Фильм снят под документальный.

Зачем делается такое кино? Ведь уже само слово «под» попахивает подделкой. «Поддоки» часто подделками и оказываются. Допустим, если в «нормальном» художественном фильме артист фальшивит, то это еще ничего, можно списать на счет «художественности». Если же в «поддоке» фальшивит, то это  фальшь без оправданий. 

В общем, делать «поддоки» сложно и рискованно.

И все же их делают.  Мотивы бывают разные.  Де Сика,  Де Сантис и другие неореалисты снимали «под  документ» в порядке полемики с фальшивыми довоенными итальянскими фильмами, так называемым «кино белых телефонов». Конечно, они стремились показать «реальную жизнь».  Но если задуматься, они в не меньшей мере вдохновлялись чисто   эстетической задачей, показать «неприкрашенную реальность» -  это был для них столь же художественный, сколь и социальный посыл.  На самом-то деле, неореалистические фильмы изобразительно очень красивы, а по своему внутреннему строю  бывают  душевны, трогательны и многомерны не чаще и не реже, чем «не-неореалистические».  

Иногда «поддокументальность» используется, чтобы воссоздать некое историческое событие. Пример – знаменитый фильм  Джилло Понтекорво «Битва за Алжир».

Существуют фильмы «стебно-поддокументальные»   (по-английски – mockumentary). Этот жанр расцвел как одно из порождений кино эпохи постмодерна. Русской пример – фильм Алексея Федорченко «Первые на Луне».

«Долгая  счастливая жизнь» не подпадает ни под одну из вышеперечисленных разновидностей. Хотя, с другой стороны, фильм Хлебникова не является и неким новым словом. Он вполне укладывается в тот подкласс современных «поддоков», где художественное кино призвано служить как бы увеличительным стеклом для документального.

Поясню. Современное документальное кино интереснее игрового, которое, в общем-то, находится в упадке. «Доки» сплошь и рядом и правдивее, и информативнее. Люди начинают тяготеть к ним больше, чем к игровым фильмам, подобно тому, как давно уже предпочитают мемуары и прочую не-беллетристику повестям и романам.  Но есть аспекты реальности, которые "доки" не способны или слабо способны фиксировать. Это, например, некие ключевые моменты в жизни героев. Если кто-то кого-то спас или убил, в объектив это, понятно, не попадает: человек становится героем «дока» после и в силу того, что совершил поступок. Чтобы заполнить столь важный «пробел в биографии» героя, режиссеры «доков» иногда «доснимают»  его звездный или роковой час. Однако на фоне общей документальной правды такая досъемка выглядит нестерпимой лажей. Далее, трудно улавливается «доком» личная жизнь героя: ну не будет же человек перед глазом кинокамеры трахать жену. Между тем, если «док» повествует как раз о семейных отношениях, то момент траха имеет принципиальное значение. «Док» также слабо приспособлен для  передачи всяких нюансов-переливов внутренней жизни людей, их психологии:  опять же, документальная камера редко оказывается свидетельницей подлинных человеческих переживаний и потрясений  – обычно люди рассказывают о таком с экрана в порядке ретроспекции.    

Отсюда следующая идея: вместо того чтобы неуклюже и украдкой имплантировать в документальную ткань кусочки художественной, не лучше ли снять откровенно игровой фильм, который с максимальной достоверностью воспроизведет некие реальные события, но при этом будет пользоваться  средствами кино художественного, как-то: психологическая актерская игра, вездесущность камеры, которая может становиться свидетельницей  судьбоносных моментов в жизни героев, интимных сторон их существования, etc.? Так и интереснее, и  честнее. Но с одной оговоркой!  «Поддок» описываемого типа не  должен заниматься «потравой»! Иначе говоря, он не должен посягать на содержательные и формальные прерогативы художественного кино. Ему не следует стремиться быть впрямую трогательным, сентиментальным или образно-поэтичным, его домен – анализ фактов. Рассматривая под «увеличительным стеклом» психологию героев, он также не должен заходить в этой смутной сфере слишком далеко, углубляясь в нее лишь на тот радиус, который необходим для  анализа фактов. Соблюдая строгий и скромный аскетизм в использовании художественных средств, «поддок» может самоутвердиться; но как только  тонкая черта между «документальным» и «художественным» пересечена в сторону последнего, «поддок» превращается  в неловкого имитатора. Одним словом, «постдок» должен быть суховат, говорить всегда сугубо «по делу» и «чисто конкретно».     

Теперь о фильме. Сразу предупреждаю: я не слишком сведущ в экономических реалиях вообще и современной России в частности, поэтому могу быть неточен в деталях. 

Итак, дело происходит на русском севере, может быть, в Мурманской области (тут я тоже могу ошибаться). Молодой человек Саша, Александр Сергеевич, приезжает из города в сельскую местность и арендует участок ничейной земли. Кажется, он заплатил за него какие-то гроши. Администрация района пошла ему навстречу: может, обустроит человек эту пустошь, да еще налоги будет платить. Саша нанимает местных жителей, они начинают строить для него птичник, сажают на поле картошку и т.д. Дела идут ни шатко ни валко, но Саша не теряет оптимизма, ведь он еще как следует не раскрутился. Фильм начинается с ясной и четкой ноты («ноту» в данном случае можно понимать и в дипломатическом смысле). Сашу вызывают в районную администрацию и говорят ему: «Так и так, твою землю  пожелал купить за солидные деньги некий человек,  деньги району нужны, ты должен освободить участок. Мы понимаем, это нанесет тебе финансовый ущерб, и вообще. Мы ведь тоже люди. Поэтому мы заплатим тебе хорошую компенсацию. А не уйдешь с земли до такого-то числа – мы ее у тебя без всякой компенсации по суду заберем. Так что, Саша, лучше соглашайся. Подпиши вот тут». Саша сперва возмущается,  а потом неожиданно говорит: «Ох, знаете, ребята, я даже рад, что оно так оборачивается. Намучился я уже с этим делом, а что из него выйдет – непонятно». И подписывает, куда ему пальцем ткнули. Потом приходит к своим мужикам да бабам и сообщает им: «Землю у меня забирают, ваша работа кончилась. Каждый получит часть компенсации, которая мне причитается». Люди поражены. Возмущены. «Хорошо тебе, Сергеич, ты обратно в город вернешься,  а нам-то что делать? И вообще, это наша, испокон веку наша земля, мы не отдадим ее какому-то чужаку, если надо, с оружием будем ее защищать, ружьишко то, считай, у каждого есть! Не соглашайся, не уезжай, не покидай нас!» И тут знаете, что случилось? В этот момент до Саши дошло, насколько он нужен этим людям. Он тронут их коллективной почти что мольбой, обращенной к нему. Он вдруг понял, что, уехав, он  предаст их. Саша возвращается в администрацию и отказывается с земли уходить. 

Люди начинают с новыми силами работать на Сашиной ферме, а на ее меже отныне дежурят мужички с ружьями, на случай попытки рейдерского захвата. Но пока что никаких варягов не видать. И время идет. И они работают. И работы на этой ферме невпроворот, пока она еще начнет приносить реальные деньги. И бабы начинают по вечерам нашептывать мужикам, прежде чем в кровать с ними лечь: «А не лучше ли взять да и бросить  Сашу этого? Денег от него пока что с гулькин нос, а пулю в лоб того и гляди можно получить, времена такие. И у нас трое детей. Вон Степан, он умнее нас: в счет тех денег, что ему от Саши причитаются, взял его трактор, да и бывай здоров!» Действительно, Степан оказался не дурак. И другие мужики, они хоть и любят-уважают Сашу, но начинают думать: ну что в нем такого, в самом деле, чтоб за него жизнь класть? Человек как человек, и даже жмот порядочный. Чтобы можно было предать Сашу с чистой совестью, они начисто вытесняют из памяти, что это ведь они сами упросили его остаться. Такой народ. И все они под разными предлогами и с разной мерой виноватости в глазах покидают его. Наконец с Сашей остается только один паренек, самый молодой, чистый и верный. Но вот и он отступился –  мы видим, как этот последний апостол долго-долго уходит вдаль, прочь от своего Христа.

Саша остается на ферме один, является туда каждое утро,  исступленно и бессмысленно завинчивает какие-то шурупы тоскливо визжащей электродрелью. Он приходит к своему хорошему знакомому, почти другу (это местный бизнесмен, торгующий водкой) и спрашивает у него: «Как же мне теперь быть?» Вдруг тот признается, что он и есть покупатель Сашиной земли. Саша потрясен, под его ногами обрушилась последняя опора. И тут на ферму являются те самые двое начальников из администрации, а с ними участковый мент. В руках у одного мужика бумага, которую Саша опять должен подписать. Мы не знаем, в чем состоит ее содержание: очень может быть, что это повторное предложение Саше уйти с земли, получив за это компенсацию. Саша тоже никогда не узнает, о чем она, потому что он бросает ее в грязь и топчет сапогом. Потом убегает. Один из  начальников бежит за ним, надеясь его уговорить. Догоняет. Саша плюет  на его белую рубаху. Они дерутся, и Саша убивает начальника страшными ударами кирпича по голове. Потом он убивает, застреливает участкового. Потом застреливает второго начальника. Потом возвращается домой. К нему пришла любимая девушка. (Она, конечно, ничего еще не знает). Они раздеваются посреди бела дня, ложатся. Жуть.

В самом начале фильма показана быстрая порожистая река, потом долгий общий план красивой, спокойной деревни. В такой можно прожить долгую счастливую жизнь. Кадрами этой же реки, этой же деревни фильм завершается. Сейчас за Сашей придут, и жизнь его кончится.

Что сказать? Это хороший, честный, понятный фильм. Понятный – в смысле содержания. Но непонятный  эстетически, в смысле формы. Неясно, как к этой истории относиться. Если это «поддок» (а ведь, наверное, Хлебников и Родионов написали свой сценарий на основе реальных событий), – то что-то тут не вяжется. Такой человек, как Саша, не мог бы, считай, ни за что убить трех людей. В конце концов, не начальники предали его - они-то как раз отнеслись к нему по-человечески.  Саша был в состоянии аффекта? Но такое состояние неинтересно даже для документалистики, потому что оно не отражает никакой закономерности. Нельзя, как я уже указал, не заметить в картине смысловых перекличек с евангельским сюжетом предательства Христа – а такие аллюзии уже епархия художественного кино. Мужики покидают Сашу не все гуртом, а по одному: удары обрушиваются на его голову дробно, гулко и с подлинно художественной выразительностью. В реальной жизни, наверное, было бы иначе:  не пришли бы сегодня утром столько-то мужиков, завтра еще несколько, и делу конец. И глаз бы виноватых не отворачивали, просто остались бы дома, да и все, так оно легче. (Интересно, сколько под Сашиным началом было мужиков? Не двенадцать ли?). То, что «Лопахиным», покупающим Сашин «сад», оказывается его товарищ – это тоже совпадение, характерное для беллетристики, а не документалистики.  

Из всего предыдущего можно сделать вывод, что перед нами все-таки не «поддок», а чисто художественный игровой фильм. Но, снова-таки, если судить по форме фильма, по его изобразительности (фильм снимал замечательный режиссер и оператор-документалист Павел Костомаров), по тому, наконец, что Сашу играет Александр Яценко,  Женю – Евгений Сытый, Аню – Анна Котова, Серегу – Сергей Наседкин и Сережку – Сергей Пестриков (авторы воспользовались  именами исполнителей, т.е. тем, что было под рукой, ибо не стремились создавать никаких «художественных образов») - если судить по всему этому, то режиссер первоначально все же мыслил картину как «поддок». Сам Хлебников рассказал, что Евгений Сытый, занятый во всех его фильмах, снимался в «Долгой счастливой жизни», где играет одного из Сашиных работников, без всякого интереса и задора. Мне кажется, это понятно: его роль в этом фильме – «нехудожественная», это не кинообраз, а так, «документальный мужик». Зачем было использовать хорошего, выразительного артиста в функции статиста? В этом, я думаю, тоже проявилось нечеткое понимание Хлебниковым стиля, в котором он в данном случае работал. То ли в самом зерне сценария было нечто, затем перетянувшее картину в сторону «художественности», то ли Хлебников в процессе съемок по инерции стал снимать в более привычном для себя ключе, - так или иначе, то, что мы видим в результате,  это «поддок», соскользнувший в сторону чистого художественно-игрового кино (об опасности этого см. в начале текста).  

Последнее. Все  же удивительно, что такой умный и чуткий человек, как Хлебников, назвал свой фильм «Долгая счастливая жизнь». Мог бы он - при ином, конечно, содержании картины - назвать ее «Весна на Заречной улице» или «Я шагаю по Москве»? Конечно, нет. Выходит, он полагал, что фильм Шпаликова всеми прочно забыт? Мной лично не забыт, и это один из лучших фильмов, которые я видел в жизни. Дай-то бог фильму Хлебникова такой же долгой счастливой жизни в русском кино. В мировом его жизнь, увы, не состоялась: представленный на последнем Берлинском кинофестивале, он прошел незамеченным. Что опять  же может быть объяснено тем, что как художественный фильм «Долгая счастливая жизнь»  слишком документальна,  а как документальный – слишком художественна.      

Борис Хлебников – очень хороший режиссер, и один из немногих, кто упорно стремится говорить правду о современной русской жизни, причем не правду-чернуху, пусть даже талантливую, как, например, у Василия Сигарева («Волчок», «Жить»), а неожиданную и многомерную. Это трудно, и в фильмах Хлебникова есть нескладности,  несостыковки. Его предыдущий полнометражный фильм «Сумасшедшая помощь», при всей  его живости, теплоте и юморе, тоже был какой-то кривобокий по жанру, мне трудно было ухватить угол художественного преломления, под которым режиссер и его постоянный сценарист Александр Родионов изображали реальность. Но ничего не поделаешь. Я все равно буду ждать следующего фильма Хлебникова, как ждут в гости человека, который говорит негладко, но всегда приносит новости.   

P.S. Однако мне кажется, что я как-то все вертелся вокруг главного, что хотел сказать, но никак не мог его ухватить. Последняя попытка, под занавес. Или после закрытия занавеса.

Различие между художественным и документальным/«поддокументальным» фильмами в том, что художественный непременно должен нести какой-то смысл, а документальный – не обязательно, точнее, ему даже противопоказан такой смысл. То, что художественное произведение может трактоваться по-разному – это другой вопрос; но так или иначе мы чувствуем, что смысл какой-то спрятан, и мы должны его отыскать. Документальный же фильм просто показывает некий примечательный случай. В случае этом столько же смысла, сколько в подлинном  событии «из жизни»; только мудрецы откапывают смыслы в событиях, простые же люди просто пялятся с интересом.  Правда в смысле не нуждается, он необходим только выдумке. Так вот, в нашем фильме никакого смысла нет. Ну что из того, что мужики Сашу кинули, а он  в сердцах кого-то замочил? Ну был человек на взводе, вот и замочил, какой из этого можно сделать вывод? Никакого. Нулевая «информация для размышления». Всякое бывает. А что мужики парня предали – ну неужели мы станем из этого делать вывод о предательской сущности русского народа? Тоже нет. Всякое бывает. 

Значит, фильм непонятно о чем. Значит, чтобы оправдать сам его факт, надо отнести его к «поддокументальным», невыдуманным. Глазей, мол, и головой качай, языком цокай: вон оно как в жизни-то бывает.

Ладно. Но зачем тогда «Долгая счастливая жизнь» подрывает собственную бесхитростную, незатейливую правдивость аллюзиями на библейский архетип предательства? Мне могут ответить: да нет никаких таких аллюзий, это у тебя в голове. Да, в голове, потому что режиссер слишком четко и стройно выстроил свой сюжет. Чтобы быть "поддоком" и ни за что, кроме рассказанной в нем интересной истории, не нести ответственности, этому фильму надо было бы быть стихийнее, сумбурнее и противоречивее - живой, шершавой и бессмысленной противоречивостью самой  жизни.  

 

                     Чтобы оставить комментарий (вместо того, чтобы тщетно пытаться

                     это сделать немедленно по прочтении текста: тщетно, потому что,

                     пока вы читаете, проклятый "антироботный" код успевает устареть),

                     надо закрыть страницу с текстом, т.е. выйти на главную страницу, а 

                     затем опять вернуться на страницу с текстом.Тогда комментарий

                     поставится! Надеюсь, что после этого разъяснения у меня, автора, 

                     наконец-то установится с вами, читателями, обратная связь - писать

                     без нее мне тоскливо.     С.Бакис