Главным вопросом, обсуждавшимся на этой передаче, был такой: как объяснить невероятную популярность романа Ремарка «Три товарища» в СССР, где он вышел в 1958-м году, через 22 года после издания на родине автора? Я, в общем, согласен почти со всем, что говорили Анатолий Макаров, Юрий Архипов и др.: и что  советскую молодежь привлек свободный стиль жизни героев романа, и что ей оказались неожиданно близки «горький романтизм» героев книги, их отношение к дружбе как главной жизненной ценности, и даже их склонность к «алкогольным радостям».

Остается лишь один вопрос: неожиданно близки – но все-таки почему? Участники передачи постоянно вертятся вокруг ответа на него, но, как машина-пеленгатор, приближающаяся и удаляющаяся от источника радиосигналов, всё не могут попасть в точку.

Так что дайте Чапаю слово сказать. А он первым делом вспомнит вот что.

Лет тридцать пять назад гулял я, значит, на свадьбе своей родственницы. То ли настроение у меня было неважное, проблемы какие-то одолевали, то ли еще почему стоял я под стенкой с невеселым лицом. Подошел ко мне друг родителей невесты, немного, не очень хорошо знавший меня и никогда мне не симпатизировавший человек. Фамилия его была Соколов, а по роду занятий был он работником КГБ в чине майора. До пика веселья было еще далеко, но он был уже вполне весел. И спросил меня майор Соколов без всякого дружелюбия: «А ты чего стоишь, не веселишься?» «Не хочется». «Тебе, по-моему, никогда не хочется. Что тебе надо вообще, что ты вечно такой недовольный?» «А вам какое дело?» - невежливо спросил я.

Ну, после этого последовали некоторые неприятности (родители невесты очень ценили дружбу этого немного похожего на Георгия Жженова ветерана войны и органов), и я предпочел покинуть торжество.

Но не  в этом дело. Дело в том, что, с точки зрения майора Соколова, я обязан был веселиться, в невеселье моем содержалось что-то непатриотичное, антисоветское. И вот я думаю, что тысячи, сотни тысяч советских людей полюбили «Трех товарищей» за то, что эта книга удостоверила их право быть грустными, несчастливыми, одинокими. Стоять под стенкой вдали от ликующей толпы. Не плясать под популярную музыку. Последнее, пожалуй, было самым сенсационным и поразительным, что почерпнули русскоязычные читатели из Ремарка: какой бы там шлягер ни вжаривал нанятый оркестр, какие бы гимны ни лились из стационарного репродуктора – плевать, правда идет не оттуда, она в личностных ценностях. Дружба, любовь, собственное достоинство – вот на что надо делать ставку в неверном казино «Жизнь».

Если бы советская власть была умнее, она должна была скорее позволить выйти «Доктору Живаго» - массы бы его не читали, а читали бы, так ничего не поняли, - но запретить «Трех товарищей». Понятность, теплота, доступность книги Ремарка, при том что она по всей сути своей отрицала коллективизм и утверждала индивидуализм, - это создавало кумулятивный заряд, подрывавший советские постулаты серьезнее, чем всякие пастернаки и солженицыны. «Три товарища» вошли в совковые сердца как раковая опухоль, tumor cordi: нечто близкое, родственное, свое, что на деле является опасным и чужим (в контексте советской идеологии, разумеется). Ужасный подрывной вред «Трех товарищей»  состоял в том, что их полюбили все советские молодые - не только простолюдины и золотая московская молодежь, но и секретари райкомов комсомола и лейтенанты КГБ. Диссиденты настойчиво перечисляли, чего советская власть недодала: всяких прав человека, настоящих выборов, гласности, презумпции невиновности и т.п.: люди этого не понимали и по этому не тосковали. «Три товарища» невзначай напомнили, что советская власть отняла: удовольствие иметь свой маленький честный бизнес, полагаться на самого себя, ни от кого не зависеть; выбор слушать всяких идеологов и агитаторов или дать им от ворот поворот (увы, вскоре этот выбор будет отнят и у трех товарищей: наступление плохих времен явственно ощущается в книге); роскошь иметь машину, пусть подержанную развалюху, но свою; возможность на свои трудовые иногда сходить в ресторан и не чувствовать, как чувствовали мы, что попал в гнездо разврата; и даже, наконец, удобство беспрепятственного доступа к проституткам. Существенно, что три товарища люди совсем небогатые, – и тем не менее они всеми этими благами обладали: зависть к ним вливалась в советские души, как сладкий яд.  

Роберт, Готтфрид, Отто и их верная подружка Пат принадлежали к «потерянному поколению»; мы, советские граждане, которым меньше всего грозило «потеряться»: это исключали паспортный режим, трудовая книжка, участковый милиционер, заботливая опека органов, да что перечислять – каждый был десятками ниточек прикреплен к советскому социуму, как  "puppet on the string”, дергающаяся на проволочках марионетка, -  могли о такой горькой потерянности лишь мечтать!

Этот опаснейший с  точки зрения комендантов советской общаги соблазн "потеряться" - не было ли зерно его заронено грустно-веселыми, трудолюбиво-праздными, циничными и чистыми,  любящими жизнь и не ставящими ее ни в грош ремарковскими ребятами? И потом это зерно проросло в плодах столь бесчисленных, что невозможно не только подсчитать, но даже выявить генетическую связь. «Любовь такая штука – в ней так легко  пропасть, зарыться, закружиться, затеряться» - кто знает, написал бы эти слова Окуджава, не будь на свете Ремарка? Нормальные советские влюбленные не терялись - крепко взявшись за руки, они уверенно шагали по большаку жизни.  «Спокойно, дружище, спокойно,/ и пить нам, и весело петь./ Еще в предстоящие войны/ тебе предстоит уцелеть./ Уже и рассветы проснулись,/ что к жизни тебя возвратят,/ уже изготовлены пули,/ что мимо тебя просвистят», - что эти стихи, как не чистый Ремарк? (Визбор был даже слишком четкий ремарковец: в инстинктивном стремлении поздно спохватившейся советской власти подверстать под себя и Ремарка, и Хемингуэя проявились ее неожиданная живучесть и изворотливость).

Эту песню, кстати, Визбор поет в фильме «Июльский дождь». Он играет в нем человека с молодым лицом и седыми волосами, непременного участника московских тусовок и посиделок, который 9-го мая будет обниматься у Большого театра с друзьями-однополчанами. Советские люди прочли «Трех товарищей», книгу о друзьях, выживших в войне, но не изживших ее, через тринадцать лет после своей большой войны. Те из них, кто не были тщеславными простаками, к этому времени уже поняли, что на награды и льготы рассчитывать не стоит - надо тихо гордиться тем, что честно исполнил долг, вот и все. Такие люди тоже нашли у Ремарка что-то свое, легко отождествляя себя с Робертом, Готтфридом и Отто.

В России фильм по «Трем товарищам» под названием «Цветы от победителей» вышел в 1999-м году, что не случайно: страна, еще пошатывавшаяся от дефолта, во многом напоминала Германию-1928. 

В Германии 30-х годов «Три товарища», понятно, не могли быть экранизированы: книга, с ее беспафосным отношением к войне и презрением к официозной брехне, была совсем не ко двору в Третьем Рейхе. Фильм по «Трем товарищам» был снят в 38-м году в США, и о нем мало что можно сказать, кроме того, что это очень плохой фильм. В картине Фрэнка Борзейги поразительно отсутствует столь неотъемлемый, казалось бы, от романа Ремарка фон – несчастная и злая Германия периода Веймарской республики, которую, еще не оправившуюся от шока войны, уже постиг шок Великой Депрессии. В своем стремлении снять все так, чтоб было чистенько и приятно, Борзейги в начальном эпизоде фильма (11 ноября 18-го года, последний день войны) напяливает на Отто, Готтфрида и Роберта, трех красавцев удалых, сверкающие чистотой, идеально отглаженные в голливудской прачечной галифе и гимнастерки, а дальше и вовсе доходит до глупостей. Всем памятно место романа, где автомобиль трех товарищей, ржавый драндулет со сверхмощным мотором, упорно держится на хвосте у шикарного мерседеса. В фильме авто трех шалунов блестит и лоснится не хуже этого мерседеса, так что удивление его надменного водителя кажется не вполне обоснованным.

За современными мерсами  той машине не угнаться. Сегодня молодым русским вполне доступно то, что имели три товарища – во всяком случае, им не запрещено это иметь, - и книга Ремарка, конечно, не является для них откровением. Но девушки могут читать ее как хороший роман о любви, а ветераны Афгана или Чечни могут утешаться ею, убеждаясь, что родина всегда и повсюду обманывала своих солдат. (Есть, например, писатель Аркадий Бабченко, бывший чеченский контрактник, признающийся в своей любви к Ремарку и пишущий явно «под него»). Мы же, старики, можем ностальгически перечитывать «Трех товарищей». Или, пожалуй, лучше не перечитывать, а только вспоминать эту книгу такой, какой она нам представлялась полвека назад. «По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места».