В юности мне нравился фильм Козинцева «Гамлет». Хороший фильм. Но гениально, и запомнилось навсегда, только одно место. То есть одна фраза. То есть одно слово. То есть два звука.

«Объявите меня каким угодно инструментом. Вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя-а-а!» Вот это «а-а!» - как бесценный алмаз в стальной оправе фильма. Засланные казачки, интеллектуалы-провокаторы с высокими лбами, хитрожопые Розенкранц и Гильденстерн воображают, что они поймают принца в свои сети, что он слишком чист, чтобы заметить подвох. Но чистый духом улавливает ложь не так, как грязные, ему для этого не нужно раскладывать софизм на логические составляющие – он просто слышит фальшивый звук, просто чует вонь. И Гамлет говорит этим двум вонючкам: господа, ну надо же знать меру, надо хоть чуть-чуть мыться, ведь вы же сыновья благородных родителей, они же вас, наверное, учили.  И, кроме того, вы учились в университете, я помню, вы были неплохими студентами. Платон, Плиний, Плутарх…  Что-то должно было остаться в ваших головах? А если не осталось, все равно: ведь вы же люди.  Ну как же так, господа? Ну стыдно просто, честное слово, мне очень стыдно за вас. И из-за вас мне стыдно за человечество». Все это, и много чего еще – в одном «нельзя-а-а». И ведь то, как это произнесено Смоктуновским, не само собой разумелось. Можно было произнести так, что смысл вышел бы совсем другой: «нельзя» не морально, а в плане физической невозможности играть на человеке, как на дудке.  Не «you shouldn’t», а «you can’t».  Но Смоктуновский сказал «you shouldn’t», сказал с такой силой, что это врезается в мозги, как библейская заповедь. 
Смоктуновский вообще виртуоз интонации. Вот еще один эпизод. Это «9 дней одного года»:

Примерно посередине этого кусочка Куликов предлагает Гусеву бросить опасные игры с синхрофазотроном и перейти на более спокойную работу к нему, Куликову, в академический институт. Зарплата будет даже выше, обеспечат отличную жилплощадь. Гусев спрашивает: «Зачем?» И Куликов отвечает: «Жить». Он произносит это слово немного задумчиво, рассеянно, неопределенно. Интонация такая, как будто Гусев спросил не «Зачем квартира?», а «В чем смысл жизни?»  Как определенно ответишь на этот вопрос? Жить надо для того, чтобы жить, вот и все. Куликов сам умеет жить для жизни, и Гусеву советует. Ведь тот жить чтобы жить не умеет, ему обязательно нужна цель, он прометей. Но, Митя дорогой, зачем непременно цель? Разве жизнь сама по себе не прекрасна? Почему обязательно сгорать? Почему непременно всякие глупые орлы должны клевать печенку? А если ты хочешь быть полезным членом общества, так ради бога! Я тоже хочу! Но поверь, ты вполне сможешь принести в НИИ не меньше пользы, чем у своего синхрофазо…  Не обижайся, Митя, но мне иногда кажется, что дело не в пользе, а в том, что ты мазохист. Не синхрофазо, а синхромазо, ха-ха. Или тебе, может быть, кажется, что любая польза без «полной гибели всерьез» фальшива. Но почему же, почему, о господи? А потому что ты дитя совка, а для совка не важно, чтобы люди делали – ему нужно, чтобы они сгорали! Чтоб они все сгорели и не портили коммунистическое общество, вот что ему нужно, да!
Такие мысли Смоктуновский выразил, или на такие навел, тремя звуками слова «жить»!
А теперь не поленимся посмотреть кусочек из «Служили два товарища».

Этот эпизод запечатлел мирную, благостную минутку в сложных взаимоотношениях параноидально бдительного, неугасимо пламенного и непроходимо глупого Корякина-Ролана Быкова с флегматичным, трезвым и умным Некрасовым-Янковским. Корякин расслабился, размечтался.  Вот покончим с беляками и прочими гадами, и настанет тогда распрекрасная житуха. Жри не хочу, гуляй где хочешь. Тюрьмы все эти, мы, конечно, позакрываем… Пауза. После которой: «Ну, одну все же оставим… для мировой контры, туда-сюда…».  Это «туда-сюда» смешней, чем даже все вместе взятые выходки Шарикова из «Собачьего сердца», с которым Корякин, конечно, состоит в социально-генетическом родстве. (А классно было бы, если бы молодой Быков сыграл Шарикова!)  Быков произносит «туда-сюда» так, как будто… Трудно передать, надо слышать. Представим, что портниха сшила замечательное шелковое платье. Но в ходе шитья она нечаянно обмакнула подол платья в смолу, которую невозможно ни отстирать, ни отрезать. И она воровато загибает смоляной подол внутрь платья и приклеивает загиб к изнанке той самой смолой. Так же воровато Корякин добавляет к своему прекрасному мечтанию реалистичное  «туда-сюда» (он сопровождает каждую половинку этого двойного слова вращением ладони и головы: «туда» - вправо, «сюда» - влево). Корякин способен поверить в коммунизм, в молочные реки с кисельными берегами, в общих баб, в летающие дома, в города-сады, во что угодно, – но только не в мир без контры и без тюрем. И это значит – он не способен принять никакую модель реальности, кроме той остервенелой, которая превратила его сердце в «пламенный мотор».
...«Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор». «Марш авиаторов», музыка Юлия Абрамовича Хайта, слова Павла Давидовича Германа. Песня написана в 1920 году, том самом, когда происходит действие фильма про взятие красными Перекопа.  В то время масскульт распространялся не так мгновенно, как теперь, иначе чокнутый Корякин, летая с Некрасовым на аэроплане, конечно, распевал бы этот чокнутый марш, а не «Из-за острова на стрежень».
Но все-таки Корякин – не Шариков. Он одержимый, но не подлец, не демагог. Он истово верит в светлый мир-тюрьму, и если переживет «ту единственную, гражданскую», то в 37-м получит за свою истовую веру пулю в затылок в темном лубянском подвале или в темном поле близ подмосковного совхоза «Коммунарка». Сражался человек за коммуну и близ «Коммунарки» принял смерть.
Раз уж я вспомнил о Шарикове, то вашему вниманию предлагается эпизод «Швондер и компания пришли к профессору Преображенскому» из телеэкранизации «Собачьего сердца»:

Это культовый эпизод из культового фильма.  Евстигнеев произносит  «не хочу» в ответ на предложение товарища Вяземской, если он отказывается самоуплотниться, так хоть приобрести брошюру в помощь голодающим детям Поволжья или чего там,* - можно без преувеличения сказать, что он произносит два своих «не хочу» гениально. "Купите брошюру? "Не хочу". «Вы что, не любите детей?» «Люблю». «Так почему же не хотите купить?» «Не хочу». Преображенский интонирует это не виновато, не упрямо, не сердито, не уклончиво, не бесстрашно, не  нагло – он интонирует победно! несокрушимо! Это песнь свободы! Свободы от чего? От логики. От детерминизма. Демагоги всегда манипулируют логикой, чтобы склонить, убедить человека делать то, что ему не нравится, к чему его душа не лежит. Любишь детей? Значит, купи. А вот не значит! Люблю, а не куплю! «Но, профессор, где же последовательность? И вообще, это лицемерие: говорите, что любите деток, а сами жалеете потратить гривенник, чтоб они поели сладкой кашки. Как не стыдно, ведь вы богатый человек!» «Можете думать, как вам угодно. Но брошюрки этой я покупать не стану. И вообще, не пошли бы вы к черту! Мне уже самому есть сладкую кашку пора». Да это просто учебник жизни какой-то!

Зоя и Валера поют:
                      Да не важно, что ты сказал.
                      Ну ведь не важно что, а как.
                      А я тебя услышала, я поняла.
                      Да и ты далеко не дурак.
Конечно, что тоже важно. Но соединение что с неповторимым как дает иногда незабываемый эффект. Интонация углубляет смысл или придает его каким-то совершенно незначительным словам. Если, конечно, у тебя есть уши и ты далеко не дурак.
* Жена, прочитав, поправила: для детей Германии. 

Написать письмо автору