В Америке жила маленькая женщина, перед которой трепетал Голливуд. Ее звали Полин Кейл (Pauline Kael, 1919-2001), она была кинокритиком. К ее мнению  благоговейно прислушивались как режиссеры, так и интеллигентные зрители, но однажды редактор журнала, для которого она писала, вынужден был ее уволить: она накатала разгромную рецензию на фильм «Звуки музыки», и это уже было слишком, народ такого не понял. Я на своем сайте, конечно, хозяин-барин, могу катать, что хочу, но, признавшись, что фильм «Артист», абсолютный фаворит последней оскаровской церемонии, не произвел на меня никакого впечатления, я тоже рискую остаться в гордом одиночестве. Но что поделаешь, если не понравилось? На вкус, как говорится, и цвет...

Эй, постойте, не уходите, я всё объясню!! Постараюсь объяснить...

Итак, для тех, кто этого еще не знает: главная фишка «Артиста»  в том, что он сделан как немой черно-белый фильм. Это отчасти мелодрама, отчасти романтическая комедия (был и доселе есть такой жанр в Голливуде) в самом простодушном и незатейливом изводе этих жанров, в духе немых картин даже не 1920-х, а 1910-х годов. Сюжет же картины таков.
Вот знаменитый Артист Великого Немого. Он красив, богат,  у него куча поклонниц и белокурая злая жена, которая, увы, любит не его, а его славу и богатство (по-американски таких жен называют golddiggers золотоискательницы). Вот одна из его поклонниц – симпатичная девушка, на которую Артист обращает, в общем-то, не больше внимания, чем на других симпатичных поклонниц. Вот в кино приходит звук. По разным причинам Артист в звуковых фильмах играть отказывается – и выходит, как говорится, в тираж. Жена покидает его, прихватив львиную долю имущества. Поклонницы тоже: они быстро перевлюбились в «спикающих» кинозвезд. Оказалось, что у Артиста на свете лишь два верных друга: его собачка и его старый слуга. А через некоторое время остается одна собачка: Артист на мели, из гордости он не хочет, чтобы слуга служил ему задаром, и увольняет его. Дальше – хуже. Продана с аукциона вся мебель и одежда (довольный аукционист объявляет Артисту: «Поздравляю вас! У вас больше ни-че-го нет!»), последний фрак заложен в ломбард. Артист на грани самоубийства, от которого его спасает лишь случайный пожар в доме: он не застрелился потому, что задохнулся от дыма. 

Тем временем та симпатичная поклонница становится звездой звукового кино: пока Артист уходил в тень и разорялся, она восходила на кинонебосколон и богатела. Однако, в отличие от других поклонниц, она сохранила верность Артисту. Теперь, узнав, что с ним случилось, она увозит его из больницы в свой шикарный дом.

Артист потихоньку выздоравливает. Поначалу он кое-как мирится со своим зависимым положением: ведь он не только видит, что девушка искренне любит его (а какой ей прок любить его неискренне, в его пиковом положении?), но и сам полюбил ее. 

Девушка уже так знаменита, приносит продюсеру столько денег, что может качать на студии права: «Или Артист играет со мной вместе – или я ухожу!» Скрепя сердце, продюсер велит, чтобы Артисту дали почитать сценарий будущего, как нынче говорят, проекта. Посыльный доставляет Артисту сценарий (посыльным оказывается тот самый слуга Артиста, который теперь служит шофером у девушки-звезды).
Но Артист, увидев, как много на страницах сценария разговоров, даже принять его отказывается. Бывший слуга говорит бывшему хозяину: «Не будьте таким гордым, сэр! Госпожа желает вам только добра!»  Артист, конечно, понимает, что мудрый слуга прав, но наступить на горло своей гордости он все-таки не может. А когда он случайно заходит в случайно оставшуюся незапертой дальнюю комнату и обнаруживает там все свои проданные с молотка вещи – сердобольная хозяйка дома скупила их через подставное лицо!  - то вовсе теряет терпение, покидает гостеприимный приют и возвращается в свое разоренное жилище. (Разоренное-то разоренное, но по метражу оно не меньше того, которое он только что покинул. На месте Артиста я бы давно сдал такие хоромы в аренду... ну да, может быть, Артист и этого не сделал из проклятой гордости). Ладно, потом еще кое-какие небольшие перипетии, а потом – Артист все-таки возвращается в кино. Но своего зарока не говорить он, нет, не нарушил: в паре со своей верной и легконогой подружкой  Киноартист Немой становится Киноартистом Танцующим. Конец фильма! 

Я пересказал всё так подробно с двумя целями. Во-первых, пиратский вариант картины, который друзья «Фрагментов» могут посмотреть на нашем сайте, не переведен на русский язык, и мой синопсис заменит интертитры (intertitles), т.е. текст между кадрами. Во-вторых, то, что я намерен сказать о фильме, прозвучит, надеюсь, убедительнее, если читатель достаточно ознакомлен с его сюжетом.

Итак, «Артист» - реанимация немой киномелодрамы/романтической комедии. ОК. Тогда вопрос: для чего обычно реанимируются в искусстве архаические жанры и стили?

Это делается обычно с целью пародизации или, назовем так, иронизации. Что не одно и то же.

Иронизация придает старой форме новый смысл, каким-то образом контрастный или даже противоположный тому, который был вложен в форму-оригинал. Если не ходить далеко и говорить о кино, то, например, фильм «Сумасшедшая помощь» - это как бы иронический перепев «Дон Кихота». Смысл перепева – показать, что новая русская действительность нисколько не превосходит испанскую четырехсотлетней давности по части человечности и духовности. Я также писал о фильме Авербаха по сценарию Рязанцевой «Чужие письма», в котором повторяется сюжет «Села Степанчикова» Достоевского, в котором, в свою очередь, повторяется сюжет мольеровского «Тартюфа». Если говорить о литературе, то Виктор Шкловский считал, что «Евгений Онегин» - ироническое переосмысление сказки о лисице и журавле: в начале Татьяна является «на обед» к Онегину и уходит несолоно хлебавши, в конце ситуация переворачивается – «без обеда» остается Онегин. Почти все романы Томаса Манна являются ироническими трансформациями знаменитых старых сюжетов: например, «Иосиф и его братья» - двухтомный blow up соответствующего библейского сказания; стиль Манна искусно повторяет приподнятость и архаическую простодушность первоисточника, насквозь пропитывая их лукавой иронией высоколобого интеллектуала ХХ века. И все это нужно Манну для того, чтобы, коротко говоря, поразмышлять о том, что неизменно и что мутирует в антропологическом устройстве человеческих существ. В общем, можно сделать вывод, что иронизация служит в искусстве одним из способов добывания новых смыслов: на фоне старой канвы внесенные изменения – новое - выделяется заметнее, чем если бы оно было дано само по себе, без контраста.

Если при иронизации старая картинка как бы помещается в новую рамку, то при пародизации она просто приклеивается на стенку скотчем, причем к человечкам на картинке пририсовываются усы, хвосты и т.д. Пародия – насмешка без подтекста, смешная гротескной похожестью на оригинал. Это маргинальный инструмент искусства, прием без художественной сверхзадачи.

Самая великая литературная пародия – тот же «Дон Кихот»: Сервантес пародировал рыцарские романы, на которых помешался его герой. Но - habent sua fata libelli (книги имеют свою судьбу): независимо от воли автора – и по воле веков, превращающих что-то в навоз, что-то в алмаз, – пародия  сублимировалась в  трагикомедию (этому способствовало и то, что жанровый «задник», который отчетливо маячил для первых читателей «Дон Кихота» за всеми похождениями рыцаря из Ламанчи, современному читателю уже не виден). 

Что же касается кинематографических пародий, то «при социализме» немало их было сделано в Чехословакии: «Призрак замка Моррисвилль», «Лимонадный Джо», «Адела еще не ужинала» и т.д. Это были чистые пересмешки и без некоей минимально необходимой для произведений искусства глубины, – но смысл в тех картинах все-таки был, и зрители,  смеясь и не думая ни о каком смысле, все-таки улавливали его. Смысл состоял как раз в полной отвязности, в отсутствии назидательного смысла, без которого произведения социалистического киноискусства не обходились. А тут пародия на детектив, вестерн, фильм ужасов и прочую забугорную «pulp fiction» - ну что с нее возьмешь? Кроме того, в фильмах «из ихней жизни», как советских, так и восточноевропейских, можно было высказать некие простые истины, которые Софья Власьевна признавать отказывалась: например, что иногда человеку чертовски хочется залечь «на дно и пить вино» или что бывает у каждого из нас такое настроение, когда думаешь: «какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?»

Вот так, в общем, обстоит дело с иронией и пародией. А что же такое предмет нашего обсуждения – фильм «Артист»? Я пересказал картину достаточно подробно, чтобы читатель убедился: относиться к ней как к серьезной переживательной картине (тому, что по американской классификации называется tearjerker, слезовыжималка) нельзя: слишком эстетично, стилистично, архаично и невсерьез. Значит, Х) это фильм иронический. Или У) это фильм пародийный.

Х - вряд ли. Как уже было сказано, иронизация – способ получения нового смысла. Который мог бы обнаружиться, будь у фильма то, что я выше назвал «рамкой». Которая отсутствует. В картине Хазанавичуса иронии нет, как нет восхищенного, ностальгического или еще какого-нибудь отношения к объекту своей стилизации, которого естественно было бы ожидать, учитывая почти столетнюю дистанцию между «Артистом" и эпохой, когда муза кино бегала в короткой юбочке: нет, одним словом, некоего отстранения, которое объяснило бы, в поисках каких смыслов понадобилось вдруг эксгумировать «Великого Немого». 

Так, значит, У, пародия? Что ж, и это хорошо. Если это – есть. Но и этого – нет.

Говорят, однажды в Голливуде устроили конкурс имитаторов Чаплина. Сам Чаплин, который решил инкогнито поучаствовать в нем, не вошел даже в десятку призеров. Se non e vero, e ben trovato – если это неправда, то хорошо выдумано. Имитатор должен быть «похожее» на имитируемого, чем тот похож сам на себя – точно так же как искусство, имитация жизни, должно быть правдивее самой жизни. Клоун в цирке, подражая жонглеру, роняет и роняет булавы себе на башмаки, но, когда мы нахохотались, вдруг начинает жонглировать лучше жонглера. Громовые аплодисменты! Их бы не было, если бы он жонглировал всего лишь не хуже. Я хочу сказать, что если фильм Хазанавичуса – пародия на немое кино, то он обязан пересмешить или перегрустить, переловчить и перевиртуозить  «настоящие» немые фильмы. Но куда там - ему бы дай бог хоть дотянуть до приличных прототипов. Сомневаюсь, что в 1912-м году на долю «Артиста» выпал бы такой успех, который выпал в 2012-м. Как фильм немой «Артист» имеет тот заметный недостаток, что центральные сюжетные моменты в нем все-таки проясняются через разговоры героев, дающиеся в интертитрах. Между тем высший класс Гриффита, Чаплина или Китона состоял как раз в умении сделать все ясным исключительно посредством действия: гении немого кино были прежде всего дьявольски изобретательны. Чаплин долго не хотел отказываться от «немоты», потому что звук, позволяя слишком легко объяснить зрителю, что к чему, вел к упадку кинокультуры и грозил концом кинематографу как искусству визуальному par excellence. Перейдя в конце концов на звук – куда денешься? – лучшие режиссеры немого пользовались новым техническим средством скупо и таким образом, чтобы оно несло не пояснительную, а художественную нагрузку. Хлопок двери автомобиля, который слепая девушка в «Огнях большого города» слышит после того, как бродяга Чарли подарил ей цветы, заставляет ее сделать вывод, что даритель цветов богат, и это определяет весь дальнейший ход фильма.
До таких блестящих придумок Хазанавичусу далеко. Его фильм течет так: кто-то кому-то что-то важное сообщает (интертитры), потом идут длинные немые вариации на ту же тему, потом опять что-то сообщается и т.д. Например, через титры (разговор Артиста со слугой) мы узнаем, что фондовая биржа "крэшнулась"...  дальше кадры, там, убитого лица Артиста, толп на улицах, катастрофичных заголовков в газетах и т.д. Таких кадров могло быть меньше, или больше, или их вообще могло бы не быть, потому что главное, что биржа-то медным тазом накрылась, мы уже узнали, и узнали из разговора. А по-хорошему, так надо было бы нам это узнать путем некоего тонкого, понимаете ли, кинематографического макара. То-то и оно, что сделать пародию на Чаплина - не арбуз съесть, Чаплин, знаете, был еще та голова!    

Здесь будет уместно обратить внимание на один момент фильма, который я, пересказывая сюжет, отложил «на потом». Артист – назовем, наконец, по имени и его самого и того, кто играет его роль: это Джордж Валентин  в исполнении Жана Дюжардена, - итак, Джордж Валентин встает перед той же проблемой, что Чаплин, Дрейер или Китон: он не хочет «переходить на звук». Но тут же и существенное отличие: Валентин отвергает talkies не из эстетических соображений, а из консерватизма и страха. Он элементарно не представляет себя говорящим: «Зрители хотят видеть, а не слышать меня». Разорвав контракт с продюсером, он решает сам поставить великий немой фильм, - но то, что у него вышло (во всяком случае, финал его фильма, который нам показан), способно вызвать лишь улыбку, хотя он старался снять не comedy, а adventure. (Хазанавичус вольно или невольно компрометирует Валентина-режиссера, заставляя героя его фильма погибнуть в пузырящейся пучине, явно сделанной из шампуня). И возвращается он, наконец, в кино не потому, что сумел отстоять свои художественные принципы, оставшись последним из могикан «великого немого»; и даже не потому, что вынужден подчиниться неизбежному и пойти в ногу с беспощадным временем (в чем тоже был бы некий трагический урок). Финал картины –  чистый хэппи энд: как я уже говорил, Джордж в паре со своим ангелом-хранителем-Пеппи (Беренис Бежо) занимает в пространстве выдуманной Хазанавичусом студии «Кинограф» ту же нишу, которую в реальном мире Голливуда заняли Фред Астер и Джинджер Робертс. Все обернулось самым удачным образом! Но удача  – не тот рычаг, который заставляет зрительские души воспарить: нам нужен триумф... которого в фильме нет как нет.
Итак, не Х и не У. Так что? Ничего. Просто более-менее искусная стилизация. Как будто этим словом ставятся все точки над i и больше говорить не о чем. Но искусность, в особенности более-менее, еще не искусство.  

Не Х и не У. В таком случае, откуда Z: столь феноменальный зигзаг удачи?  Почему «Артист», этот фильм без внутреннего триумфа – и фильм, не являющийся ни «взаправдашной» мелодрамой, ни умным ироническим перепевом немого кино, ни смешной пародией на него, а являющийся всего лишь замкнутой на самой себе имитацией -  стал трижды оскароносцем: лучший Режиссер! лучший Фильм! лучший Исполнитель главной мужской роли! Чем объяснить? Объевшиеся виртуальными эффектами голливудские «академики» обрадовались незатейливому, и к тому же немому, ч/б? Среди мусорных гор кинопродукции, которую нельзя даже пренебрежительно назвать машинно-конвейерной, потому что она виртуально-цифровая, и нельзя назвать эрзац-искусством, потому что от нее искусством даже не пахнет, как от американских парниковых цветов не пахнет цветами, эксперты приметили нечто рукотворное - и прослезились золотым дождем?

Не думаю, что голливудские крокодилы умеют плакать. Что они умеют – так это беспрестанно поводить крокодильими носами, вынюхивая, чем зритель дышит. И нюх, в общем, не подводит их: у взрослых зрителей явные симптомы аллергии на компьютерные киночудеса и ностальгия по настоящему. Норман Мейлер, знаменитый американский писатель, на вопрос: «Что больше всего тревожит вас в современной Америке?» ответил: «Пластиковая мебель повсюду. Нет ничего странного в том, что мальчишки в школах, обставленных такой мебелью, начинают расстреливать одноклассников из автомата».

Что ж, прекрасно - перед нами  почти настоящая табуретка. И что же нам с ней дальше делать? Думать о том, сколько труда ушло на ее воссоздание по чертежам 19-го века? Труда, наверное, ушла уйма... но, следя за арабеском Улановой, не прикидываешь число потных трико, которые его подготовили. Восхищаться древесиной, формой? А чего восхищаться, табуретка как табуретка, черно-белая почему-то, не очень обструганная,  колченогая слегка. Усесться, что ли, на нее, да не с краешку, а всем корпусом этак? Ах оставьте, я лучше на индийском каком-нибудь фильме отсижу, там уж действительно поревешь так поревешь.

Вывод: нет, это не стул из гамбсовского гарнитура (хотя три бранзулетки в нем таки обнаружились). По крайней мере, два других номинанта, «Потомки» Александра Пейна и «Древо жизни» Терренса Малика, куда больше заслуживали  просыпавшихся на обсужденную табуретку щедрот. Но это мое, понятно, мнение. Разошедшееся с мнением всех других академиков.
В завершение и в подтверждение своего главного тезиса приведу мнение Александра Адабашьяна, известного актера, художника и сценариста:

А.А.: Из того, что я недавно видел, замечательный фильм «Артист», который мне очень понравился – Американская с большим французским уклоном картина, черно-белая, практически немая, обладательница премии «Оскар», куча номинаций на «Золотой глобус». (Polit.ru).

Понятно? Вот я говорил и говорил, критиковал и критиковал, громоздил свои теоремы - а кому-то понравилось, и всё тут! И, возможно, прав он, а не я. Такая уж вещь искусство - всё, в конечном счете, определяется вкусом, а на вкус и цвет товарищей... Эй, товарищи, куда же вы все?

Ознакомившимся с моим -мнением может показаться

интересным сравнить его с  +мнением  журналa

«Искусство кино» (#9, 2011):

http://kinoart.ru/2011/n9-article15.html#1