Я недавно описывал (в тексте про мультфильм «Жихарка»), как в незапамятные времена мы с бабушкой ходили на областные олимпиады художественной самодеятельности. Во всесоюзном масштабе соответствующим мероприятием были грандиозные декады национальной культуры и искусства. Все искусство такой-то республики, в том числе художественная самодеятельность, в полном составе на месяц переселялось в столицу СССР. Чуть не все московские театры и концертные залы на месяц прекращали искусство по своим программам, чтобы певцы, танцоры, актеры, дирижеры, жонглеры жаркой... зеленой... горной... озерной... лесистой... мясистой... нет, последней, кажется, не было: с мясом повсюду были проблемы – но, в любом случае, цветущей республики могли убедительно продемонстрировать... тем более по сравнению с количеством грамотных в 1913-м году...                  

                       Кабы реки и озера  
                       Слить бы в озеро одно,
                       А из всех деревьев бора
                       Сделать дерево одно,

                       Топоры бы все расплавить
                       И отлить один топор,
                       А из всех людей составить
                       Человека выше гор,

                       Кабы, взяв топор могучий,
                       Этот грозный великан
                       Этот ствол обрушил с кручи
                       В это море-океан, -

Да, треск и плеск были что надо, оглушительные. Та еще показуха.

Но я вот что вспоминаю. Я поздно набрался смелости прийти в драмкружок городского Дворца пионеров. Мне было 13 лет, это был год 1959-й. Не говоря о слишком скромном таланте, у меня было мало шансов сыграть в этом кружке сколько-нибудь заметную в любом смысле роль, потому что все вакантные места были забиты ветеранами. Это были мальчишки моего возраста, посещавшие кружок с десяти, с восьми лет. А еще там были старшеклассники – артисты с семилетним, десятилетним стажем. И они рассказывали про других артистов, которые покинули кружок и где-то сейчас работают, учатся. Ветераны «Драмы», так называли мы кружок между собой, чтобы доказать новичкам: богатыри, мол, не вы! – рассказывали легенды о талантах и преданности искусству тех, бывших, раннепослевоенных. И еще они рассказывали, какая трудная жизнь была у «Драмы» в прошлые времена: как иногда на репетициях было в зале нетоплено, как приходилось самим делать декорации и костюмы - ведь штатного художника и портнихи во Дворце тогда не было. Но никто не пропускал репетиций –  в мороз, в жару, в болезнь! А зимы в те баснословные поры были морознее, болезни серьезнее. Такой-то и такая-то – конечно, самые-пресамые талантливые! -  умерли, даже не успев поступить в театральный! Я слушал и всей душой понимал, что они  умерли именно благодаря своему громадному таланту, и со стыдом осознавал свое здоровье как функцию от собственной бездарности.

Но дело не в этом. Все это происходило в Черновцах, это австрийский, потом румынский город, ставший советским в 40-м году. Потом была война. И сразу после войны возник этот драмкружок. Еще в город почти на хвосте советских танков въехал целиком пересаженный из Харькова музыкально-драматический театр с дюжиной заслуженных и народных: один из заслуженных как раз и стал руководить «Драмой». И дети бегали созидать и смотреть эту «Драму», а взрослые ходили в театр (колхозников привозили на грузовиках).  И по всей стране, по всем ее колониальным окраинам дети бегали в «Драмы», а колхозников привозили на грузовиках или привозили на телегах, или они сами приезжали на лошадях или ишаках. Вот что пишет на эту тему Георгий Фере, зубр-либреттист, специализировавшийся на эпических операх для национальных республик: «Картина такая. К дубам привязаны стреноженные кони. Повсюду стоят ведра. Для коней — с подсоленной водой, для всадников — с пивом. Будущие зрители расположились на земле вокруг ведер. До начала спектакля еще часа три. Знатные колхозники прибыли загодя, днем. Процесс поглощения пива под овечий сыр тоже неспешен, эпичен и столь самодостаточен, что некоторые в театр так и не попадали, а просто терпеливо поджидали своих родственников, сидящих в зале. Но иногда во время антрактов участники мероприятия менялись: те, которые попарились в душном зале, оставались на свежем воздухе попить пива. А те, которые насытились пенным напитком, грузной колесоватой походкой кавалеристов направлялись в храм искусства. И в этом тоже было нечто эпическое, под стать бесконечной опере. Для полноты картины следует добавить, что терпкая азиатчина — запахи дымящихся уличных мангалов, бараньего жира, конского пота, лошадиной мочи и желтого самодельного мороженого, выгребаемого из ржавых жестяных жбанов, запахи, растворявшиеся в тусклом яичном свете редких фонарей, которые уплывали в алычовую духоту южного города с монголоидными глазами; эта азиатская панорама причудливо накладывалась на великодержавные атрибуты Имперского Театра: позолота, бархат, конфеты с коньяком, благородные подавальщицы биноклей, суровые администраторы с непременной орденской планкой на сером пиджаке, запах дешевой пудры и дорогих духов "Красная Москва”...” (« Гранд-опера Ориенталь советик » «Октябрь» #9, 1999)  

Забавно, конечно. Шум и треск. Но и что-то кроме, что-то кроме.

В «Вокальных параллелях» показано, что осталось, когда и шум, и треск, и то, что кроме, кончилось с концом империи. Народные артистки СССР Бибигуль Тулегенова и Роза Джаманова, народная Армянской ССР Араксия Давтян исполняют свой былой репертуар среди степного ковыля и воющей вьюги, в каких-то заброшенных хлевах, кибитках и ангарах, на фоне пыльных восточных ковров и облупленных скульптур пионеров-героев.

Конечно, Хамдамов все это выстроил, поставил их перед камерой среди ковыля и на фоне. Но не выдуманы эти сохраненные до старости голоса, не выдумана еще не совсем увядшая сочная восточная сексуальность (которая причудливо контрастирует сухой немецкой сексуальности одетой как и похожей на Марлен Дитрих Ренаты Литвиновой, бродящей по ковыльным буеракам на высоких каблуках, заводящей странные разговоры с этими нарумяненными как оперные дивы или  уличные путаны старухами; впечатление такое, что они, испугавшись тектонического гула крошащейся цивилизации, попрятались по всяким норкам и, как зяблики, прозябали там, пока Хамдамов с Литвиновой не приехали в эти впавшие в летаргию края и не стали звать: «Бибигуль Ахметовна! Роза Султановна! Араксия Ашотовна! Вылезайте! Вам ничего не будет!» И они вылезли из схронов. «Спойте нам!» И они послушно и испуганно, но постепенно входя во вкус, завели свои арии, дуэты, романсы: Глинка, Чайковский, Верди, Шуман, Брамс. Фильм-концерт по заявкам.

Ностальгия по совку? Не только и не столько. Хамдамов эстет, и есть завораживающая печальная красота  в этом зрелище все еще прельстительных Народных Дикарок СССР, поющих божественную классику среди руин. Погребенная под лавой Помпея. Засыпанная песком Согдиана. Заросший генетически модифицированной травой забвения Чернобыль. Красота упадка, увядания, умирания.

Но и ностальгия тоже. Ни по какому не по совку. По Империи. Научившей дикарок петь Чайковского и Шумана, потом бросившей их на произвол судьбы. В последний раз эта Империя проявила свое могущество, показав, как быстро всё засыпает песком после того, как Она уходит. Всякий агроном знает, что брошенная пашня зарастает бурьяном вдвое скорее, чем целина.   

В финале картины меццо-сопрано Араксия Давтян и сопрано Эрик Курмангалиев куда-то улетают на открытом фанерном самолетике. Они пилоты, они машут нам ручками, улетая навсегда. На прощанье они поют нам с небес дивный романс Лизы и Полины из оперы Чайковского «Пиковая дама». «Уж вечер. Облаков померкнули края. Последний луч вдали на башне умирает...»

Хамдамов, Литвинова и старая певица

Смотреть фильм он-лайн 

Автор С. Бакис