Сразу скажу – не хочется увязать в следующих двух вопросах:

1. Почему не назван исполнитель роли Высоцкого. (Которым, у меня  лично нет сомнения, является Владимир Вдовиченков). Моя версия: Вдовиченков не пожелал до смерти ходить в неудачных исполнителях роли Высоцкого. Владимир Семенович – наше все, как когда-то был Владимир Ильич. Трепет того же рода, какой мог испытывать Вдовиченков, стоил Борису Щукину, воплотителю роли Ильича в дилогии М.Ромма, смертельного инфаркта.  

2. Удался ли образ Высоцкого. Не удался. Высоцкий-Вдовиченков похож на Фредди Крюгера из «Кошмара на улице Вязов», от него несет зевом могилы. Конечно, фильм Буслова можно было бы назвать «Кошмар в Бухаре», и с Высоцким в этой картине случается смерть, после которой он оживает, но все же не думаю, что сырой запах от героя эффект запланированный, скорее это неудача. Но неудача, которая не зачеркивает всего фильма. Высоцкий, конечно, важен, и лучше бы он не был похож на Фредди. Но, во-первых, в этом фильме, как в первом фильме о Ленине, «Человеке с ружьем» С.Юткевича, роль «короля» играет не столько он сам, сколько его свита. Во-вторых, я считаю, это фильм вообще не о Высоцком.  Тогда о чем же?

                                                                  ---

О том, как «король» влиял на «свиту» - которой была, считай, вся страна. О его электризующем, облагораживающем,  осмеляющем,  если бы можно было так сказать, влиянии на людей. В фильме есть два персонажа, на которых это влияние продемонстрировано: администратор филармонии Фридман (Дмитрий Астрахан) и полковник КГБ Бехтеев (Андрей Смоляков). Фридман, за которым много грехов, завербован ГБ, чтобы шпионить за Высоцким. Бехтеев – тот, кто его завербовал. В конце фильма Фридман сжигает корешки билетов на нелегальный концерт Высоцкого – главный компромат, который, попади он в руки гебистов, позволил бы им если не посадить Высоцкого, то надеяться им манипулировать. Бехтеев сжигает показания Тани, возлюбленной Высоцкого, которые могли бы стать таким же эффективным рычагом воздействия на него. Оба делают это, наплевав на прагматические соображения: Фридману теперь грозят долгие годы тюрьмы, Бехтееву – крах карьеры. Но они все-таки сделали то, что сделали, потому что примеры честности, мужества и мачизма Высоцкого - перечисляю от финала фильма к началу: как он не пошел на сделку с гебистами, казалось бы, загнавшими его в угол; как воскрес после смерти; как спел запланированный концерт наперекор ломке; и наконец, самое простое и самое главное - как он пел, - всё это придало им куража самим поступить по-людски и по-мужски, а там – будь что будет.

Что касается линии Фридмана – то из двух демонстраций могучей харизмы  Барда она более слабая. Во-первых, его стукаческая миссия с самого начала не вызывала у него никакого вдохновения: видевшие фильм помнят, что Фридман  немедленно по прилете Высоцкого в Бухару дает ему понять, что лучше бы тому тут же вернуться в Москву. Во-вторых, мы чувствуем, что Фридман – человек тщеславный. Такой в порыве преклонения перед знаменитостью мог бы сжечь эти компрометирующие корешки,  если бы они подводили под монастырь и Филиппа Бедросовича, и  Аллу Борисовну: на миру и смерть красна! (А потом он мотал бы свой срок в сибирской зоне, зимой сожалея о своем благородстве, а летом, когда «лучше, чем зимой», гордясь им).  

Линия Бехтеева показательнее и интереснее. Бехтеев действует по убеждению. Так, как играет его железный Смоляков – это человек не циничный, порядочный, но военный и коммунист. Если такой в конце концов пошел наперекор присяге и партуставу – это уж действительно что-то значит, тут вам не вихляния Фридмана, человечка «духом ни в чем не твЕрдого» (по фразе, которую  любит повторять вслед за Грибоедовым Н.С.Михалков)  

Смоляков железный, и в фильме с железной вполне убедительностью показано, как его персонаж приходит к служебному преступлению и человеческому взлету. Вообще фильм Буслова, постановщика замечательной картины «Бумер», крепко держится на ногах, он убедителен.

Но... вот какой парадокс. Он неубедителен там же и в том же, где и в чем убедителен. То есть внутренне, в самом себе, это фильм, раскручивающийся с логикой хорошего детектива, убедителен. Но извне, для людей, которые что-то знают о советском застое помимо фильма, он совсем не убедителен.

В фильме все жестко пригнано, все работает четко, как автомат Калашникова. Гебисты плотно следят за каждым шагом Высоцкого. Планы их ясны, цели определены. Налицо, правда, пресловутая вражда между ГБ и МВД – но она лишь придает верным русланам с обеих сторон здорового остервенения. Высоцкий – полудиссидент, человек с массой порочащих связей,  одной ногой постоянно торчащий на западе и допускающий этой самой ногой порочащие нашу страну высказывания: за таким глаз да глаз! 

В соответствующей советской действительности – ничего хорошо не работало. Ничего не было пригнано (кроме того самого удивительного АК, который единственный из всей советской продукции пользовался спросом на западе). Да, гебисты за всем следили, всюду подслушивали, подглядывали. В том числе, конечно, и за Высоцким. Но русланы обленились, обожрались. Планы их в отношении знаменитого барда, как и во многих других отношениях, были не ясны, цели не определены. Система работала как давно проржавевший АК. Настолько проржавевший, что ничего в нем не клацало без постоянной смазки: не подмажешь – не выстрелишь.

Действие фильма происходит в 79-м году, и если уж разговор зашел о гебистах, то вот каков базар гебиста в документальной, в общем-то, повести Довлатова «Заповедник», действие которой происходит в 77-м году. Говорит майор Беляев (крепко вмазавший, правда – но что у трезвого на уме...): 

- На чем  мы остановились?.. Думаешь,  органы  не замечают всего этого бардака?  Органы все  замечают получше академика Сахарова. Но  где  реальный выход? В чем? В  реставрации капитализма? <...> Вот,  например, проблема сельского  хозяйства. Допустим,  можно взять  и  отменить  колхозы. Раздать крестьянам землю и  тому подобное. Но ты сперва узнай, что думают крестьяне? Хотят  ли  эту  землю  получить?..  Да на  хрена  им  эта  блядская  земля!? Обойди  наши  деревни  вокруг

заповедника. Один дед Тимоха помнит, как  лошадей запрягают. Когда что сеять - позабыли. Простого хлеба испечь не могут... Да любой  крестьянин эту землю враз на чекушку махнет. Не говоря о полбанке. <...> Желаешь знать,  откуда  придет хана  советской власти? Я тебе скажу. Хана придет от  водки.  Сейчас,  я  думаю,  процентов  шестьдесят трудящихся надирается к вечеру. И показатели растут. Наступит день, когда упьются все без  исключения. От  рядового до маршала Гречко. От работяги до министра тяжелой промышленности. Все, кроме пары-тройки женщин, детей и, возможно, евреев. Чего для  построения  коммунизма  будет  явно недостаточно... И  вся карусель  остановится.  Заводы,  фабрики,  машинно-тракторные  станции... А дальше - придет новое татаро-монгольское иго. Только на этот раз - с Запада. Во главе с товарищем Киссинджером...

Вот как говорил и думал Беляев, а не Бехтеев – настоящий гебист семидесятых. Такой гебист, возможно, и выручил бы Высоцкого –  для этого ему не потребовалось бы испытать никакой мировоззренческой ломки: ведь он и с самого начала Высоцкому симпатизировал. Да, он бы выручил его, а потом опять его пас, а если бы ему приказали, опять сделал бы своему любимцу подлянку. Все существование майора Беляева, как любого советского человека, было единством и борьбой противоположностей добрых намерений и суровых требований дня.

Такое было время. Гебисты сажали инакомыслящих – и втайне мыслили, как те. Интеллигенция махала кулаками на кухнях – и поднимала руки на собраниях за увольнение диссидента такого-то  с работы. Народ понимал, в какую некрасивую игру играют с ним вожди – и подыгрывал.

Можно все это переформулировать очень просто: диссонанс фильма с реальностью в том, что, плюс к тому, как гебисты записывают все разговоры Высоцкого, в нем не показано, как они переписывают друг у друга записи его песен. Сам Высоцкий рассказывал своему товарищу, сотруднику Одесской киностудии Владимиру Мальцеву: "Приезжаю и сразу еду туда, к своим, как говорится <приезжает из очередного визита во Францию, к Марине - С.Б.>. Полковники, генералы КГБ. Сажусь. Включают несколько магнитофонов, я начинаю рассказывать: что делал, где ходил, с кем встречался. <...> Потому что если б я им не рассказал, они все равно знают, они за мной следили. <...> После всего, когда всё им для отчета сам рассказал: "Ну всё, ребята. Коньячок на стол. Гитарку." И давай. "Володя, давай эту, давай ту! Самые антисоветские!" ("Белорусские страницы-12. Владимир Высоцкий в воспоминаниях современников". ООО "КОвчег", 2004. Стр.92).  

Вот какие многогранные гебисты! А цельнометаллический Бехтеев, он слишком плоский, как лист стального проката,  слишком четко понимает, с какой целью «разрабатывает» Высоцкого.  Конкретно, сценарная выдумка такова. ГБ не собирается, конечно, Высоцкого сажать, но вот какая штука: скоро в Москве Олимпийские игры, и надо, понимаете, чтобы этот субчик, а) чего-нибудь не сморозил антисоветского, б) чтоб он спел на Олимпиаде, ну, нормальные, хорошие песни, про войну там, про шахтеров, летчиков, а не что-нибудь ехидно-зловредное. А чтобы он на такое согласился, надо накопать на него побольше крепкого компромату –  тогда он на крючке!

Все ясно? Вот, значит, ради чего союзное ГБ в связке с узбекским и развернуло всю эту грандиозную операцию Ы!  Иначе упертый бард ни за что не спел бы японцам и неграм (африканским; американские ту Олимпиаду бойкотировали) про штангиста, сентиментального боксера и утреннюю гимнастику. Чушь? Чушь. А все потому, что Никита Высоцкий и Петр Буслов хотели снять крутой фильм про 70-е – а 70-е были не крутые, а гнилые. 

То, что я сказал, не надо понимать в том смысле, будто авторы фильма нагнали страху, которого в реальности не было. Еще как был! Гнилые времена – они пострашней тоталитарных в чем-то. См. балабановский «Груз-200» - видали что-нибудь жутче? И ведь правда всё, правда! Но жуть жути рознь. Крутая жуть фильма «Высоцкий» - детективного закваса. А жуть жизни Высоцкого – это совсем другое. Она не в наркотиках, не в левых концертах, не в кознях ГБ и не в том, что его стихи не печатали и ему не давали званий (да больно нужны ему были эти книжечки и звания – то есть он-то, самолюбивый, думал, что нужны, но ясно же как день - насколько полюбил бы его официоз, настолько же потерял бы он в народной любви).
Страшность, трагедия его жизни, мне кажется, в другом. В двух совсем других моментах. 

Момент первый. Артист, поющий о народе и для него, питающийся народным духом и языком, Высоцкий самой силой своей невероятной популярности, как резиновый мяч из воды, выталкивался из народа («Куда мне до нее? Она была в Париже!» - он перестал петь эту песню в свои предсмертные годы). Чем больше мяч, тем сильнее выталкивается;  по мере роста популярности певца в массах растет и его изоляция от них,  так что тротуар и метро превращаются в запретную зону (мерседес –  единственное средство передвижения). Ладно бы он стремился в элиты – тогда бы ему было плевать. Но нет, он все так же осознает себя народным артистом Советского Союза!  Как же ему теперь узнавать новые прикольные слова, как напитываться народным духом, как вообще дальше жить? Не для того ли он пьет и колется, чтоб хоть этим бомжевым боком соприкасаться с бомжеватыми героями своих песен – чтоб Марина разыскивала его по подвалам и чердакам? Другое, что соединяет его с нищими духом и карманом, это естественное родство в смерти – и он подстегивает, он хлещет своего усталого коня...  

Момент второй. Высоцкий чувствует, что страсть и искренность его голоса уходят в зыбкий застойный песок,  что он рвет горло для людей, которые, в общем-то,  не способны испытать очистительного потрясения.  У прогорающего предпринимателя два выхода: бросить свое дело – или бросить в него все силы и средства в последней отчаянной попытке выскочить из прорыва. Высоцкий не может не петь – значит, остается хрипеть всё исступленнее, разрушать себя  всё беспощаднее. Но он видит – не в коня корм. Человек самолюбивый – причем его амбиции, по мере того как слава его росла, не утолялись, а соответственно возрастали, – он болезненно морщится, сознавая, что в конечном счете все равно остается развлекаловом. И он начинает невольно ненавидеть своих слушателей, подозревая в каждом жадного, праздного зеваку. 

Вопрос: нашел бы Высоцкий для себя нишу в постперестроечной России? Ответ:  не нашел бы. Как не нашел ее другой выразитель сокровенных дум и чаяний советского народа, Жванецкий. Но Высоцкому пришлось бы тяжелей: он был человек негибкий, ему было бы западло переходить в любимцы Израиля и Брайтон Бича. У каждого Певца – свое время.  Высоцкий был предназначен для того, чтобы тормошить сонных. Чтобы страдать оттого, что не может их растормошить. Чтобы рваться из своего времени, всецело принадлежа ему. В этом был его удел.     

Ситуация, в общем-то, не только советского барда, но Барда вообще. Как западная машина развлечений поглощает любых нонконформистов и бунтарей, так ленивая хлябь совкового застойного фрондерства стремилась поглотить этого страстного, серьезного, истового человека. Выходом из такого положения обычно бывает обрыв.

Все это, однако, имеет  очень косвенное отношение к обсуждаемому фильму. Перед нами, повторю, неплохой кинодетектив на темы жизни Высоцкого и ровно никакой фильм о его настоящей жизни.