тотчас призывают к ответу: он таки возвращает коняг в первоначальное состояние нормальной упитанности (своими, не своими ли руками, это уж дело десятое). Михаэля за разбой приговаривают к смертной казни, но не самой страшной: его, скажем, не колесуют и не четвертуют, что могло бы быть (все же XVI век не так далеко ушел от Средневековья). Наверное, Михаэля не разделяют на части, поскольку в своих расправах он был отчасти прав, хоть и превысил меру необходимой обороны. Радуя Михаэлев глаз и чувство справедливости, пара хорошо откормленных вороных гарцует перед эшафотом. Отрубленная голова удовлетворенно улыбнулась, тем более что перед тем как навсегда вырубиться, она заметила, как верховный курфюрст погладил по головкам двух ее (головы) детишек: знать, Его Светлость не даст сироткам пропасть. 

Генрих фон Клейст был человеком полубезумным – но, подобно Михаэлю Кольхаасу, он был таким от избытка рациональности. В своих пьесах и новеллах он всегда брал ситуации пограничные, экспериментальные, на грани социального или индивидуального бытия, проверяя то и другое на излом и структуру. Собственно говоря, в этом он наследовал античным драматургам. Но в XIX веке мир уже казался так называемым «разумным людям» достаточно понятным; такие люди могли снисходительно принимать Эсхила и Софокла, считая их взгляд на мир первобытно-детским, но Клейста они отвергали как человека аморального и злого парадоксалиста. Гете сжег драму Клейста «Кетхен из Гейльбронна» в печи за ее «дьявольскую неестественность», а в рецензии на это произведение написал: «При всем желании искреннего участия у меня этот автор всегда вызывает ужас и отвращение, как прекрасное по замыслу природы тело, если оно поражено неизлечимой болезнью». По поводу же «Михаэля Кольхааса» он сказал, что «зрелый ум не может испытывать удовольствия от насильственности подобных мотивов».   

Но вот 83-летний старик Гете ушел (почти на четверть века пережив застрелившегося в 34 года Клейста), а мир продолжал существовать, становясь все более непонятным. Довольно быстро обнаружилось, что художники и философы «с мозгами набекрень», вроде Клейста, Ницше, Кафки или Достоевского, дают, возможно, не менее достоверные модели реальности, чем уравновешенные Гете или Толстой (как равно адекватны физики Эйнштейна и Ньютона).  Уже под конец XIX века известный немецкий юрист Рудольф фон  Иеринг писал о «Михаэле Кольхаасе»: «Жертва пристрастной юстиции становится мстителем, осуществляет свое право собственными руками и нередко, хватив дальше своей ближайшей цели, делается заклятым врагом общества, преступником, а неся за это наказание, мучеником своего чувства права». Украинцы, вам это ничего не напоминает?

Вообще эту новеллу можно было бы прочитать со сцены на Майдане. Конечно, 100 страниц, но люди все равно стоят, делать нечего, а польза могла бы быть. Вот эти именно крючки, юридические заморочки, легалистские тонкости новеллы, они дают умному человеку прочувствовать, что закон, право, справедливость, свобода – материи тонкие, умственные, двойственные и вообще непростые. Вот что, например, пишет Роланд Дворкин, известный американский философ права: «Мы можем сказать, что некто имеет право на свободу, если быть свободным — в его интересах, или, иными словами, либо он желает свободы, либо она пойдет ему на пользу. В этом плане я готов согласиться, что граждане имеют право на свободу. Но в этом плане я также буду вынужден согласиться, что они имеют право, по крайней мере, в общем смысле, на ванильное мороженое. Более того, моя уступка по поводу свободы почти не будет иметь веса в политическом диспуте. К примеру, мне придет в голову заявить, что люди имеют право на равенство, и это право перевешивает все другие права; что они не просто хотят равенства, но имеют на него право; на этом основании я откажусь признать притязания некоторых людей на свободу, поскольку иначе пришлось бы пойти на компромисс и поступиться некоторыми мерами, необходимыми для осуществления неотъемлемого права других людей на равенство». В переводе на украинские реалии это означает: если по-хорошему, так без всенародного референдума нельзя требовать досрочного ухода Януковича.

Многие думают, что можно, ну просто потому, что их горячие молодые сердца так им говорят. Но если не прислушиваться хоть немного и к нудному старику разуму, то получится – куда хочу, туда и ворочу, и можно такого наворотить... В общем, читайте Клейста и Дворкина, друзья! (Фильм Арно де Пальера можно не смотреть).