3-го августа умер Иннокентий Смоктуновский.  Это случилось 21 год назад, но и сегодня, если муж, решая кроссворд, спросит у вяжущей рядом варежку жены: «Великий советский актер театра и кино?» - жена, наверное, подскажет: «Смоктуновский». И только если муж ответит: «Много букав», жена переменит на Ефремова или Янковского.
Вначале букв было меньше: Смоктунович. Место рождения – деревня Татьяновка Томской губернии.  Отец – грузчик. Второй ребенок из шести. Сиблинги Кеши так и доживали в Татьяновке и окрест, сестра работала продавщицей в сельпо, один из братьев был, кажется, трактористом. Для объяснения феномена «Смоктуновский» выдвинули версию, что  его предки были  шляхтичами, сосланными после польского восстания в Сибирь. Но Смоктуновский, может быть, подсознательно взвесив, что более «cool»: быть великим за счет потомков с голубой кровью или «из ничего и ниоткуда»,  из самого себя, выбрал второе и твердо повторял, что никакой он не шляхтич и даже не поляк.  «Видишь, стоит, изможден лихорадкою, высокорослый больной белорус». (Н.А.Некрасов). Вот я, мол, из таких.  
Ну если не благородные гены, тогда, значит «просто талант». Сестры и братья, может, тоже талантливые были, но не настолько.
Но, кажется, нет. Не то. Сестры и братья вообще не такие были.
Если говорить о генах, то в данном случае, видимо, имела место мутация.
Я знаю одну очень умную, в прошлом красивую женщину-ленинградку,  к которой Смоктуновский сто лет назад клеился. Она вспоминает: «Он шутил, и его шутки были такие… ну просто идиотские». 
Вот оно! Идиот!
Русский писатель, лучше всех передавший романтику, чару моря, –  это 
Грин, уроженец города Слободской Вятской губернии, из которой 300 верст в любую сторону скачи – до моря не доскачешь. Александр Степанович Гриневский не стал бы Грином, автором «Алых парусов», родись он в Одессе. Море, о котором писал Грин, было вымечтано мальчиком из пыльного рассейского городка с нелепым названием Слободской.
Смоктуновский – самый аристократичный советский актер, потому  что его князь Мышкин, принц  Датский, дворянин Войницкий и суперинтеллектуальный физик-теоретик Куликов  вымечтаны мальчиком Кешей из Татьяновки. Смоктуновский вспоминает: «Я в детстве любил читать. А то, что было в жизни, особенно на войне, и то что было в книгах, настолько разное, что не хотелось того, что в жизни, а хотелось того, что было в книгах».  Принц так не сыграет принца, как плебей с воображением.  Чарли Чаплин занял на конкурсе имитаторов Чарли Чаплина последнее место.
Да, Смоктуновский, по-видимому, идиот в высоком смысле слова, гениальный выродок, по-еврейски «герутене» (корень этого слова «рут» означает «корень», а все слово означает – некто резко отличающийся, отбившийся от своего корня: неродной, генетическое недоразумение). 
Говорят: большой талант себе дорогу пробьет. Герутене Кеша, сын грузчика, должен был стать артистом и стал им, так уж на роду у него было написано. Но что касается славы – она могла его обойти; вполне могло бы сложиться так, что женщина из начала этого текста и слыхом бы о нем не слыхала.
Как Несчастливцев из «Леса» Островского, Смоктуновский до тридцати с чем-то лет мотался «из Вологды в Керчь» по заштатным театрикам. Иногда его случайно видели на сцене маститые столичные режиссеры, и они чувствовали: в Смоктуновском что-то есть, что-то есть. Чем-то он привораживает. Конечно, так, как он играет, это ни в какие ворота, уйма элементарных недостатков. Этому странному долговязому парню надо работать и работать над собой. А с другой стороны, черт его знает... может, так и надо играть? Ох, до чего же надоел этот "большой стиль"... 
Они советовали Кеше «показаться» в Москве, даже давали ему свой телефон. И обнадеженный Кеша приезжал в Москву или Питер и звонил по драгоценным номеркам. Но есть в русской прозе такой ходячий сюжет: вальяжный столичный господин приезжает на недельку в провинцию, сходится с местной девушкой, ему даже кажется, что он влюбился в нее. Девушка вроде совсем не красива, но она ни на кого не похожа, в особенности на его жену. «Мы встретимся, мы еще непременно встретимся», - шепчет он в последнюю ночь. И вот эта девушка приезжает в Москву, чтобы встретиться. И она звонит ему. И он в ужасе, в полном ужасе. «Зачем ты приехала? Мы же не договаривались!» То,  что смутно казалось возможным в маленьком городе, теперь совершенно исключено: тут и жена, и дети, и ближний круг, и дальний круг, и вообще, ну куда это? Странность девушки, которая совсем недавно заставила его подумать, что это, может быть, судьба… теперь эта странность стала главным фактором «против»: она даже в любовницы не годится, настолько она не от мира сего!
Точно так же – на мосфильмовских кинопробах и мхатовских прослушиваниях - становилась минусом  очаровавшая «маститых» в Норильске или Махачкале  странность Смоктуновского. 
Правда, чудаковатый Кеша, тынявшийся каждое лето по столичной жаре в несменном лыжном костюме, постепенно приобрел здесь множество знакомых. Поступить в театр это не помогало, но, по крайней мере, он уже ночевал в квартирах собратьев-гистрионов, пусть в прихожей или под столом, но это все-таки лучше подоконника  в подъезде какой-нибудь «высотки». Вот что сам он вспоминал об одном из тех подоконников: «Место это было выбрано мною из нескольких. От верхней лестничной площадки с квартирами вела еще выше узкая лестничка с полным поворотом в обратную сторону… так что, выходя из своих квартир, жильцы не могли видеть меня, и я мог спокойно возлежать на подоконнике замурованного окна у громыхающего, астматически шумящего лифта… Я здоров душой и телом…  И вместе с тем я не мог бы поручиться, что этот подоконник, у самого чердака шестиэтажного здания, был простым, нормальным подоконником. Иначе чем можно объяснить хотя бы то, что человек на подоконнике, заложив руку за голову, одиноко вытянуто лежит, вроде спокойно глядя в потолок…  Но вдруг ошалело вскакивает и громко начинает выкрикивать обличительные монологи…»*
И так бы оно шло и шло – если бы само время вдруг не стало, под стать Кеше, странным.  

На арбатском дворе - и веселье и смех.
Вот уже мостовые становятся мокрыми.
Плачьте, дети!
Умирает мартовский снег.
Мы устроим ему
веселые похороны.
По кладовкам по темным
поржавеют коньки,
позабытые лыжи 
по углам покоробятся...
Плачьте, дети!
Из-за белой реки
скоро-скоро кузнечики к нам заторопятся.

Дата под этим стихотворением Окуджавы – 1964. Но мне кажется, что оно написано раньше и знаменует не излет, а начало  хрущевской «оттепели».  Нечто невероятное: на несколько лет «ролевыми моделями» для советского народа были чуть не официально объявлены, вместо летчиков, сталеваров, кукурузоводов и вообще истинных русских патриотов, –  аристократы духа, «физики и лирики»! «Окно возможностей» было узким, но Смоктуновский успел проскочить в него со своего подоконника, сбросил лыжный костюм в тот же угол, где «позабытые лыжи покоробились», – и со своей «неподражательной странностью» занял нишу «самого интеллектуального советского актера».  Когда же окно захлопнулось, Смоктуновский уже был данностью, которой нельзя отменить. Дальнейшее – история…**   
В порядке краткого финала - вот стихотворение,  довольно длинное:

Замечали -
По городу ходит прохожий?
Вы встречали -
По городу ходит прохожий,
Вероятно, приезжий, на вас не похожий?
То вблизи он появится, то в отдаленье,
То в кафе, то в почтовом мелькнет отделенье.
Опускает он гривенник в щель автомата,
Крутит пальцем он шаткий кружок циферблата
И всегда об одном затевает беседу:
"Успокойтесь, утешьтесь - я скоро уеду!"
Это - я!
Тридцать три мне исполнилось года.
Проникал к вам в квартиры я с черного хода.
На потертых диванах я спал у знакомых,
Приклонивши главу на семейных альбомах.
Выходил по утрам я из комнаты ванной.
"Это - гость, вспоминали вы, - гость не незваный,
Но, с другой стороны, и не слишком желанный.
Ничего! Беспорядок у нас постоянный".
- Это гость,  - пояснили вы мельком соседу
И попутно со мной затевали беседу:
- Вы надолго к нам снова?
- Я скоро уеду!
- Почему же? Гостите. Придёте к обеду?
- Нет.
- Напрасно торопитесь! Чаю попейте!
Отдохните да, кстати, сыграйте на флейте. -
Да! Имел я такую волшебную флейту.
За мильоны рублей ту не продал бы флейту.
Разучил же на ней лишь одну я из песен:
"В Лукоморье далеком чертог есть чудесен!"
Вот о чем вечерами  играл я на флейте.
Убеждал я: поймите, уразумейте,
Расскажите знакомым, шепните соседу,
Но, друзья, торопитесь, - я скоро уеду!
Я уеду туда, где горят изумруды,
Где лежат под землей драгоценные руды,
Где шары янтаря тяжелеют у моря!
Собирайтесь со мною туда, в Лукоморье!
О! Нигде не найдете вы края чудесней!
И являлись тогда, возбужденные песней,
Люди. Разные люди. Я видел их много.
Чередой появлялись они у порога.
Помню - некий строитель допрашивал строго:
- Где чертог, каковы очертанья чертога? -
Помню также - истории некий учитель
Все пытал: - Лукоморья кто был покоритель? -
И не мог ему связно ответить тогда я...
Появлялся еще плановик, утверждая,
Что не так велики уж ресурсы Луккрая,
Чтобы петь о них песни, на флейте играя.
И в крылатке влетал еще старец хохлатый,
Непосредственно связанный с Книжной палатой:
- Лукоморье? Извольте звать в Лукоморье?
Лукоморье отыщете только в фольклоре! -
А бездельник в своей полосатой пижамке
Хохотал: - Вы воздушные строите замки! -
И соседи, никак не участвуя в споре,
За стеной толковали:
- А?
- Что?
- Лукоморье?
- Мукомолье?
- Какое еще Мухоморье?
- Да о чем вы толкуете? Что за исторья?
- Рукомойня? В исправности.
- На пол не лейте!
- Погодите - в соседях играют на флейте! -
Флейта, флейта!
Охотно я брал тебя в руки.
Дети, севши у ног моих, делали луки,
Но, нахмурившись, их отбирали мамаши:
- Ваши сказки, а дети-то все-таки наши!
Вот сначала своих воспитать вы сумейте,
А потом в Лукоморье зовите на флейте! -
Флейту прятал в карман.
Почему ж до сих пор я
Не уехал с экспрессом туда, в Лукоморье?
Ведь давным бы давно уж добрался до гор я,
Уж давно на широкий бы вышел простор я.
Объясните знакомым, шепните соседу,
Успокойте, утешьте, - я скоро уеду!
Я уеду, и гнев стариков прекратится,
Злая мать на ребенка не станет сердиться,
Смолкнут толки соседей, забулькает ванна,
Распрямятся со звоном пружины дивана.
Но сознайтесь!
Недаром я звал вас, недаром!
Пробил час - по проспектам, садам и бульварам
Все пошли вы за мною, пошли вы за мною,
За моею спиной, за моею спиною.
Все вы тут! Все вы тут! Даже старец крылатый,
И бездельник в пижаме своей полосатой,
И невинные дети, и женщина эта -
Злая спорщица с нами, и клоп из дивана...
О, холодная ясность в чертоге рассвета,
Мерный грохот валов - голоса океана.
Так случилось -
Мы вместе!
Ничуть не колдуя,
В силу разных причин за собой вас веду я.
Успокойтесь, утешьтесь!
Не надо тревоги!
Я веду вас по ясной широкой дороге.
Убедитесь: не к бездне ведет вас прохожий,
Скороходу подобный, на вас не похожий, -
Тот прохожий, который стеснялся в прихожей,
Тот приезжий, что пахнет коричневой кожей,
Неуклюжий, но дюжий, в тужурке медвежьей.
...Реки, рощи, равнины, печаль побережий.
Разглядели? В тумане алеют предгорья.
Где-то там, за горами, волнуется море.
Горе, море... Но где же оно, Лукоморье?
Где оно, Лукоморье, твое Лукоморье?

Леонид Мартынов сочинил эти стихи в 1940-м году, но кажется, что он писал о ранних пятидесятых, о Кеше. Человек приезжает в Москву, он играет на флейте с необычным, странным звуком, его почти никто не слышит, а те, кто слышит, пожимают плечами. Но пройдет всего несколько лет – человек этот предстанет Гамлетом и поразит мир сценой, где он держит в руках флейту! ***

* Странное время призвало странного Смоктуновского под свои знамена, но это не значит, что, сбросив свой лыжный костюм, он сразу же стал образцовым солдатом. Смоктуновский Норильска, Махачкалы и Сталинграда был только неразвернувшейся куколкой той яркой бабочки, которую мы знаем. Михаилу Ромму пришлось немало помучиться с ним, когда он взял его на крошечную роль в «Убийстве на улице Данте», фильме 1955 года. Еще больше помучилась Роза Сирота, готовившая со Смоктуновским роль Мышкина в БДТ. Превращение куколки в бабочку произошло мгновенно. Может быть, это легенда, но, по воспоминаниям очевидцев, дело было так. Роль не шла, и перед тем как расстаться со Смоктуновским, приглашенным в театр специально на роль Мышкина, Товстоногов решил напоследок порепетировать с актером сам. Смоктуновского, как обычно, заклинило, и тогда Товстоногов сказал ему примерно следующее: «Ни о чем не думайте. Просто долго-долго смотрите вот на тот шкаф. И потом произнесите то, что у вас по тексту, эту короткую фразу». Смоктуновский долго-долго смотрел, потом произнес. И Товстоногов сказал, обращая свои слова ко всем, кто был на сцене и сидел в зале: «Друзья, в нашем театре появился великий артист».   
** В своем позднем периоде, когда Смоктуновский, похоже, успокоился на том, что он истинно велик, и уверился, что он поднят на высоченный гребень славы ни в малой мере не волей времени и игрой случая, а по спецпроекту небес, которые раньше помогли ему пережить тяжелые болезни, не погибнуть на войне, бежать из немецкого плена и не угодить за это в сталинский гулаг, избежать смерти в нескольких страшных автомобильных авариях… - обретя это слишком твердое чувство ведущей сверху руки, он, вместо того чтобы изображать аристократов, стал уже играть их как бы «от себя»: его знаменитые придыхания заметнее, паузы длиннее, жесты расслабленнее и весь облик вальяжнее. И тогда – по крайней мере, для меня - он существенно утратил свой магнетизм; каждая новая роль, сколь угодно значительная, уже мало что прибавляла к моему представлению о нем как актере.   

*** Эпизод с флейтой из фильма "Гамлет" Г.Козинцева см., например, в тексте "Секрет интонации" на нашем сайте.  

P.S. Довольно удивительное совпадение: через два дня после того как я написал этот текст, на сайте журнала «Дружба народов» появилось:

Анатолий КИМ. Гений. Повесть о Смоктуновском. 

«Задним ходом» я вставил в свой текст кусочки из воспоминаний Смоктуновского, содержащихся в повести Кима.  

"Воспоминания в саду", 1-я серия

"Воспоминания в саду", 2-я серия

Написать письмо автору