Фрагмент 2

Друзья нашего сайта могут поздравить нас с тридцатью. Не годами и даже не месяцами, а фрагментами, помещенными на «Фрагментах». Просматриваю количество посещений и убеждаюсь: люди явно интересуются больше известными фильмами, чем «темными лошадками». Это понятно. С другой стороны, т.е. стороны того или тех, кто выбирает фрагменты, заниматься «темными лошадками» и легче, и благодарнее. Темные, они и прессой освещены мало, писать о них – как пустое ведро наполнять: даже одна капля превратит ведро из сухого в мокрое. Писать же о великих фильмах – что каплю в океан добавлять. Взять «Земляничную поляну»: сколько о ней наговорено, намудрено – тома! И немудрено, что намудрено: глубочайшего содержания произведение, один из не так уж многих бесспорно великих фильмов всех времен и народов.
Без всякой уверенности, что добавлю в "Поляниану" нечто новое, обращу внимание читателей-зрителей на два эпизода бергмановского шедевра.                                                 
                                                 1                                          

 

Но сначала - о чем фильм чисто сюжетно? Об одном дне одного старого человека. Звать его Исак Борг (эту роль играет выдающийся режиссер довоенного шведского кино Виктор Шёстром). Ему семьдесят восемь, но он еще достаточно бодр, чтобы  отважиться на путешествие автомобилем из Стокгольма в Лунд. Там состоится чествование, в конце которого доктору вручат награду за полувековую и безупречную врачебную практику. Но это также и фильм о всей жизни доктора Борга. Шоссе на Лунд прямое и широкое, день позднего лета или ранней осени прекрасно светел и бестуманен, ничто не мешает старику за рулем вспоминать прошлое.  И вот, вспоминая, так доктор Борг приходит к заключению, что, пожалуй, прожил жизнь неправильно и, быть может, зря. Нет, он не разочаровался в медицине. И не сделал ничего дурного, о чем не знают те, кто сегодня водрузит почетную корону на его седую голову . И даже перед самим собой у него нет грехов. Так что же тогда?

 

Если со стороны – ничего. В фильме М.Ромма «Девять дней одного года» некий скорбящий о несовершенстве мира физик-теоретик со вздохом говорит: «Если бы все человечество состояло из Гусевых!» Гусев – самоотверженный физик-экспериментатор, и облученным продолжающий штурмовать атомное ядро. Неизвестно, нужны ли  все-таки человечеству три миллиарда Гусевых: это сколько же опасных игрушек они бы налудили! А вот если бы оно состояло из одних Боргов, мир, наверное,  превратился бы в рай земной, потому что доктор Борг – замечательный, честный,  порядочный человек. 

 

Если же изнутри – доктор Борг по дороге туда, где его заслуженно назовут образцом для подражания, жестоко судит себя и с горечью убеждается в своей  человеческой недостаточности. «И даже перед собой у него нет грехов» -  написал я.   Но вглядываясь в себя и не находя в себе грехов, старик с  отчаянием постигает, что  грешен именно от своей моральной стерильности. «Полезный ли я для мира человек? Что было бы с человечеством, если бы оно состояло из таких, как я? Не засохло, не зачахло  бы оно? Ведь мир, на самом-то деле, жив не  строгой моральностью, а чувствами, болями, страстями...» Доктор Борг никогда по ходу фильма не рассуждает подобным образом – это лишь мое предположение, что он мог бы так думать, будь он склонен к философии. Но доктор не склонен к ней, и винит себя за  что-то более конкретное: скудость чувств, душевную холодность, догматизм. Невольно, не осознавая того, он часто ранил ими своих близких (которые в ответ, бывало, ранили его куда больней, - однако сегодня доктор судит себя, а не их). Безукоризненно выполняя  все гражданские установления и христианские заповеди, твердо положившись на них, он надеялся, что на старости ему гарантированы мир душевный и  спокойная совесть. Не предположите, что доктор Борг был фарисеем - нет, он был непритворно добродетелен и честен. Но вот старость наступила, и, заглядывая себе в душу, он обнаруживает, что она мертва. И ему кажется теперь, что лучше бы он грешил, был праздным, импульсивным, мстительным, чем быть трудолюбивым в ущерб  нуждам сердца,  рациональным до автоматизма и терпимым на грани равнодушия.

 

Итак, перебирая одно воспоминание за другим, Борг все яснее понимает, что в своей слепой самоудовлетворенности не замечал, как делает близких несчастными. Но он осознает также, насколько несчастен был сам. Не сворачивая никогда с  прямого большака на крутые вьющиеся тропки, он лишил себя всего того волшебного, опасно-заманчивого, игрового, раскрепощающе языческого, что таится в запутанной глубине леса, в самом сердце его,  на земляничной поляне: в глуби собственной души. Борг всегда сторонился своей глуби, опасался, что из этой не обозначенной ни в  одном анатомическом атласе зоны можно и не выбраться обратно. Но, сохранив душу от  всяческой скверны, он умертвил ее  тем, что никогда не прислушивался к ее тихим зовам. Мудрый человек, митрополит Антоний Сурожский, сказал так: «Грех – это потеря контакта со своей глубиной».

                                                     2

                                                              ***    
                                 
                                             Рослый стрелок, осторожный охотник,
                                             Призрак с ружьем на разливе души!
                                             Не добирай меня сотым до сотни,
                                             Чувству на корм по частям не кроши.
                                              Дай мне подняться над смертью позорной.
                                              С ночи надень меня в тальник и лед.
                                              Утром спугни с мочажины озерной.
                                              Целься, все кончено! Бей меня в лет.

                                              За высоту ж этой звонкой разлуки
                                              О, пренебрегнутые мои,
                                              Благодарю и целую вас, руки
                                              Родины, робости, дружбы, семьи.                                                                    
                                                                                          Б.Пастернак

И тут мы можем перейти к двум если не загадочным, то, во всяком случае, заставляющим задуматься эпизодам "Земляничной поляны".
По пути доктору случается подвезти двух людей, мужа и жену. Муж называет себя инженером. Намного позже, в одном из своих видений (а доктор на протяжении картины не только вспоминает, но видит символические сны и грезит наяву)  Борг встретит мужа в облике профессора медицины, который подвергнет его на старости жестокому экзамену, а жена превратится  в пациентку, чье состояние доктору велено будет оценить (Борг придет к заключению, что пациентка мертва, но ошибется: она откроет глаза и станет демонически хохотать). Такие метаморфозы нуждаются в объяснении: почему у этих персонажей по две ипостаси? И почему "бывший инженер" экзаменует доктора в его собственной профессии? 

Объяснение, я думаю, таково. Через минуту после того, как супруги подсели в машину, они начинают состязаться во взаимных насмешках и обличениях. Боргу становится ясно, что эти люди ненавидят и изощренно мучают друг друга. Они не расстаются только потому, что подсели на сладкую иглу взаимомучительства.  К тому же они находят извращенное удовольствие в обнажении своего душевного ада при посторонних. Три греха, которые так беззастенчиво демонстрирует эта пара: злоба, садизм, эксгибиционизм, - наиболее отвратительные в глазах Борга; в сущности, все его душевные усилия с молодости до старости были направлены на противоположное,  на то, чтобы нести окружающим добро, щадить чужие чувства, не судить людей и  любой ценой соблюдать приличия (можно представить, с каким изумленным ужасом читал бы - или читал - доктор Достоевского, все сюжеты которого закручены на скандалах). Это именно в страхе божьем, как бы не стать хоть в чем-то похожим на таких, как эти двое истязателей, Борг и замкнул свою душу в раковину невозмутимой, корректной сдержанности. Виноват ли он, что душа задохнулась там? Сам доктор Борг решает: да, виноват.
Мера жестокости суда Борга над собой обнаруживается именно в эпизоде, где инженер превращается в экзаменатора, уличающего его в человеческой, да и профессиональной несостоятельности. Но почему экзаменатор в видении Борга не кто-нибудь, а именно инженер? Тут сложная диалектика чувств, которую мы, зрители, должны понять не через рассуждения, а только сердцем. С одной стороны, Борг судит себя честно и беспощадно, и таким образом, становится по отношению к себе мучителем. С другой, он – всего лишь человек, с присущими каждому из нас механизмами защиты; ему трудно выдержать жестокий самоанализ, заключение которого: «Жизнь прожита впустую. Ты давно живой мертвец». Поэтому мучителем-экзаменатором ему видится не он сам, а посторонний, неприятный ему, злой и беспощадный человек. Жена же инженера - существо, чьих мотивов и поведения Борг не способен, не в силах в рамках своего здорового сознания постигнуть. Избегая в общем судить людей, он в данном случае не может удержаться от того, чтобы счесть это существо неким адским исчадьем, фантомом, мертвечиной. Однако оказывается - женщина все-таки жива: выходит, и такие  л ю д и  бывают! (В своей прямолинейности и отказе признавать за жизнью право на причуды и парадоксы Борг  - предтеча другого киногероя, также старого человека, по профессии близкого к медицине: это профессор Сретенский из фильма Ильи Авербаха "Монолог").   

 

Приговор профессора – самоприговор доктора Борга - прост и страшен: «То же, что у всех: одиночество». Но мудрость Бергмана в том, что он помнит и заставляет помнить нас: только сам доктор Борг имеет право судить себя столь  безжалостно – он и никто другой! Если бы все человечество состояло из таких! Да,  на излете жизни добрый, прекрасный человек оказался в экзистенциальном тупике, который, увы, закономерен. Но… один из ранних фильмов Бергмана назывался «Улыбки летней ночи». Тупик тупиком, а для тех, кто не изверился в жизни (а доктор не изверился и судит себя, а не жизнь), ее чары никогда не иссякают. Солнце осени ласково, день прозрачен, хрупок и чист, лес по сторонам дороги шумит, как шумел всегда – неумолчно, грустно и добродушно. Где-то в сердце леса скрыта земляничная поляна, до которой доктору уже не добраться.  Как сказал поэт, жизнь была напрасна, жизнь была прекрасна... жаль все же с нею прощаться… сколько там еще лет впереди?

 

Чествование отшумело, вечер, доктор в спальне. Пора на боковую, режим есть режим. Вдруг он слышит с улицы песню. Подходит к окну. Два парня и девушка, которые на  одном отрезке путешествия в Лунд  тоже были его пассажирами,  поют песню, поют ее для него. О чем поют они? Не знаю, русский дубляж песни не коснулся.  И правильно, ни к чему портить музыку. Все равно ведь ясно, что они поют  о чем-то хорошем, добром. Сам-то доктор понимает каждое слова,  он улыбается, он доволен. «Ну ладно, ладно, пора спать», - произносит он немного ворчливо, чтобы скрыть свою растроганность. Пора спать.  Бог даст,  этой ночью доктору не приснятся кошмары.

 

«Земляничная поляна» - фильм о старике, но не про старость и не для стариков. Он для всех людей, потому что говорит о всеобщем. О тонком балансе между праведностью и человечностью, об извечной драме недосягаемости такого баланса. Молодой еще, тридцатидевятилетний Бергман очень слабо замаскировал лирическую, исповедальную природу своей картины. Стоит всего лишь изменить о на е в фамилии старого доктора...



Ингмар Бергман во время создания фильма
                "Земляничная поляна"

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Чтобы оставить комментарий (вместо того, чтобы тщетно пытаться

это сделать немедленно по прочтении текста: тщетно, потому что,

пока вы читаете, проклятый "антироботный" код успевает устареть),

надо закрыть страницу с текстом, т.е. выйти на главную страницу, а 

затем опять вернуться на страницу с текстом.Тогда комментарий

поставится! Надеюсь, что после этого разъяснения у меня, автора, 

наконец-то установится с вами, читателями, обратная связь - писать

без нее мне тоскливо.     С.Бакис  

Автор С. Бакис