Кто самый великий писатель? Очень простой вопрос! Конечно, Ганс Христиан Андерсен! Причем это не чисто субъективно, а строго объективно. Произведения всех остальных великих писателей просто велики, произведения же Андерсена, кроме того, что они велики сами по себе, часто являются краткими конспектами произведений будущих великих писателей, которые иногда осознают это, иногда нет, - но это неважно: Андерсен  изобрел для них сюжет, он долго носился в воздухе, а подхватили они его или  вдохнули – какая разница?

Томас Манн сделал историю о Русалочке лейтмотивом своего грандиозного романа «Доктор Фаустус». Русалочка согласилась иметь вместо хвоста ноги, чтобы можно было выходить на сушу и встречаться с Принцем - человеческим существом, которое она полюбила; а герой романа, композитор Леверкюн, отказывается от человеческих чувств, чтобы прорваться  туда, куда людям вход заказан: в богову - или чертову? - лабораторию, где записаны know-how сотворения великой музыки. Направления трансформации Русалочки и Леверкюна противоположны, но общ переход в чуждую стихию,  и обща боль: у Русалочки - в ее человечьих ногах, у Леверкюна - во всем постепенно разлагающемся теле, ибо за доступ в запретную зону он заплатил венерической болезнью. (Сказка «Русалочка» - 22 стр. Роман «Доктор Фаустус» - 580 стр.)

А вот другой не менее грандиозный роман - «Русский лес» Леонида Леонова.  Лесовод-практик Вихров положил свою долгую жизнь на сохранение русских лесов. Лесовод-теоретик Грацианский всю жизнь паразитировал на разрушительной критике деятельности Вихрова. Как огонь или как тень, он мог существовать только до тех пор, пока существовало то, что он сжигал или что заслоняло его от солнца. (Сказка «Тень» - 15 стр. Роман «Русский лес» - 710 стр.) 

А разве «Дядя Ваня» Чехова – не blow-up «Нового платья короля»? Родня почтенного ученого всю жизнь трудится к его вящей славе, пока вдруг не приходит сокрушающее осознание, что человек этот -  ничтожество. (6 стр. –  60 стр.)

«Гадкий утенок» - конспект сразу нескольких больших произведений. Часто эта сказка понимается в том же смысле, что и распространившееся благодаря ей крылатое выражение: некто уродливый, наконец превратившийся в прекрасного. Но сказка не о том. На самом деле, гадкий утенок красив изначально – только не по утиным меркам. Среди уток он вообще слывет никудышным – потому что родился не крякать и передвигаться вразвалку, а по-лебединому парить в небесах. Кто же это несчастье господне, негодное ни на что... кроме полета? Это Художник – вот о ком сказка! См. роман «Королевское Высочество» Томаса Манна, повесть «Выше стропила, плотники!» Сэлинджера, пьесу «Старшая сестра» Володина...     

Хорошо, а самая, может быть, знаменитая сказка Андерсена, «Дюймовочка» - чего она конспект? О, тут уже надо говорить о целом ответвлении литературы – произведениях о женской доле. В детстве я обожал ходить в наш местный украинский музыкально-драматический театр им. Ольги Кобылянской. Постановки о дюймовочках составляли львиную долю его репертуара, и к тому же наиболее перспективную в смысле кассы (остальная часть репертуара – пьесы социально-исторической тематики – пользовались куда меньшим успехом. Ну несознательный был народ, что с него возьмешь?) 

Эти пьесы-верняки, о которых  я говорю, принадлежали дореволюционным украинским драматургам и назывались, например, так: «Безталанна» ("талан" на украинском значит "удача", "счастье", что очень мудро: счастье - это действительно талант), «Гуляща», «Не судылося», «Дай серцю волю – заведе в неволю», «Доки сонце зiйде – роса очи выїсть».

Есть украинское слово «поневiряння». Точного эквивалента ему в русском языке я не нахожу, оно приблизительно значит: горькие скитания, череда лишений, бедственные блуждания. Узнаете? Конечно, это она, «Дюймовочка»! Нежная, хрупкая, мечтательная, не созданная для этого жестокого мира девушка, живущая до поры до времени в неге и холе родительского дома, а потом – что-то вдруг случается. Например, умирает добрая, чудесная мать, появляется мачеха, которая накручивает отца против падчерицы. В нашем театре служил артист Барановский, у него был могучий бас. Этим басом он в роли отца Дюймовочки ревел: «Гэть з мого дому, покрытко!» (увы, наветы мачехи достигли цели – отец поверил, что дочь его развратница). 

Лихой вихрь выметает бедную девушку прочь из родной хаты, и наступает вот эта самая череда -  встреч с недобрыми людьми, приживальства в чужих домах, гiркої нужденнoї працi (горького труда ради куска хлеба). И конечно, находится лощеный хлыщ, обычно это хозяйский сынок, который медовыми речами... Глядите, вот он крадется ночью с зажженною свечой в Дюймовочкину коморку под лестницей! Злой ветер снова стучит в окно... бьют за сценой в тулумбасы... всполохи (по-украински загравы) грозы на горизонте. Грымыть! Грымыть! В детстве эта сцена заставляла меня недоумевать, да и сейчас недопонимаю: хлыщ соблазнил Дюймовочку – или то было чистое «згвалтування» (изнасилование)? Как-то так выглядело, что ни то и ни другое. Соблазнить можно того или ту, кто подвержены соблазну. Но Дюймовочка настолько чиста и пассивна (о таких говорят: «масло во рту не растает»), что трудно в ней заподозрить хоть слабенькое желание; с другой стороны, автору явно хочется, чтобы она была не унижена, не растоптана, а именно обманута, чтоб сердце ее разбилось. Правильный ответ, в общем, банален: она не хотела, но хлыщ хотел – а она полюбила хлыща и сделала, как ему нравилось. Хозяева, случайно обо всем проведав, винят, естественно, не сыночка, а ее. И снова – «Геть з нашого дому, покрытко!» И снова дорога...

Пьесы украинских классиков про дюймовочек были по степени жести крайними или средними. В первом случае Дюймовочка рожала, и тут вообще кранты: жанр «драма». Во втором обходилось без зачатия: жанр «пьеса». В первом случае Дюймовочка умирала где-то в степи,  дытыну брали добрые люди (вариант - дытыну брал отец; поняв, чего стоит новая женушка, он прогонял ее, начинал разыскивать Дюймовочку, да находил ровно на час позже, чем мороз сковал ее хрупкие члены; а дытына-то лежала под хусткой у нее на груди, вот и выжила). Во втором случае следовали еще разные поневiряння, но так как Дюймовочка, несмотря ни на что, сохранила белолицесть и белорукость (она не белоручка, боже упаси! бiлi рученьки – это очень украинская  женская прелесть такая) и вообще была в хорошем товарном виде, она в конце концов находила свое счастье с гарным роботящым парубком.

На такие постановки свозили на грузовиках колхозников со всей области,  они рыдали в зале, а колхозники женского полу еще дорыдывали на кузовах по пути в сёла.

Впрочем - почему лишь колхозники? Разве не рыдали над романом Томаса Харди  «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» - этой почти точной разверткой андерсеновской сказки – английские леди? Не рыдали над экранизацией этого романа с Настасьей Кински зрители всего мира? Нет, поплакать над судьбой Дюймовочки не грех, тут ни возраст, ни социальный статус, ни национальность не помеха.

Но все-таки «Дюймовочка» и ее перепевы – не совсем одно и тоже. Да, как в детском оригинале, так и в переложениях для взрослых есть глупый уродливый жених с мещанкой-матерью, и занудливый старпер-муж, и какая-нибудь давшая Дюймовочке кров добрая душа –  добрая, но слишком приземленная, не понимающая поэтической души девочки: «Выходи, выходи за Крота! Знаешь, сколько у него зерна накоплено в лабиринтах? Будешь кататься, как сыр в масле!» Но сказка есть сказка, и тут вот что... ну как бы это поделикатнее выразить? В общем, такое впечатление, что у Андерсена, в результате всех своих поневiрянь, Дюймовочка все же ухитряется предстать перед своим суженым-эльфом девочкою.

Или, может быть, не ухитрялась она нисколько, а просто – в сказках не бывает... ну этого самого? Детей приносят аисты, их находят в капусте. Или, как Дюймовочка, они рождаются из посаженного в цветочный горшок ячменного зерна.

                     Что-то щелкнуло, и цветок распустился совсем.
                     Это был точь-в-точь тюльпан, но в самой чашечке
                     на зеленом стульчике сидела крошечная девочка.
                     Она была такая нежная, маленькая, всего с дюйм
                     ростом, ее и прозвали Дюймовочкой.